– Что, Валдушко, устал поди?

– Устал, Еремеевна.

– Так посиди, отдохни. А то самоварчик поставь-сугрей, поди и пироги-то ишо не счерствели.

– И то верно, Еремеевна. Изволь, поставлю-ка и самоварчик.

– А то и покури. Табачок-то вот насох.

– Добро, однако, Еремеевна. Пожалуй и покурю. Табачок знатной. Прахтийчески аки "Джетан" какой-нибудь хранцузской табачок-то у нас нонче нарос. Пожалуй что и покурю.

Ну и сидят так. Самовар поспел. Чаю свежего заварили, с липою. Пироги ишо вчерашние, глядишь, остались, не все Воротейко стрескал. Попили чаю. Хорошо. Аж пот выступил. Валда табачок помял, самокруточку аккуратненькую такую сладил. Посмотрел на нее -- самому любо. Раскурил. Сидит -- нога на ногу -- дым многозначительно об потолок выпускат, молчит.

А Еремеевне-от скушно в тишине. Почитай сполдня так уже просидела. Ну, не утерпела:

– А что, Валдушко, нет ли чаво нового на деревне?

Ну, Валда помолчал, дым этак медленно кольцами выпустил, говорит:

– Да нет ничего нового, Еремеевна, все по-старому.

Опять молчат.

– А об чем люди на деревне толкуют?

– Да все об том же.

Снова тихо.

Ну, Еремеевне все никак спокоем-то не сидится. Все свербит ей чего-то."Валдушко, да Валдушко." А тот все молчком. Ей и тоскливо. Ну, не стерпела опять:

– Валдушко, ты бы хоть сказал чего. А то уж скушно. Совсем. Чего уж так то.

– Скушно, говоришь?

– Ой скушно, Валдушко. Почитай с утра ведь все одна да одна. Никто не зайдет, добрым словом не приветит.

– Скушно, значит.

– Да уж не скажи. Так скушно, что аж смерть.

– Ну а знаешь ли ты, Еремеевна, что такое "фуз"?

– Нет, Валдушко. Ни разу не слыхивала слова такого. Разве что "конфуз"?

– Нет, бабка. Натурально:"фуз".

– Нет, Валдушко, не слыхивала.

– Ну так сейчас услышишь.

Вскочил Валда со стула, самокрутошку об пол швырнул, шлепанцем растер и ну шасть за дверь. Тут на чердаке что-то загромыхало, попадало, кошка заверешшала -- видно на хвост ей Валдушка по нечаянности ступил. Тут, значится входит в дверь, да отчегой-то спиной. Еремеевна даже с полока наклонилась, чтобы получше разглядеть, что ето там Валдушка за собой ташшит. Глядит: втаскиват Валда в дом какой-то шкап. Черный какой-то, в пыли весь, большой такой шкап, с решетками, и уж видно, что тяжелый. Еремеевна смотрит, удивляется -- отродясь такого странного шкапа не видывала. А Валда ползает вокруг его, шшелкает что-то, какие-то провода к нему прилаживат. Вроде как все сделал. Огоньки засветились. Красненькие, зелененькие. Весело. Валда-то опять на чердак шастнул, да на энтот раз быстро обернулся. Притаскиват каку-то штуку. Со стороны вроде как балалайка, только побольше и так же черная, как и большой шкап.

– Щас, Еремеевна, щас, -- бормочет и чей-то снова все прилаживат. Балалайку-то на себя навесил на ремень, значится, воротник выправил. Интелегентно так. Щас, щас, мол, Еремеевна. Ручки какие-то повертел, наклонился, педальку каку-то потрогал. Обычная педалька, вроде как от трахтура, к чему бы?

– Ну вот, Еремеевна,- говорит, а сам улыбается,- натурально как щас узнаешь, что такое "фуз".

Кнопочку каку-то нажал -- потрескиванне пошло. Потом на педальку-то как наступит... Сначало-то завизжало чей-то, а потом как жахнет... Еремеевна с полока так и слетела. Тут и посуда посыпалась, валенки с печки попадали, Еремеевну ватничком сверху накрыло. Со стен репродукции сорвало взрывной волной, а кошка, дак та и вовсе по комнате залетала, по стенам, да по потолку бегает, орет, аки огалтелая. А грохот такой, будто снуряд какой артилерийской, али и вовсе авиционна бомба в дом угодила. Еремеевна лежит ни жива, ни мертва. Постепенно все утихло.

Полежала так Еремеевна еще с часик. Начала себя ошшупывать. Да уж все болит, да ноет. Руки-ноги будто ватные -- не слушаются. Глаза открыла -вроде тихо все. Ни Валдушки, ни шкапа, ни балалайки зверской нету. Посуда вся на месте, репродукции -- как водится. Кошка на столе сидит, лапы намыват-вылизыват. Вроде как и небыло ничего. Будто пригрезилось. Кое как встала. На печь-то и вовсе с превеликим трудом взобралась -- с полчаса поди карабкалась.

Тут глядишь и возвращаться все стали кто с поля, кто с леса, кто с мастерских. Усталые все, веселые. Только и разговоров, что про лесозаготовки, да про запчасти, да про всяко-тако дизельное топливо. Не сразу-то и заметели, что Еремеевна не поет. Потом упрашивали-упрашивали, а она все ни в какую. "Хворь, мол, ребятушки, напала. Не поется." Так и не слышали больше. Похворала поди недельки с две, да и преставилась.

Хоронили как водится всей деревней. Как героя труда. У ней в палаточке и медали какие-то нашли, вроде как даже сурьезные. А родных у нее вроде и не было -- всю жизнь одна так и промаялась -- так что и отписывать-то не кому было. А уж было ли енто на самом деле точно, однако не скажу. Поговаривают, будто и не было вовсе ни какой бабки, и что случай ентот весь как есть выдуманной. А что Валдушко там что-то бормотал -- так это он во сне да спьяну. Может и ему бабка Еремеевна примерещилась.

Вот такая, братцы, история. А я уж, пока все это описывал, так и не заметил, как первый снег пошел. Значится в природе новый цикл начался.

Валдушкин ехсперимент

"Русский мужик, хотя и необразован весьма,

но обладает выдумкой и хитроумным образом мысли,

и через неотесанность и смекалку часто великие изобретения

по темноте своей и неграмотности совершает."

д-р Вильгельм фон Гиссельштоф,

"Путешествiя по дикимъ окраiнамъ

Россiйскихъ областей"