Решившись, я не стала сопротивляться, когда он откидывал покрывало, сжимал мою грудь, потом снова целовал, отстранялся, раздвигал бедра и проходился пальцами вдоль складки. Он не пытался доставить удовольствие мне — он сам получал удовольствие, трогая меня. Стянул штаны, отбросил в сторону. Сел между моих ног на колени, широко раздвинув бедра.

Обнажившийся член был огромен, а головка блестела от прозрачной жидкости. Я же испугалась, что он разорвет меня им изнутри. Какую боль выносит женщина, когда ее берет мужчина?

— Нет-нет, Тали, не сжимай ноги, — он надавил мне на колени. — Сейчас я не хочу останавливаться, даже если ты станешь кричать от ужаса.

Он лег на меня, уперся локтем в лежанку, другой рукой направил член внутрь. Это неприятно, но я пыталась расслабиться, насколько могла. Запрокинула голову, чтобы хотя бы мысленно отвлечься от происходящего. Внутри тянуло, но резких движений не было. Криит подавался бедрами вперед и назад плавно. А потом вдруг толкнулся резче, заставив меня выгнуться от смешанных ощущений. И тут же отстранился всем телом, приподнялся, выводя из меня и член.

— Ты не девственница. Как ты оказалась здесь?

Мой голос дрожал, как и все тело. Криит склонен слишком часто меняться, я просто не успевала подстраиваться.

— Я… я…

Что я могла ответить? Что и сама не знала? Что от бесконечных слез у меня отшибло память?

— Сейчас тебя выведут наружу, привяжут к четырем коням и разнесут в разные стороны. Или объясни.

— Сын вождя! — голос заходился от паники. — Я соврала, чтобы выжить!

Он пристально смотрел на мое лицо:

— Сколько у тебя было мужчин? Это было насильно или по любви?

Его интересу я объяснений не находила, но судорожно искала любое объяснение, подходящее для ответа. Вряд ли кто-то из соплеменников изнасиловал бывшую владелицу тела: среди моего народа такие преступления были редкостью, сродни убийству. Наверное, у нее был кто-то… Возможно, до того, как она попала в храм. Или связи с мужчинами в храме не воспрещались — откуда же мне знать? Криит, не дождавшись объяснений, прищурился:

— Кто-то из моих людей? Если тебя взял кто-то из них, то он будет наказан.

Вот, что его беспокоило — дисциплина в этом сброде негодяев. Эта мысль была почти смешна, если бы сейчас я была способна смеяться. Я могла назвать любого! Например, того самого, что пытался изнасиловать Наю, когда я вцепилась ему в глаз. Уж точно заслужил, добрые духи свидетели. Но что делать с остальными — точно так же заслуживающими наказания? И вряд ли богиня Алаида потерпит клевету… а она, кажется, все еще со мной, раз меня до сих пор не привязывают к коням.

— По любви, сын вождя. Один. До того, как я стала жрицей.

Каждый раз, когда я говорила, он не отрывал взгляда от моих губ — будто только ждал, когда там мелькнет жемчужина. Возможно, это зрелище и мешало ему сосредоточиться.

— Ты странная, Тали. Когда я целовал тебя — точно знал, что первый. Когда входил в тебя — точно знал, что первый. И шаманы никогда не ошибаются так сильно — для жертвенника нужны девы, не познавшие мужчин. Как такое могло произойти?

Значит, их шаманка была слишком стара, чтобы безошибочно отличать девственниц! Похоже, я оказала всем большую услугу, избавив мир от нее. Сейчас же я понимала, что в уме он решает мою судьбу, но желает меня не меньше прежнего. А судя по взгляду, который он нехотя отрывал от моих губ, даже больше. И потому сама подалась бедрами вверх. Теперь без прежнего страха — ощущения, когда он вошел в меня, можно было назвать неприятными, но вряд ли болезненными. Такое я выдержать смогу, если выторгую этим продление жизни красавице Тали:

— Просто возьми меня, сын вождя. А потом делай что хочешь.

Он не ответил, только еще дальше приподнялся и смотрел в глаза, словно там был ответ на все его вопросы. Взгляд пристальный, без тени улыбки или ожидаемой страсти.

— При одном условии, Тали. Ты притворишься, что никто не любил тебя раньше. И ты никого не любила раньше. Сможешь?

Я не поняла, в чем смысл этой просьбы, но ответила честно:

— Смогу.

— Снова врешь?

— Клянусь добрыми духами, что никогда не вспомню о том, кого любила раньше. Только родных.

Он выглядел удивленным. Вероятно, ощутил искренность сказанного. Кивнул.

— А если родишь мне ребенка с такими же черными глазами, то клянусь перерождением — я отпущу тебя и не трону всех, кого ты назовешь родными.

Отпустит, но без ребенка? Да уж, у нас действительно расходятся взгляды на многие вещи… Девушка эта на самом деле отличалась густыми черными волосами, бровями и ресницами, что для нашего народа было в диковинку. Бесы сами были темноволосы, но это не так бросалось в глаза на фоне их смуглой кожи. Цвет своих глаз я до сих пор даже не знала, а у бесов глаза были чаще голубыми или серыми. У самого Криита — холодного стального оттенка, что ничуть его внешности мягкости не придавало. И Даара еще не сообщила ему об отваре против зачатия, который еще вчера дала мне выпить. Не обманула ли она меня? А если не обманула, то не разозлится ли Криит, узнав о моей уверенной предосторожности? Осмелилась сказать только: