– Приношу извинения вашей шевелюре, – сказала Иста, действительно начиная раскаиваться. – Ни ей, ни вам не нужно обо мне так беспокоиться, милый ди Феррей. Я просто… хотела прогуляться.

– В следующий раз сообщите об этом мне, и я все устрою…

– Я сама справлюсь.

– Вы – вдовствующая рейна Шалиона, – твердо объявил ди Феррей. – Вы, благодарение богам, – родная мать рейны Исель. Вы не можете просто так разгуливать по дорогам, словно какая-то простолюдинка.

Иста тяжело вздохнула, подумав, что совсем неплохо быть какой-то простолюдинкой, а не скорбной Истой. Впрочем, у простолюдинок наверняка немало своих печалей, куда менее поэтических, чем у рейн. Но спор посреди дороги вряд ли к чему-нибудь приведет. Ди Феррей приказал груму спешиться, и рейна благосклонно позволила усадить себя на его место. Платье не было предназначено для верховой езды, и юбки ужасно неудобно смялись, едва только ноги нащупали стремена. Иста нахмурилась, когда грум забрал у нее поводья и повел ее коня под уздцы.

Ди Феррей, увидев слезы в глазах госпожи, перегнулся через луку седла и коснулся ее руки.

– Я понимаю, – ласково произнес он. – Смерть вашей матери – огромная потеря для всех нас.

«Я закончила оплакивать ее две недели назад, ди Феррей».

Однажды Иста поклялась, что никогда больше не будет ни плакать, ни молиться. Но оба обета были нарушены в те последние страшные дни у постели больной. После этого ни плач, ни молитва уже не имели смысла. Она решила не мучить управляющего объяснениями, что на сей раз она оплакивает себя саму, причем не слезами скорби, а слезами ярости. Пусть он считает, что последняя утрата немного выбила ее из колеи. Но эта утрата действительно последняя.

Ди Феррей не меньше, чем она, вымотанный трауром и приемами прошедших двух недель, не приставал к ней с разговорами, а грум просто не осмеливался открыть рот. Иста поудобнее устроилась в седле и принялась смотреть, как дорога сворачивается перед ней, словно ненужный ковер. Что же теперь ей нужно? Рейна закусила губу, глядя между мерно покачивающихся ушей своего коня.

Через некоторое время уши настороженно приподнялись. Иста проследила, куда смотрит их фыркающий владелец, и увидела, как со смежной дороги к ним приближается другая кавалькада человек из двадцати и такого же количества лошадей и мулов. Ди Феррей привстал на стременах и окинул отряд подозрительным взглядом, но потом успокоился, увидев четырех всадников в голубых туниках и серых плащах, выдающих в них воинов ордена Дочери, которым предписано обеспечивать безопасность паломников. Группа подъехала ближе, и теперь можно было разглядеть как мужчин, так и женщин, одетых в цвета выбранного ими бога в той степени, в какой позволял гардероб; помимо всего прочего, рукава паломников украшали разноцветные ленты в знак их святых намерений.

Два отряда достигли пересечения дорог одновременно, и ди Феррей обменялся кивками с солдатами Дочери, такими же обстоятельными и невозмутимыми ребятами, как и он сам. Пилигримы с интересом разглядывали изящный, но мрачный наряд Исты. Полная, раскрасневшаяся от езды женщина средних лет – «Она не сильно старше, чем я», – весело улыбнулась ей. Секунду спустя губы Исты сложились в ответную улыбку, и рейна приветливо кивнула паломнице. Ди Феррей направил своего коня так, чтобы оказаться между пилигримами и Истой, но этот маневр оказался бесполезен, поскольку полная дама придержала свою лошадь, а потом, пустив ее рысью, ловко объехала управляющего.

– Да ниспошлют вам пятеро богов отличный денек, леди, – выдохнула женщина. Толстая пегая лошадь была обвешана множеством набитых до отказа седельных сумок, к которым, в свою очередь, бечевкой крепились еще тюки и свертки; вся эта конструкция покачивалась так же ненадежно, как и сама наездница. Лошадь снова пошла шагом, дама восстановила дыхание и поправила соломенную шляпу. Она была одета в зеленые цвета Матери, только какого-то темного оттенка, подходящего скорее вдове. Однако на рукаве красовались ленты цветов всех богов: голубая, переплетенная с белой, зеленая с желтой, красная с оранжевой, черная с серой и белая с кремовой.

Немного помедлив, Иста снова кивнула:

– И вам тоже.

– Мы паломники из Баосии, – сообщила женщина, – путешествуем к месту чудесной смерти канцлера ди Джиронала в Тарионе. Ну за исключением сьера ди Брауды, он вон там…

Она указала на одетого в приглушенных коричневых тонах пожилого мужчину с красно-оранжевой повязкой, означающей его принадлежность Сыну Осени. Рядом с ним ехал молодой человек в одежде поярче; он слегка нагнулся к холке коня, неодобрительно поглядывая на разговорчивую даму в зеленом.

– А с ним его сынок, вон он… Красавчик, а? Что скажете?

Паренек выпрямился и принялся смотреть нарочито вперед, заливаясь краской, что отлично сочеталось с ярко-красной лентой на его рукаве. Его отец не смог подавить улыбки.

– Так вот, он везет сына в Кардегосс, чтобы посвятить в орден Сына. Парнишка пойдет по стопам папаши. А церемонию посвящения будет возглавлять сам рей-консорт Бергон! Эх, как бы мне хотелось его увидеть. Говорят, рей ох как хорош собой. Ибранское побережье, откуда он родом, наверное, благотворно влияет на юношей. Так что нужно будет как-нибудь подыскать причину, чтобы поехать помолиться в Кардегосс и порадовать мои старые глаза.

– Хорошая мысль, – невозмутимо заметила Иста, выслушав весьма поверхностное, но в целом верное описание собственного зятя.

– А зовут меня Кария. Я из Палмы. Недавно была женой местного седельщика. Теперь вдова. А вы, милая леди? Этот приятель ваш муженек, не так ли?

Услышав такое фамильярное обращение, управляющий замка собрался было придержать коня и оттеснить надоедливую даму, но Иста знаком приказала ему остановиться:

– Не надо, ди Феррей.

Тот удивленно поднял брови, но потом пожал плечами и промолчал.