снежной бури, угасающего огня. Морозко стоял тихо, как она, словно ждал.

– Прости, – сказала она, наконец, хотя не знала точно, за что извиняется.

– За что, Вася? – он оказался за ней и коснулся пальцем ее горла, где раньше висел

талисман. – За это? Камень лучше было разрушить. Демоны холода не должны жить.

Время моей силы прошло.

Снега было все меньше. Она обнаружила, обернувшись, что четко его видит.

– Ты сделал камень как Касьян? – спросила она. – Чтобы твоя жизнь была в моей?

– Да, – сказал он.

– И ты хотел, чтобы я любила тебя? – спросила она. – Чтобы моя любовь помогала

тебе жить?

– Да, – сказал он. – Эта любовь девиц к чудищам, которая не угасает со временем, –

он выглядел уставшим. – Но остальное… я не задумывал.

– О чем ты?

Бледные глаза посмотрели в нее с непонятной эмоцией.

– Думаю, ты знаешь.

Они настороженно смотрели друг на друга. А потом Вася сказала:

– Что ты знаешь о Касьяне и Тамаре?

Он чуть вздохнул.

– Касьян был князем далекой страны, одаренный зрением, который хотел изменить

мир под себя. Но он не мог управлять всем. Он полюбил женщину, и, когда она умерла, он

молил меня сохранить ей жизнь, – Морозко замолчал, и в холоде тишины Вася поняла,

что случилось с Касьяном дальше. Ей невольно стало его жаль. – Это было давно, –

продолжил Морозко. – Я не знаю, что было потом, как он отделил жизнь от плоти, чтобы

не пускать меня к себе. Он как–то забыл, что мог умереть. Тамара жила со своей матерью

одна. Касьян, говорят, пришел к ней в дом однажды, чтобы купить коня. Касьян и Тамара

полюбили друг друга и убежали вместе. И пропали. Пока Тамара не появилась одна в

Москве.

– Откуда была Тамара? – тревожно спросила Вася. – Кто она?

Он хотел ответить. Она видела по его лицу. Она часто потом задумывалась,

изменилась бы ее жизнь, если бы он ответил. Но тут зазвонил колокол монастыря.

Звук ударил Морозко как кулаки, будто он мог развалиться на снежинки и

разлететься. Он дрожал и не отвечал.

– Что происходит? – спросила Вася.

«Талисман разрушен, – мог ответить он. – И демоны холода не должны любить», –

но он этого не сказал.

– Рассвет, – выдавил Морозко. – Я не могу больше существовать под солнцем в

Москве. Конец зимы близки, и звенят колокола. Вася, Тамара…

Колокол ударил снова, его голос пропал.

– Нет. Ты не можешь угаснуть, ты бессмертен, – Вася поймала его за плечи. Она

потянулась и поцеловала его. – Живи, – сказала она. – Ты сказал, что полюбил меня. Живи.

Она удивила его. Он смотрел в ее глаза, старый как зима, юный, как только

выпавший снег, и вдруг он склонил голову и поцеловал ее в ответ. Цвет вернулся его лицу,

в его глаза, пока они не стали синими, как полуденное небо.

– Я не могу жить, – прошептал он ей на ухо. – Нельзя жить и быть бессмертным. Но

когда дует ветер, и над миром нависает буря, когда умирают люди, я буду там. Этого

хватит.

– Этого мало, – сказала она.

Он молчал. Он не был человеком, лишь созданием холодного дождя, черных

деревьев и голубого инея. Он становился все светлее в ее руках. Но он склонил голову,

поцеловал ее еще раз, и сладость поцелуя разожгла искру того, что давно было тусклым.

Но он все равно угас.

Она пыталась вызвать его. Но день начинался, и пальцы света пробрались из–за туч,

чтобы озарить сажу и вонь почти сгоревшего города.

Вася стояла одна.

27

День прощения

Саша потрясенно ощущал, как поднимается ветер, видел, как отступает огонь. Из

ниоткуда прилетел снег и посыпался. Голоса вокруг кричали благодарности.

Марья сидела на спине Соловья, сжимая в кулачках гриву. Соловей фыркнул и

тряхнул головой.

Марья оглянулась на дядю. Небо было глубоким и живым золотом, свет огня был

погашен снегом.

– Вася сделала бурю? – тихо спросила Марья у Саши.

Саша открыл рот, понял, что не знает ответа, и притих.

– Идем, Маша, – сказал он. – Я отвезу тебя домой.

Они поехали к дворцу Ольги по пустым улицам, грязь от побега людей быстро