Джобер, о котором я рассказывал в связи с кораблекрушением «Ибн-эль-Бахра» [16] , рыбачит на большой фелюге, бросившей якорь в кабельтове от нас. Часть людей, потерпевших со мной кораблекрушение, ловят вместе с ним моллюсков.

Как обычно, они взяли с собой пяти-шестилетних детей, чтобы обучать их ремеслу, но на сей раз среди них оказался младенец, которому нет и двух лет. Это сын Рамадана, жена которого умерла перед самым его отъездом. Не успев подыскать ей замену, он захватил с собой ребенка. Малыш чувствует себя превосходно среди грубых людей, которые обращаются с детьми очень ласково.

Однажды ночью неожиданно налетевший ветер оборвал якорные цепи фелюги Джобера. Пришлось спешно ставить парус и искать новую якорную стоянку, пока море не пришло в волнение.

Малыш спал на свернутом парусе вместе с котом. В суматохе они были сброшены за борт, и в темноте никто этого не заметил. Спящий ребенок немедленно пошел на дно, не проронив ни звука, а кот всплыл на поверхность и отчаянно замяукал. Тогда все обеспокоились исчезновением мальчика, который обычно не отходил от кота, и поняли, что произошло. После получасовых поисков безжизненного ребенка извлекли на поверхность и сочли его погибшим. Я подоспел вовремя, чтобы спасти его путем искусственного дыхания.

Это еще раз подтверждает, что необходимо всегда иметь на борту судна кота, который не зря слывет талисманом.

Безымянный островок показывается среди прибрежных вод, изобилующих рифами. Это один из мадрепоровых «столов», на котором, в отличие от остальных, скопилось множество песка.

Почему именно на нем, а не на других? Видимо, это связано с течением, ибо одинокий островок расположен поблизости от рифов со стороны открытого моря. Зимой он становится невидимым, а летом, когда уровень воды ниже, он напоминает по форме конскую подкову шириной в двадцать метров и длиной в пятьдесят. Здесь ничего не растет: ни травинки, ни кустика, но с апреля по сентябрь на нем обитают двое китайцев.

Ныряльщики не раз рассказывали мне об этих людях, торгующих трепангами. Завидев их хижину у кромки воды в розовой дымке тихого рассвета, я решил поближе познакомиться с этими жителями Азии, затерянными в стране негров.

Остров не подает признаков жизни, когда я причаливаю к берегу на своей пироге, лишь полчища раков-отшельников разбегаются плотно сомкнутыми шеренгами с сухим треском кастаньет.

Я подхожу к плетеной хижине, которая вблизи оказывается гораздо меньше, чем казалось издали. На берегу — очаг, сложенный из кирпичей, на котором высится огромный котел, рядом свалены дрова и мешки под старым брезентом, а на песке сушатся на солнце маленькие морские существа, уложенные ровными рядами, — трепанги.

Естественно, от всего этого исходит запах протухшей рыбы. На наш зов из-под пустых мешков вылезают одуревшие ото сна сомалийцы с гноящимися глазами.

В то время как мы обмениваемся традиционными приветствиями («набатба», на языке сомали), циновка, закрывающая вход в хижину, приподнимается, и оттуда осторожно выглядывает желтая голова неопределенного возраста с обтянутой кожей черепом. Миг спустя сморщенная маска озаряется улыбкой, и китаец выходит нам навстречу. Он похож на китайца только лицом, носит лишь набедренную повязку, и его кожа, почерневшая от загара, не отличается по цвету от кожи местных жителей.

Перепробовав все известные ему языки, подобно музыканту, настраивающему свой инструмент, он наконец находит нужный лад и обращается ко мне по-французски, хотя я еще не сказал ничего, что позволило бы определить мою национальность. Видимо, он угадал ее по моему виду.

Господин Ки тотчас же приглашает меня в свое скромное жилище с изысканной и церемонной вежливостью, как будто мы стоим на пороге дворца. Его спутник только что проснулся; он выглядит моложе, видимо, это его сын или слуга. Он приветствует нас с истинно китайской улыбкой, которая прячет истинные чувства и служит надежной броней, непроницаемой стеной, из-за которой невидимый китаец наблюдает за собеседником сквозь узкие бойницы своих сведенных глаз.

Господин Ки рассказывает, что приезжает сюда с давних пор. В сентябре он возвращается в Китай с уловом трепангов. Двадцать лодок рыбачат на него по всем окрестным рифам. Дни и недели проходят в ожидании возвращения рыбаков. На досуге, когда он не занят заготовкой будущих ласточкиных гнезд, китаец продает множество мелких дешевых безделушек командам ловцов моллюсков, которые ценят их очень высоко: спички дюжинами при условии, что ему вернут пустые коробки, ладан, небольшие блоки сигарет, крючки, веревку и т. д.

Господин Ки спит на полу на циновке. В углу пустой ящик из-под керосина заменяет алтарь маленькому Будде из эбенового дерева. Внизу тускло мерцает из-за потемневшего стекла лампада с опиумом. Я улыбаюсь, глядя на нее, и лицо господина Ки смягчается. Он отвечает мне живой и трогательной улыбкой. Этот человек мог бы изъясняться на языке улыбок. Затем он говорит:

— Видите ли, с этим я везде, как дома, и везде мне хорошо. Вы употребляете опиум?

— Да, иногда. У меня нет предрассудков на этот счет.