Дознаватель

Аннотация

Вы могли читать мои переводы Эндрю Ваксса (я единственный официальный его представитель на русском литпространстве) Флад (первая книга про Берка, профессионального преступника. В серии 18 книг, я переведу их все), рассказы про то, кто вырастает из травмированных детей. Эндрю Ваксс посвятил свою жизнь нашему лучшему будущему. Он считает, что из травмированных детей, в массе, вырастают отвратительные взрослые. Не каждый травмированный ребенок вырастает в монстра, но каждый монстр вырос из травмированного ребенка. Сейчас Эндрю думает про новую серию и эта новелетта про психопата, который пустил плюсы своего характера на пользу обществу. Очень круто. Так и должно быть.

Дознаватель Не путайте меня с другими в этой игре. Я не занимаюсь холодным чтением [1] . Я не занимаюсь гипнозом, я не слушаю сплетни, и я не использую Амитал или другие психоделики. Обстановка важна, да, но я — единственный незаменимый элемент в уравнении. Как только я в деле, я могу гнуть ситуацию в нужную мне сторону. Это позволяет мне интегрировать каждый новый элемент, если он находится в зоне доступа, добровольно, с помощью переговоров или манипуляциями. 1 Холодное чтение — набор приёмов, которые используют менталисты, экстрасенсы, гадалки, медиумы и иллюзионисты, чтобы создать видимость того, что они знают о человеке гораздо больше, чем есть на самом деле. Я практикую контроль, а не принуждение. Даже в деле без правил, я никогда не соблазняюсь поиском шаблонов. Жертва пыток скажет что угодно, чтобы боль прекратилась — так выпытывается признание из фактически невинных пленников. «Результат», конечно. Но это не имеет значения. Террор — однозначно дефектный инструмент. Пытки в конечном счете контрпродуктивны. Поэтому я отвергаю и то, и другое, так же, как и химикаты. Я никогда не пытаюсь доказать гипотезу о домашних животных. Я не собираю данные, и не подаю заявки на получение грантов. Но я использую инструменты настоящего исследователя. Это значит, что моя работа всегда неэтична. Потому что ни один из моих объектов — не доброволец, страх всегда присутствует, вероятность боли всегда чувствуется в атмосфере. Я никогда не усиливаю эту атмосферу. Но и не рассеиваю ее. * Циферблат моих часов показывал 03:37. Я дважды набрал цифры, чтобы создать новую картинку. Когда красная стрелка слежения повернула за угол на отображаемой карте, я вышел из переулка. Поддаваясь импульсу, я дошел до бордюра в тот момент, когда остановился бежевый Приус электро-глайд. На случай, если кто-нибудь смотрел, — а в этой части города кто-то всегда был — я выглядел припозднившимся в клубе бизнесменом, чей Убер наконец появился. Один, с руками на виду, когда я шел, я был умеренно привлекательной целью для любой банды отморозков. Но я не шатался, и мои руки были в перчатках. И я оказался внутри машины слишком быстро для того, чтобы неудачники успели просчитать риски. Мне не нужно было ничего говорить водителю — в закодированном тексте, который я отправил, чтобы вызвать его в переулок, была вся информация. Место назначения известно, маршрут на его выбор. Если бы скорость была важна, мой текст был бы зеленого цвета. Водитель с неприметным лицом не был водителем. Он никогда не бегал от работы, просто подбирал и подвозил. Его особая машина была дорогой, но цена была учтена. В прямом смысле. Любое заинтересованное агентство бы докопалось до его выигрыша в казино Атлантик-Сити четыре года назад и до гаража на Лонг-Айленде, где машина была изготовлена по индивидуальному заказу, по чертежам, которые он лично разработал. Его налоги должным образом выплачивались через S-корпорацию [2] каждый год. Любая проверка выявила бы поступления с кредитных карт сотен пассажиров Убера, где числился этот зарегистрированный автомобиль. Установка простого дубликатора вместе с «сортирующей» программой гарантировали отсутствие совпадений по времени и местоположению. Никаких жалоб от владельца карточки. 2 Корпорациями типа S называются корпорации, которые предпочитают «передать» корпоративный доход, потери, вычитания из налогооблагаемой базы и налоговые вычеты своим акционерам на предмет их федерального налогообложения. Акционеры корпораций типа S отчитываются в налоговых декларациях за переданные им доходы и потери, а налог, причитающийся с них, рассчитывается по ставкам подоходного налога с физических лиц. Это позволяет корпорациям типа S избежать двойного налогообложения корпоративного дохода. Поездки, которые они совершали на других транспортных средствах, отразились бы в их заявлениях. Но, несмотря на вывеску и все эти кредитные карты, которые составляли его годовой доход, он не был фрилансером. Я был единственным пассажиром, которого он возил. Для меня это того стоило, он скрывал Теслу под оболочкой Приуса. Всегда на связи, к тому же. Это было не дешево, но прекрасно подходило для того, что я делаю. Сейчас оснований включать Теслу не было. Хотя всегда полезно иметь возможность мягко оторваться от любого преследователя, если это необходимо, дополнительное преимущество — это бронированные двери и усиленная подвеска. Самодельный городской автомобиль, вплоть до регулируемого оттенка тонировки и светопоглощающей краски. Полный привод и безопасные шины [3] сделали его невосприимчивым к погоде и дорожным условиям. Все мои требования к работе в одном пакете: скрытность, безопасность и молчание. * Вышел я в другом переулке. Я проходил мимо мазков люминесцентной краски, на высоте лодыжек, никогда не увидишь, если не знаешь, где искать. Оранжевый: путь свободен. Прикосновение к меню на циферблате открыло матовые черные ворота. Я шел, пока не услышал, как прыгают и рычат терьеры за работой. Разношерстная стая, может быть, дюжина собак, примерно одного размера. Любил, как они работают. 3 Безопасная шина — технология, применяемая при производстве автомобильных шин, которая позволяет продолжать движение после прокола. Такие шины обладают усиленными боковинами. Наличие специального поддерживающего компонента позволяет им выдерживать вес автомобиля, не оседая, даже будучи спущенными. В этом городе, если вы хотите держать подвал без крыс, кошки вам не помогут. Ни один кот не стал бы работать городским избавителем от Rattus Norvegicus [4] в одиночку, а кошки не работают в стаях. Ловушки просто привлекают больше крыс. Они не против питаться сородичами, особенно теми, у которых только что сломана шея и все еще пульсирует кровь. Любой яд, которого достаточно для их истребления, сделает здание непригодным для жилья из-за токсичных испарений. Но терьеры — естественные истребители: быстрые, бесстрашные, смертельные. 4 Серая крыса. Никакие ворота никогда не остановят крыс. Ни узкие сетки или плотная дверь. Блюзмены давно предупреждали: «У крысы нет костей». И это правда. Может быть, послание терьеров дошло до крыс. Это заняло какое-то время, но они перестали приходить. Тем не менее, если терьерская стая уйдет, то они вернутся. Сначала, деньги доставались бездомным из метро, подземным жителям, которые набирали два мешка крыс за ночь. Для жителей туннелей метро поймать крысу достаточно легкое дело. Не сложнее, чем собирать мусор на общественных работах. Не нужен навык. Да и терпение не нужно. Самое сложное, это найти тех, из этого племени, кто хотел бы покинуть туннели, хотя бы на ночь. Но теперь все решилось, терьеры отлично справлялись. Поэтому они остались. * Собаки знали мой запах, но они и так бы не пытались меня остановить. Единственное, что терьеру нужно от человека, это чтобы его потрепали по голове и почесали за ухом. Может, иногда услышать «хороший пес» и печенье. Но они не сильно-то в нас нуждаются. У них есть они друг у друга. И их работа. Каменные ступени спускались к железной двери, достаточно прочной и толстой, чтобы выдержать выстрел гранатомета. Я не стал искать глазок камеры, зная, что камера состояла из микроточек, которые случайным образом были раскиданы по двери, инфракрасные датчики открывали замок, когда мое изображение уходило в центральный компьютер. Однажды очень предприимчивый убийца возомнил себя хирургом и постучал по датчику отрезанным пальцем члена клуба. С тех пор люди, которые владеют этим местом, опознают полное тело, включая лицевую карту Бертильона [5] . 5 Альфонс Бертильон — французский юрист, изобретатель системы бертильонажа — системы идентификации преступников по их антропометрическим данным. Я шел через многовековые каменные коридоры, идущие параллельно системам коммуникаций здания, резко поворачивая направо, пока не дошел до своей комнаты. У меня не было бумаг — досье уже было в памяти. Это досье можно было проверить на фактическую точность, но никакая проверка не может быть достаточно тщательной. Это моя работа. * Моя верхняя одежда всегда одна и та же — неприметное пальто из графена [6] , до колен. Но помимо пальто, я всегда одеваюсь соответствующе. На этот раз костюм из альпаки цвета тумана, французская рубашка из розового шелка, с черной каймой на воротничке, и кремовый галстук с темно-красной вертикальной линией посередине. Мои часы сюда не подходили, поэтому я их спрятал под манжетой на левом запястье. На правой руке золотое кольцо с белым нефритовым камнем, преломляющим свет. Безымянный палец был укорочен до первого сустава, и заканчивался грубым рубцом. 6 Графен — это прозрачный слой углерода толщиной в один атом, впервые полученный еще в 2004 году. Это самый прочный из всех материалов, открытых на сегодняшний день, он очень гибкий и обладает высокой проводимостью. Как и мое снаряжение, обстановка в комнате меняется соответственно ее обитателю. Я изучаю объект всеми способами, включая аудио и видео, если доступно, — и выбираю то, что будет наиболее эффективным. Комната могла быть сухой и холодной, пустой, как одиночная камера, или теплой и уютной, как пентхаус паши. Я могу потребовать мебель с гладкими блестящими ультрасовременными линиями, или клубные кожаные стулья с толстым ковровым покрытием. Меню было богатым, как и посетители комнаты. Стены — визуальный туман. Я мог изменить их тон и интенсивность на по-брайлевски кнопочном контроллере. Уменьшить тепло, добавить озон, плотность влажности... все в моих руках. И все это, чтобы сказать тому, кто сидит напротив меня: ты не в камере пыток. Боли нет в меню. Но дела обстоят так: ты не можешь уйти, пока не заговоришь. Безмолвие не откроет твою клетку. * Все объекты разные. Не только по расе, цвету, полу... внутренне. Настроение может быть постоянным у клиента по жизни, но в его силах повлиять на мой подход. Я проиллюстрирую: «депрессия» — это климат, чувство депрессии — это настроение... как переменная, как погода. Климат меня никогда не касается, только погода. Так что эндогенная или экзогенная депрессия у человека не имеет значения — я мог бы получить доступ к его прошлому, но сейчас я на работе. Для меня все объекты — это пианино. Одинаковое количество клавиш, но все по-разному настроены. Поэтому я играю на них по-разному. Их тактика тоже отличается. Но всегда одна и та же цель: скрыть суть. Их суть. Это внутренняя часть, которую они отчаянно пытаются защитить. Они всегда понимают, кто они есть, даже если никто другой этого не знает. Но мне не нужны их личные секреты, мне нужно только то, что еще они знают. Мои клиенты платят мне за это. Иногда объекты бывают раскрыты, и ничего не стоят. Особенно, когда это объект, который уже продал информацию. Информацию о ком-то. Или чем-то. Может быть, рассказ о чем-то, что уже случилось, может быть, подсказка о том, что произойдет. Спрятанные деньги. Планируемая работа. Что-то готовящееся. В таких случаях моя работа заключается в том, чтобы проверить. Была ли рассказана полная правда? Передан ли проданный продукт полностью или часть не дошла до клиента? Врет объект или верит в дезу, которую ему сунули те, кого он решил предать? Я никогда не занимаюсь «патологическими лжецами». Это тропа, созданная поп-культурой, увековеченная Twitter-мудростью. Фактический "патологический лжец" — редкость. Чистое ОКР [7] . Одержимость ложью — это глубоко укоренившееся, непрестанное движение, которое поглощает дух и душу. Только ложь успокаивает страдальца, потакание этой мании. Настоящий патологический лжец будет лгать даже против собственных интересов. Он будет лгать, даже когда единственный хороший вариант для него требует сказать правду. Он знает, что его поведение — это форма самовредительства. 7 Обсессивно-компульсивное расстроойство, ОКР, невроз навязчивых состояний — психическое расстройство. При ОКР у больного непроизвольно появляются навязчивые, мешающие или пугающие мысли (так называемые обсессии). Он постоянно и безуспешно пытается избавиться от вызванной мыслями тревоги с помощью столь же навязчивых и утомительных действий (компульсий). Иногда отдельно выделяется обсессивное (преимущественно навязчивые мысли) и отдельно компульсивное (преимущественно навязчивые действия) расстройства. Обсессивно-компульсивное расстройство характеризуется развитием навязчивых мыслей, воспоминаний, движений и действий, а также разнообразными патологическими страхами (фобиями). Он может даже отчаянно хотеть сказать правду. Но он не может так же, как некоторые с ОКР не могут перестать мыть руки, даже когда те уже кровоточат. Я редко сталкиваюсь с такими объектами. Когда это происходит, я выхожу из комнаты и передаю их выше. Я — дознаватель, а не терапевт. Реальность такова, что большинство людей, которые часто лгут, не патологические лжецы, а просто хроники. Они лгут по какой-то причине — чтобы что-то получить, избавиться от чего-то. Через некоторое время ложь врастает. Вживается. Переходит от стиля жизни к жизни. Но такие не обязаны лгать. Мотивируй их правильно, и истина всплывет на поверхность. * Самые легкие объекты думают, что я своего рода человеческий полиграф. Эти люди всегда открываются сразу — они знают, что не попали бы в комнату, если бы люди, которые их привезли, уже не знали бы, что они соврали. Но некоторые знают, как легко обмануть машину... любую машину. Не те дураки, которые практикуют «контрмеры» — такие любители играют с пустым игровым автоматом и думают, что обманывают казино. Нет, те, кто действительно знает, не предпринимают уловок — они просто становятся другими. Те, кто круче, хладнокровнее, знают, что нет такого понятия, как «детектор лжи». Они знают, что иглы отскакивают, только когда показывают выплеск адреналина. Это «знание своей вины». Когда вы привязаны, если чувствуете себя виноватыми за что-то, что вы сделали, или за то, что вы хотите сделать или сделали бы — тело реагирует. Изменяется ритм дыхания, поднимается кровяное давление, появляется гальваническая реакция на коже. Так «обман обнаружен». Но тех, кто не чувствует вины, кто считает, что те, кто это делает, их естественная добыча — машина не победит. Я не машина. * Допрос всегда означает, что вы знаете, что хотите получить. Нужно не понимать человека, а получить результат. Так что не слишком превозносите «сопереживание». Это полезный инструмент, чтобы притвориться... в некоторых случаях. Но, несмотря на все эти развлекательные лозунги "чтобы понять серийного убийцу нужен серийный убийца", нет никакой пользы в том, чтобы чувствовать эмоции другого. Конечно, вы касаетесь объекта, но вам не нужна психическая связь. Ваша задача — просверлить, коснуться и собрать. Я лезу глубоко. Преступник без совести защищен от моих зондов не больше, чем экзальтированный рассказчик. Независимо оттого, кем вы являетесь, или что вы есть — вы не можете меня отвлечь, обмануть, сбить с толку. Вы не можете не впустить меня. * Первая задача дознавателя заключается в том, чтобы устранить фетишистскую фантастику, которая засоряет культурные артерии. Порог понимания — это то, что психопаты не все клоны Теда Банди [8] . Они не все красивые, харизматичные и обаятельные. Они не все умны. Здесь только один постоянный маркер: глубокое и всепроникающее отсутствие сопереживания. Их действия всегда нацелены на удовлетворение их желаний, только желания различаются. 8 Американский серийный убийца, насильник, похититель людей и некрофил, действовавший в 1970-е годы. Его жертвами становились молодые девушки и девочки. Точное число его жертв неизвестно. Незадолго до своей казни он признался в 30 убийствах в период между 1974 и 1978 годами, однако настоящее количество его жертв может быть гораздо больше. Банди пользовался своим обаянием, чтобы завоёвывать доверие своих жертв. Поэтому психопаты не всегда убийцы или насильники. Многие даже не жестоки — простая нечестность служит им, как любое другое оружие. Oни могут быть политиками. Продавцами подержанных автомобилей. Дизайнерами интерьеров. Если вы не стоите между ними и тем, чего они хотят, вы никогда не поймете, что они рядом. Наемный убийца убивает за вознаграждение. Психопат, если он стимулирован нейронами боли и сексуального наслаждения, может убить ради разрядки. Поджигатель поджигает здания за деньги. Пироманьяка призывает огонь. Он говорит с ним, втягивает его. Профессиональный дознаватель никогда не смешивает поведение с мотивацией. Реальность просто такова, что психопаты существуют. Могут быть написаны бесконечные романы, о них, снята куча фильмов, подпитывающих фантазии... но бесспорно, они — реальность. Жалостливые аргументы о том, что психопаты «испорчены от рождения» в ответ на то, что они «созданы воспитанием» — это просто вопли адептов Facebook , когда они кричат в своих комнатах, слыша только свое эхо. Есть ученые, которые утверждают, что мозг психопата имеет сокращенную площадь миндалевидного тела, после вскрытия или при радикально сниженной активности организма во время сканирования живого человека. Другие указывают на дополнительную Y-хромосому с гордостью исследователя, так как если бы это был Розеттский камень [9] человеческой развращенности. Но когда другие ученые указывают на тех, у кого уменьшенное миндалевидное тело и отличающийся генокод, но кто никогда не охотился на других, воцаряется тишина. 9 Плита из гранодиорита, найденная в 1799 году в Египте возле небольшого города Розетта (теперь Рашид), недалеко от Александрии, с выбитыми на ней тремя идентичными по смыслу текстами, в том числе двумя на древнеегипетском языке — начертанными древнеегипетскими иероглифами и египетским демотическим письмом, которое представляет собой сокращённую скоропись эпохи позднего Египта, и одной на древнегреческом языке. Древнегреческий был хорошо известен лингвистам, и сопоставление трёх текстов послужило отправной точкой для расшифровки египетских иероглифов. Здесь в значении выбитый на камне закон. У всех объективных наук, направленных на определение психопатов, есть одна цель: высечь их из толпы, в которых они ходят незамеченными. Даже самый одаренный биопсихиатр не утверждает, что лечение психопатии входит в сферу возможностей. Но науке еще предстоит взглянуть в другую сторону: сосредоточиться на доказательстве того, что психопаты, которые лгут так же естественно, как дышат, также уникально одарены, когда дело доходит до обнаружения истины. Отсутствие эмпатии блокирует вторжение сострадания... но оно не блокирует обнаружение сострадания в других. В режиме обнаружения цели интеллектуальный психопат может обнаружить и использовать такие чувства. Счастье, горе, шок... полный спектр. Не нужно что-то чувствовать самому, чтобы видеть это в других. Но в то время как психопаты являются предметом бесчисленных исследований, к ним никогда не относятся удачливые психопаты... потому что никогда ни один из них не попадал в тюрьму. * Каждое полицейское агентство на планете считает, что допросу можно обучить. Это расхожее заблуждение. Правда в том, что некоторые студенты обучаемее, чем другие, и некоторые из них действительно одарены. Но эти действительно одаренные добровольно не предлагают свои услуги в качестве наставников, не делятся своими знаниями, они ревностно охраняют их. Агентства печатают руководства, тренируют инструкторов, предлагают занятия. Все проходят эти курсы, но неодаренные, обязательно будут терпеть неудачи на полевых испытаниях. Искусство и наука допроса — не компьютерная программа. Обычный компьютер не может выиграть у меня в покер... если бы я мог удержать кого-то за столом столько же долго. Компьютер вычисляет данные, и только те данные, которые он сам выдает. Он может определять математически правильную игру, он может делать совершенные вычисления вероятностей, но он не может считать сброшенные карты. Или карты на руках игроков. Моя работа не взламывать данные, а извлекать их. * Я дознаватель. От «дознаться». Я существую ради ответов. Не глубинных ответов, погребенных в сознании. Я ищу только факты, не причины этих фактов. Мотивации вне зоны моего интереса, и ничего не значат для моих клиентов. Поведение объекта — вот правда… правда похороненная под нижними слоями неадекватного поведения. Мой инструмент не лопаты; я использую скальпель. Самый тонкий скальпель — в умелой руке — может пройти между сухожилиями, не повредив нейроны. Некоторые назвали бы мою хирургическую интрузию «ложью». Успешно лгать лжецу — это редко практикуемый навык. Ложь должна быть последовательной, согласованной с ритмом ответов субъекта, когда каждый зонд входит, как снайпер стреляет между двумя ударами сердца. Ложь должна литься плавно. И никогда не должна быть слишком правдоподобной; каждая ложь должна быть покрыта пузырьками правды, чтобы выдержать удары подозрений. * Подозрение — постоянное препятствие в моей работе, но оно тоже разное бывает. В нижней части — фаталисты. Угрозы не имеют для них никакого значения, любые обещания отклоняются как мошеннические, и все стимулы исчерпаны. Когда такой субъект сидит напротив меня, я работаю со страхом. Не создавая его, понимая. Уважая. И затем, найдя антидот, я получаю ключ, который открывает сейф. Пару лет назад людям, которые наняли меня, был нужен код. Не было никаких оснований объекту удерживать информацию, кроме привычки и того, что считалось честью в его мире. Но и не было причин для предоставления информации. Совсем не было. Даже самая тонкая паутинка толще воздуха. — Когда эти люди... ваши люди? — он ставил вопрос по привычке, не ожидая ответа. — Когда они забрали меня, я шел с химиотерапии, — сказал мне изможденный человек. Его голос был не таким тонким, как скелет. — Вот почему сейчас меня все зовут Четвертая Степень. Если вы продержите меня здесь слишком долго, я пропущу следующий удар. «Вливание», как они это называют. Как будто это деньги, поступающие на мой счет... только я всегда побеждаю. Тебе нравятся мои шансы? — Нет шансов, — сказал я, показывая, что в курсе ситуации, — это смертельный захват. — Забавное название. — Не для крутого игрока, — сказал я, подчеркнув слова, добавляя легкое розовое свечение. — Про тот захват, про который я говорю, он не должен замыкаться на тебе. — Я уже в шоколаде, приятель. Это самое лучшее. У меня все оплачено, так что я хорошо доживу свои дни. И у меня есть пустые рецепты на Окси, Демерол, Диалудид, что угодно. Уловил? — Да, — заверил я его, впечатленный, с каким спокойствием он прошел словесную игру. Он не почувствовал скальпель. — Теперь давай, мы с тобой займемся математикой, — сказал он, невозмутимо. — Настоящие шансы. Я играю против казино. Если играть достаточно долго, казино выигрывает. Вот как это работает. Вот где я сейчас. Деньги это не изменят. Он рассказывал мне, почему он неуязвим для всего, что я мог бы предложить. — Мы не предлагаем деньги. — Все, что вы предлагаете, не имеет значения. Потому что все, что у вас есть, не купит мне дополнительный день. Боль всегда со мной. Это цена лечения — я должен продолжать жить, чтобы люди оплачивали свои счета. У меня болит в таких местах, что даже медики не могут до туда добраться. Единственный способ перестать ее чувствовать — это потерять сознание. Он выпрямил позвоночник в кресле с эффектом памяти. Подтверждая свои слова. Он мог бы сделать себе удобнее, конечно, но он не мог поставить стоп-лосс [10] на эту сделку. Он собирался слить счет в ноль. — Смерть меня не пугает, — сказал он. — Уже нет. Игра до нуля. Ничто не изменит результат. Вы можете ускорить это, черт возьми, вы можете сделать это прямо сейчас, если захотите, но вы не можете это замедлить. Это была его правда. Но я знал о нем больше, чем он. И я знал, что, независимо оттого, насколько хладнокровно они выглядят, игроки всегда верят во что-то. 10 В биржевых сделках граница допустимого убытка. — Ты не в том месте, — возразил я. — Сейчас все места не те, — вернул он, пожав плечами, — нет места для моих легких. Они умерли, и я теперь одноцилиндровый. Все сыплется. В бездну. Еще и простатит толстой кишки. Я стану овощем через несколько месяцев. Быстрее, чем они меня кромсают. Эта злая... штука, она смеется над облучением. Как крошечная маленькая Годзилла, ухмыляющаяся всем бомбам и ракетам. — Я не это имею в виду, — сказал я ему. — Неправильное место здесь… — Да ладно. Что ты можешь со мной сделать? — Не с тобой. Для тебя. — О, да, — саркастично протянул он, закуривая, чтобы подчеркнуть неизбежность, которую он принял. Я тоже закурил, меняя атмосферу. — Прости, у нас тут сбой коммуникации, — сказал я, добавляя сожаления в голос, просто изменив интонацию. — Давай я попробую еще раз. Когда я говорю не то место, я имею в виду не ту страну. В большинстве сфер... большинстве областей, если хочешь... Америка передовая страна. Я говорил тихо, следя за интонацией, отлично вписываясь в атмосферу. — Когда дело касается технических характеристик, у нас все в порядке. Робототехника, астрофизика, микробиология, ИИ... мы всегда опережаем кривую. Иногда другие страны не могут даже засечь нас своими устаревшими телескопами. Если дело касается этих сфер, то ты в лучшем месте. Но есть одна область, где мы отстаем. Которую мы никогда не сможем догнать. Одна дверь навсегда закрыта для нас. — Конечно, я знаю, — сказал он, вдувая струйку дыма в потолок, который не мог увидеть. — Стволовые клетки, да? И ты знаешь какой-то отдаленный альпийский санаторий, где лечатся шейхи, вот, что ты мне скажешь. И все, что я должен сделать, это сказать тебе… Я дождался, пока он замолкнет, чтобы быть уверенным, что он закончил. — Нет, я скажу другое. И то, что я тебе скажу, это правда, — солгал я. Затем я завернул ложь в свой первый слой шелка и блеска. — Ты это уже знаешь, но ты о ней не думал. Вот что мы не можем делать. В Америке я имею виду. Мы не можем проводить эксперименты на людях, верно? Больше не можем. Раньше было можно. Таскиги [11] не знали, что они подопытные крысы. А раньше мы проводили эксперименты на солдатах, осужденных и психах — всех, у кого не было выбора — со всеми видами болезней до тех пор, пока это не стало незаконным. Вероятно, этот Нюрнбергский процесс прикрыл лавочку. 11 Печально известный медицинский эксперимент, длившийся с 1932 по 1972 год в городе Таскиги. Исследование проводилось под эгидой Службы общественного здравоохранения США и имело целью исследовать все стадии заболевания сифилисом на 600 испольщиках из числа бедного афроамериканского населения (причём 200 из них не были заражены сифилисом до начала эксперимента над ними). Его досье сказало, что у него есть диплом MBA первого уровня. Это не делало его гением, но он был образованным человеком. Я видел, как его глаза раскрылись, узнавая мои примеры. Я сделал голос досадливее и сказал ему еще кусочек правды. — Но все эти двери теперь закрыты. Кроме того, есть фармацевтические компании, и у них есть мега-миллиарды, вложенные в лекарства, которые не должны попасть на рынок. Вот почему для получения одобрения министерства здравоохранения требуются десятилетия на то, что можно купить в аптеке в других странах. Он кивнул, пытаясь скрыть свое невысказанное соглашение, прикусил сигарету. Так игрок пытается скрыть, что он знает о чем идет речь. Я продолжил. — И даже если все это закончится завтра, даже если этот сезон открыли бы и испытания на людях разрешили, все равно это займет много времени. Даже если они начнут завтра, пройдут десятилетия, пока они не... — Разовьются?.. — сказал он. Одно слово. Более чем достаточно, чтобы показать мне, куда вставлять скальпель. — Гипер-разовьются, — повторил я, с нажимом. — Ни протоколов, ни контроля, никаких документов в медицинских журналах. Ни контрольных групп, ни плацебо. Что это значит? Это означает, что все получают лекарство. И каждый раз, когда есть прогресс, они увеличивают дозу. Высокоскоростная игра. Большинство умирает при первом лечении. Эти результаты зарывают с телами. Те, кто не умирает, переходят на следующий этап. И следующий. В конце концов, все они умирают. Затем вскрытия. — Чтобы… — Ускориться. Аутопсия занимает не больше нескольких часов. Затем переходят к следующей партии. Это процесс. Постоянное повторение. Пока не получается группа, которая действительно вылечилась. И даже тогда не все из них проходят путь до конца. — Я не… — Ты когда-нибудь видел чернобыльского сома? — резко перебил я его. — А? Это рыба для?.. — Чернобыльский сом, восемь футов длиной, — сказал я, спокойно, словно читал энциклопедию, — весит больше сотни фунтов. — Копался в моем прошлом? — насмешливо сказал он. — Я оставил свой городок миллион лет назад. Как только накопил на автобус. — Да, и акцент свой бросил там же. Но ты помнишь сома на вкус? — Я помню, какой он был раньше на вкус. И что? — Так вот чернобыльского сома есть нельзя. Никто не может его есть. Вот почему они такие здоровые. Радиационное отравление превратило их в монстров. Он потянулся во внутренний карман своего спортивного пальто и достал алюминиевую коробку. Открыл ее на столе, и я увидел, что у него там кедровые благовония и подставка под ними. Он зажег тайскую палочку и откинулся назад, сражаясь с волной боли. — И какой в этом смысл? — выдохнул он. — Дело в том, что нельзя есть этих монстров, но люди постоянно их ловят. И это означает, что они живы. Плавают в реках, и так далее. Он глубоко вдохнул, подержал дым в оставшемся легком, чтобы максимизировать эффект. Я ждал пару ударов сердца, но он ничего больше не сказал. — Вот, что они используют в гиперускорении, — сказал я ему. — Это быстрая техника, так же, как были созданы эти сомы. Например, пять тысяч человек с раком, и вы бомбите их всех мега-дозой излучения. Гораздо более высокими дозами, чем здесь разрешено. Пациенты в медицинской коме — тело должно быть в покое, чтобы терпеть эти удары. И машины должны контролировать все, потому что главное не люди, а данные. — И ты говоришь, что они нашли?.. — Рыночное лечение? Нет. Еще кусочек правды. — Еще нет. Но вот что они нашли: курс лечения с нулевым процентом рака у пяти процентов. Ты игрок, калькулятор, а не верующий. Так что сам займись математикой. — Ты просто говоришь, что пятьсот из десяти тысяч не умирают от лечения, — сказал он, пытаясь оттолкнуть надежду, вдохнув еще раз дым. — Это не то, что я говорю. Не то, совсем, что я говорю. Если ты хочешь понять, тебе нужно слушать внимательнее. То, чего тебе не хватает — это время. То, о чем я говорю, продолжается уже более четверти века. Это больше пяти циклов. И за все это время уровень выживания не менялся до степени статистической значимости. — Это все еще… — Некоторые выжившие остались жить, — перебил я. — И живут. Как сомы. Теперь понял? — Надежность или законность, — выдохнул он слова скрипуче, которые всегда были для него волшебными. Возможно, не в его MBA классе статистики, но каждый раз, когда он садился за карточный стол. Я знал это, потому что я знал его. Он был наркоманом, но всегда проверял фармацевтические препараты, прежде чем что-то принять. Вот почему я исключил его из схемы «игрока дегенерата». Конечно, он был игроком. Но он всегда мог остановиться, никогда не удваивался, чтобы возместить потери, никогда не проигрывал больше, чем имел, сидя за столом. Игрок, который не может остановиться, как торговец наркотиками, который принимает собственный продукт... рано или поздно, ему конец. Этот человек верил в числа, а не в судьбу. Вот, как он оказался там, где был — бухгалтер, специализирующийся на криптовалютах, отмывающий деньги у мультинационального синдиката. Проблема наркоторговцев — не в заработке денег. Им нужны машины для перевозки, рабочие для упаковки, склады для хранения. Эта проблема универсальна для всех подпольных денежных фабрик, от оружейников до казино, которые занимаются отмывкой денег — как превратить эти деньги, в те, что можно пустить в поток законной торговли. У мужчины через стол был дар отмывать грязные деньги, и он умел переводить их через Интернет, так, пока след не затеряется в коде. Вот, почему его держали на работе, даже когда узнали, что ему осталось немного времени. Вот, почему они платили за его лечение. Вот, почему они держали чистый счет, которым пользовалась только больница. — Да, — согласился я. — Надежно, но труднодоступно. Поэтому я не говорю, что шансы высокие. Я говорю, что они есть, что шансы существуют. В этой игре я говорю только об этом, ты ставишь удвоенное на зеро, и казино не выиграет. Не на этой рулетке. На этом колесе выигрывает игрок. — Так где же это колесо? — спросил он, изо всех сил пытаясь удержать свой цинизм. — Куба, там это все происходит. Там целая история с этой больницей. Знаешь больницу Уолтера Рида в Вашингтоне? — Я не ветеран. — Я знаю. Просто спрашиваю, слышал ли ты об этом месте. Уолтер Рид — генерал, они назвали больницу его именем после того, как он проводил эксперименты на солдатах сразу после испано-американской войны. Они пытались лечить желтую лихорадку — убили в сотни раз больше солдат, чем в боях. Где они это сделали? На Кубе. И прежде чем вы начнете думать о генах, остановитесь. На этом острове у них есть все комбинации генов. Но главные испытуемые у них иностранцы. Ты думаешь, урожай сахарного тростника, что ли, содержит лучшую медицинскую школу на планете? У них река наличных денег впадающих в это место, с десятком притоков, питающих ее. — Имеешь в виду парней старой закалки? — Думаешь, что сейчас какое-то казино в Гаване на это способно? Массы стеклись в Вегас, — сказал я ему, отводя его от низменных фантазий и отталкивая от идеи, что с ним играют. — Инвесторы — это не люди. И даже не синдикаты. Это целые чертовы страны. Китай — игрок. Россия. Саудовцы. Везде есть места, где правят боссы. Но все боссы, похожи друг на друга — неважно, что у них есть, они хотят, то, что есть у кого-то другого. У кого угодно. Некоторые страны играют с другого конца. Те, у кого нет денег, платят рабами. Гаити, Зимбабве, небольшие острова, о которых ты никогда не слышал. — Эти люди… — Ты не понимаешь, что на кону, — перебил я. — Ты думаешь, боссы не учли это, не посчитали все? Миллионы африканцев умирают от малярии, верно? Малярия, это от комаров. Насекомым все равно, чью кровь они сосут, поэтому каждый может умереть от малярии: белый, черный, коричневый, желтый, красный, не имеет значения. Но вот ключ: генетический иммунитет. — Что, черт возьми?.. — Миллионы африканцев умирают от малярии, — сказал я, пропустив его слова, — поэтому считается, что они более восприимчивы, чем другие расы. Но на самом деле, наоборот. На самом деле, они намного менее восприимчивы. Еще математики: процент африканцев, которые умирают от малярии намного, намного ниже, чем у других рас. А у белых наемников, которые работают там — сейчас в основном на севере... Конго, Сьерра-Леоне, везде, где есть бриллианты, или золото, или уран — у них больше шансов умереть от комаров, чем от стрельбы. Когда речь идет о малярии, наиболее уязвимы белые. Зато они устойчивы к серповидноклеточной анемии. Это генетический иммунитет, сложившийся тысячи лет назад. — Я не уверен, что понимаю тебя. — Да, понимаешь. — Но рак не… — Да, рак — да. Не принято говорить об этом вслух, но известно что некоторые виды рака влияют на определенные генетические комбинации по-разному. Это один из аспектов исследования, которое они проводили. И данные только начинают поступать. Но независимо от того, какие данные они собирают, есть следующее: для каждого теста они берут выживших для исследований. Они проверяют все расы, конечно. Но до сих пор у белых самый высокий показатель успеха. И главная подгруппа — это русские. — Я… — Мы знаем, — заверил я его. И это было правдой. — Но они не могут быть все рабами. Такой трафик... — Большинство из них, большинство белых, во всяком случае, подписываются на работу. Большие деньги, высокий риск... Куба же, верно? Солдаты, ученые, строители, компьютерные гики... Большинство из них были совершенно здоровы, когда их нанимали. Для той или иной работы, это не имеет значения. Некоторые думали, что будут строить мосты, некоторые думали, что будут убивать людей. Но они пришли, как добровольцы, а не рабы. За деньги. Конечно, они не добровольно получили дозу рака. Или согласились на эксперимент. Но это не имеет значения — к тому времени, когда они сложат картинку, что они сделают, позвонят в газеты? — Тем не менее, Интернет и… — Тут такое дело, все они знали — все добровольцы, во всяком случае, они знали, что это очень рискованно. И как только они заражаются, им продолжают платить деньги. Пока они в сознании, они живут хорошо. Если хотят, они даже могут отправлять деньги домой. Некоторые из них поэтому идут на сделку, в первую очередь, хочешь верь, хочешь нет. — Ради их?.. — Детей? Семьи? Я не знаю. Возможно, у каждого своя причина. Не важно. Важно то, что некоторые из них все еще живут хорошо, спустя годы после заражения раком. Они не могут свободно уйти, конечно, но у них есть все, что они хотят, прямо там. Он мне поверил? Это не имело значения. Он хотел мне поверить. И этого было достаточно. Всегда есть что-то, что срабатывает. Всегда есть что-то, где-то. Это моя работа, вытащить это на поверхность. Вот почему слушать — это часть техники. И через час у меня был этот код. И объект был на пути, как он думал, на Кубу. * Ключ к методу в том, что нет никакого метода. Вы касаетесь сферы тихо. Очень мягко. И ждете, пока появится ответ. Неважно, сколько времени это займет или насколько слабый это ответ: — Всегда есть объяснение, Брайан. Не факты — мы уже знаем факты, или вас бы здесь не было — но то, как эти факты появились. Это ваш шанс... ваш единственный шанс. Ваш шанс добавить свою перспективу к тому, что мы знаем. Вплетение узора в полотно. Этот узор не изменит факты, но может изменить последствия фактов. Влияние фактов. Вы, находясь в этой комнате сейчас... это факт. Поэтому вам решать, что будет дальше. * Вы не задаете вопросов, вы просто говорите. Вы говорите такие вещи: — Фильмы показывают только представления о страхе, Роберт. Есть сорт страха, который ощущает послушный гражданин, когда правильно выступить в качестве свидетеля... даже если он знает, что могущественные люди хотят, чтобы он молчал. Сорт страха, за героя, когда кажется, что он победит, если зритель будет достаточно переживать. Никакие фильмы не могут передать этот глубокий всепроникающий ужас всякий раз, когда кто-то вступает в твою личную зону. Тот сорт страха, который вы испытываете сейчас. Я могу избавить вас от него. Но вы должны работать со мной. Мы должны работать вместе. * Любой профессионал слышал такое много раз. Копы такое говорят. ФБР гордится собой в этих вопросах. Но никто их них не говорит подобное: «Я не хочу тебе угрожать, Вернон. Я здесь, чтобы торговаться. То, что у тебя есть, взамен на мою защиту. Мою личную защиту». А потом вы меняете комнату. Сужаете стены, понижаете температуру, добавляете какой-нибудь триггерный запах, со слабым намеком на отбеливатель. Добавляете в свет немного мерцания. И держите зонды наготове. * Субъект может быть грязным паразитом, зряшной тратой протоплазмы... но он также яйцо Фаберже. Нельзя отвлекаться на инкрустацию драгоценными камнями. И нельзя взламывать такое яйцо. Нужно открывать его с максимальной деликатностью. Реальные ценности всегда внутри. И, иногда, ключ — это заверение: «Я дам тебе несколько имен, Донни. Имен, которые вы знаете. Вот, почему эти имена важны для вас: они все еще разгуливают вокруг. Вы это знаете. Эти люди там, делают то, что они делают. То, что они всегда делали. И вот в чем дело: все они, каждый из них, провели некоторое время, сидя там, где вы сейчас сидите. Они сказали правду. Это разблокировало все двери, и они вернулись к своим жизням. Это все, что вам нужно сделать, чтобы присоединиться к ним. Вы со мной?» * Техника не всегда такая прямая. Иногда можно сделать предложение. И всякий раз, когда вы покупаете секреты, валюта должна волшебным образом появляться, как будто из пивной бочки, одним движением. Никогда не доставайте деньги из кошелька, это убивает то, что вы пытаетесь купить… информацию. И это движение не оставляет руки свободными. * Объект напротив меня был на грани. Его глаза были двухмерными. Можно посмотреть на них, но нельзя заглянуть в них. Он был спокоен, зная это. В организованных ножевых боях участники окунают лезвия в спирт, затем поджигают, чтобы зрители увидели. Это показывает мастерство, не всегда заканчивающееся смертью. Но в некоторых местах, ножи не для драки. О них не сообщают. И лезвия там анти-санитарны. В первый раз, когда объект использовал нож, это была сходка между двумя молодежными бандами, каждая отправила по человеку на бой. Ему было шестнадцать лет. Его противнику было пятнадцать. Он жил, другой парень нет. Это стоило ему семнадцати лет в государственных тюрьмах, с постоянными переводами. Чем опытнее он становился, тем дальше от города они запирали его, как будто близость к городу, давала ему силы. Теперь он вышел по УДО [12] . Первоначальное обвинение было пятнадцать лет без права УДО, поэтому его никогда не снимут с поводка. Но это длинный нежный поводок, который никогда не вмешивался в его работу убийцы. Итак, первое, что я сказал, было: — Речь не идет о предательстве, Райдер. Мы знаем, с кем ты работаешь, мы знаем, что ты верный до мозга костей. — Ты не полицейский. — Нет. Тебе было бы легче с ними, верно? В вашем районе, ты просто звонишь в участок, говоришь им, что тетя Синда не открывает дверь уже неделю, почта копится, ее никто не видел. Просишь их проверить пенсионные чеки. Когда они слышат про это, они говорят, где находится ближайший центр социальных услуг, не так ли? 12 Условно-досрочное освобождение. Он кивнул. — Ты знаешь, что такое вечный двигатель? — Нет, — сказал он, тяжело и ровно. Все под контролем. — Это пожар, который питает сам себя, — сказал я ему. — Поэтому он никогда не прекращает гореть. — Как это со мной связано? Нельзя встречаться взглядом с определенными людьми — для них это сигнал к нападению. Но нельзя и опускать глаза. Просто нужно мазать взглядом по комнате, глядя в пустое место между вами и объектом. — Мы знаем твою последнюю мишень. Кем он был, я имею в виду. Мы знаем, что он заплатил твоим людям, и они отправили своего лучшего человека. Всем нам нужен кто-то, чтобы он платил, понимаешь? * Техника совершенствуется с практикой. Но эта аксиома — самоограничение, техника начинается у дверей, но заканчивается у потолка. Я отличаюсь от других дознавателей тем, что отказываюсь верить в потолок. Моя роль — роль, которую я выбрал — это не овладение какой-либо техникой, а создание ее. Которой я никогда никого не научу. Я не какой-то крутой фокусник или иллюзионист стратегий. Я знаю, что моя работа записывается для последующего анализа, но даже просматривая ее кадр за кадром, исследователи не раскроют трюки моей работы. Потому что их нет. * Основной принцип заключается в том, что истинной невидимости не существует. Микробы невидимы невооруженным глазом, но под микроскопом.... Так и с ложью. Каждое слово — это движение, и каждое движение оставляет след перемещенных молекул. Каждый обмен между укрывателем истины и дознавателем нарушает воздушные потоки. Я этого не вижу, но я чувствую. Вот, когда я ощущаю эти потоки, чувствуя, когда давить, когда зондировать... и когда вставлять скальпель. * Работа разная. Иногда нужна информация. Иногда действие. И вы используете информацию, необходимую для получения информации, которая нужна. Независимо от того, как это происходит, это всегда какая-то форма вопроса-ответа. Женщина в поворотном кресле секретаря за массивным столом из тикового дерева сидела, позировала и язвила. Она догадывалась, что идет запись, но это увеличивало только ее аудиторию, а не ее напряжение. У нее была грубая красота. Не стройная, с достаточным перевесом, однозначно без абонемента в тренажерный зал и не клиент пластических хирургов. Черные волосы крупными волнами, бледная кожа, которая никогда не видела солярия. Макияжа больше, чем нужно, сильные стрелки под янтарными глазами, как ядовитые слезы. Ее наряд был многозадачным: бирюзовое шерстяное платье до середины бедер, достаточно узкое, чтобы подчеркнуть фигуру, но не обтягивающее, красноватые чулки со швом, черные каблуки – не шпилька, но и не ковбойские, подошвы того же цвета, что и платье, тщательно наложенная помада, цвета высушенной крови. Я видел достаточно видео с ней, чтобы знать, что ее лицо может меняться от выпускницы до роковой женщины, в мгновение ока, но я не знал, что она способна на полный спектр. — Чай? — спросил я, указывая на охристый фарфоровый чайник. — Если не Эрл Грей, — сказала она, подняв свои скульптурные брови достаточно, чтобы показать мне, что это не вопрос. — Корень женьшеня, — ответил я, все еще ожидая. Я предполагал, что она пытается считать мой вид, но было еще слишком рано говорить. Я сомневался, что она видела много белых смокингов с черными воротничками раньше, но это не отдельная деталь — на брюках тоже была тонкая черная полоса, по шву, и рубашка была черной с белой плиссированной манишкой. Мои запонки были черными бриллиантами, но нужна лупа ювелира, чтобы понять, что они настоящие. Они сочетались с солнечным камнем в платиновой оправе кольца на изуродованном пальце правой руки. — Никогда не пробовала, — сказала она, наполняя обе чашки, двигаясь умело, как гейша. — Но я попробую разок. Я пропустил это мимо ушей. Это был заход, тестовая приманка для рыбы, которая, как она знала не кусается. — Что там? — спросила она, указывая ногтем, с лаком того же цвета, что ее помада, на вазу в форме коньячного бокала, полную чего-то, похожего на сушеные крошечные димсамы [13] . — Это физалис, — сказал я. — Сначала нужно почистить. 13 Димсам или дяньсинь — лёгкие блюда, которые в китайской традиции чаепития подают к столу вместе с чашкой китайского чая сорта пуэр, как правило, до обеда. Представляют собой разложенные по нескольким блюдцам небольшие порции десерта, фруктов, овощей либо морепродуктов. Я сделал это, обнажив желтую ягоду, похожую на кусочек мрамора. — Значит, они идут с женьшенем? — Взаимодействуют? Иногда. Для некоторых. Она провела языком по губам, словно решалась. Я закинул ягоду в рот, сжал зубы и сделал глоток чая, чтобы запить. Она потянулась к вазе и взяла несколько штук. — Ладно, — сказала она, словно подписывая сделку. * — Когда ты вошла в сеть? — открыто спросил я. Не ожидая правдивого ответа, проверяя, насколько она готова говорить правду, чтобы она ни сказала. — Я не запоминаю такое, — сказала она. Не ответ, заявление. Пробивается где-то между кокетливым и формальным, она сама пытается проверять меня. — Имеешь в виду, что не ведешь записей. — А какая разница? — спросила она. Не вопрос, зонд, только ее. — Зачем тебе бы вести записи? — вернул я. — Все, к чему они приводят — это к проблемам. Проблемам для того, кто в них упомянут, во всех смыслах. — Неужели? — Конечно. Проблема, если кто-то наткнется на их имена. Проблема для всей сети. — Ну, так. — Хотя, в основном, сейчас, проблемы у тебя, я думаю. — У меня? Я ничего не сделала… — Не из-за того, что ты сделала. Но никто не станет доверять тому, кого поймали с прослушкой. — Что? — Прослушка. Это уже почти антиквариат. Игрушка. Они могут быть такими же простыми, как пластырь, который ты носишь под рукавом на предплечье, или как упряжка с проводами. Давай это оставим, и перейдем к чему-то более практичному. — Я не понимаю, почему ты говоришь мне об этом. — Есть еще один вид прослушки. Современный. Как ключ-флешка от сейфовой ячейки, которая передает данные в облако на частном сервере. — У меня нет никаких копий… — Нет копий твоей работы. Никаких копий. Оригиналы. Твои записи. Как с тобой связались. Имена. Денежные переводы. Проездные квитанции. Отели. Договоры аренды. Вроде того. — У меня могут быть из-за этого проблемы, ты говоришь? Если я когда-нибудь что-нибудь сохраню, я имею в виду. Конечно, я понимаю. Но кто берет банк и сам снимает это? А потом хранит запись? Это если только сразу хочешь попасть в тюрьму. — Или дать грабителю банка уйти. — Как это? — Запись нужна, только если грабитель банка уже находится под стражей, — я вмешался так, чтобы это не выглядело, как будто я перебиваю ее. — Ты знаешь, как это работает. Закон не ценит сдавшихся исполнителей, законникам нужно, чтобы вы сдали заказчиков. Она сделала маленький глоток своего чая, вдохнула, чтобы показать, как долго она может задерживать дыхание, если захочет. — Ты говоришь, что я так делаю? Даже если бы я захотела — а я не хочу, я не боюсь давления… у меня это не первый раз, да, но мне нечего сдавать. — Нечего, конечно. Но есть кого. — В этом плане и того меньше, — твердо сказала она. — Твои люди притащили меня сюда… брызнув на меня… чем бы то ни было. И какова бы ни была эта сделка, она стоит много денег. Значит, ты уже знаешь, чего я стою. Но я думаю, что ты знаешь даже больше, чем это. Ты знаешь, что у меня нет никакой информации. Конечно, я могла бы сказать, кто связался со мной в первый раз, но я не знаю ее настоящего имени, и я уже много лет ее не видела. Ее видео еще ходят по улицам, но это копии, они старые. Я давно работаю через компьютер. Через программу. Или как вы это называете. Все, что я знаю, это не люди. Не люди, которых я знаю, во всяком случае. Я никогда не встречала ни одного из них. Никогда даже не разговаривала с ними по телефону. Я кивнул. До сих пор она не соврала ни разу. * — Вердж, — окликнул я. Она пусто на меня посмотрела. Ее первая ложь. — Так она себя называла тогда, не так ли? «Грань [14] »? — Ее звали Мерло, — сказала женщина. — Мерло, порнозвезда. Почему-то ее голос дрогнул, перед двумя последними словами. — Продолжай, — сказал я. Она была очень хороша, рассказывая и притворяясь, словно я читал ее мысли с ее разрешения. Ссутулилась больше, чем нужно, чтобы дотянуться до чехла для телефона, она открыла его сзади, там был портсигар. Черные сигареты с белым фильтром. 14 Verge – анг. Грань. Я следил за ее игрой, ожидая, как далеко она зайдет, в моей правой руке появилась деревянная спичка. Ее глаза скользнули по граням бриллианта и изуродованному пальцу, одинаково без интереса. Она глубоко затянулась и убрала сигарету в ониксовую пепельницу так, чтобы торчал только фильтр. Я должен был заметить помаду на этом фильтре. Так предполагалось. Минута прошла, мы молчали. Наконец, она взяла сигарету, снова затянулась. Менее драматично, на этот раз. — Интересно, как все они становятся порнозвездами, — сказала она, тихо. — Я имею в виду, они не могут быть все звездами, не так ли? Но Мерло, она всегда называла себя... — Вердж, называла она себя, не так ли? Когда она вступила в контакт с тобой. Как в этом порнофильме «Всегда на грани», да? — Ну, если ты настаиваешь. — Мы что, на этом застрянем? — сказал я, разочаровано, как будто я ожидал от нее гораздо большего. — Я не… — Ты да. Это твоя проверка, не так ли? Ты хочешь показать, что ты не владеешь информацией, затем будешь смотреть, что будет дальше. Но ты на этот раз выбрала неправильное место для парковки. Тебе не понравится. Потому что мы ничего не хотим от тебя узнать о людях, которые тебе платят. Эта «сеть», которую ты считаешь тайной? Она так прогнила от осведомителей, что ФБР туда уже влезли. И они не отступят. — Верно, — усмехнулась она. Я сделал стены темнее, понизил температуру. — Включи телефон, — сказал я ей. * Я знал, что экран ее телефона мигает. Я видел, как она коснулась его. Ее лицо дрогнуло, она пыталась сообразить, какое выражение лица лучше подобрать. — Видишь? — спросил я. Она поняла, о чем я. — Да, — сказала она. — Ничего особенного, это сетевая технология. Все, что тебе нужно, это точка доступа Wi-Fi достаточно близко, и ты мгновенно можешь записывать и сохранять. Особенно, когда тебе не нужен звук. Где у тебя приемники, в бюстгальтере? — Иногда, — сказала она, затягиваясь. Не смутилась нисколько, пока. — Есть и другие места. Как ты угадал про лифчик? — Тебе нужны проводки, — объяснил я. — Для провода это лучшее место. — Думаешь, без лифчика они не будут стоять? — сказала она, притворяясь обиженной. — В видео они стоят, — ответил я. — Но нижнее белье позволяет носить прослушку всегда. Когда ты снимаешь бюстгальтер, никому нет дела, до того, куда ты его кладешь. * — Ты много знаешь о делах, — сказала она. Утверждение, как настойчивый вопрос. — Каких делах? — Моих. — Старых или?.. — О том, что я делаю сейчас. Ты знаешь, о чем я. Все, что у меня есть ничего не стоит. — Что тогда, что сейчас, это одно и то же... просто разные рынки сбыта. Разный продукт, конечно. Никаких режиссеров, никаких уловок, чтобы держать мужчин в готовности. И значительно более низкая стоимость производства. В этом цель, верно? Таким образом, это похоже на старомодные подглядывающие камеры, такие, как на заправках и в дешевых отелях. Но эти работают только в зонах кассового сбора, а не в туалетах или душах. Словно это произошло случайно. И это гораздо сексуальнее. — Нет, это не так, — решительно сказала она. — Нет, не так, — согласился я. И снова стал ждать. — Я не боюсь, — выдохнула она. — Раньше я шастала по подвалам. То там, то сям. Там я и встретила Мерл, ладно, Вердж, так? Я знала, что это не БДСМ и не снафф, и никто бы не стал тратить деньги, чтобы сделать звездой… меня. — Ты права. — В чем? — Во всем, что ты сказала. Во всем, что ты рассказывала раньше. — Тогда чего ты хочешь? Ты знаешь о сети, но я тоже внештатница. И я давно бросила, как я уже сказала. Я никогда не сдавала никого. И не сдам. — Внештатница? — Конечно. Ты знаешь, что я записываю видео для шантажа, но я не шлюха, я преступница. Я не работаю в эскорте, я не занимаюсь сексом по телефону, меня нет на секс-сайтах... меня нельзя купить на время, — сказала она, а вспышка янтаря под ее длинными ресницами сказала мне, что следит за реакцией на этот последний пассаж. Я не просто молчал, это было кое-что большее. Не суровое молчание, как сказать, такое, терпеливое, понимающее молчание, от человека, который ожидает услышать то, что он уже знает, и помнит из знакомой пьесы. — Ты знаешь, что я снималась в порно, — продолжала она, плавно, не пропуская удар. — Оно выглядит одинаково. Трахайся и соси, все выглядит одинаково, спустя некоторое время. Ощущается так же. Но я там кое-чему научилась. Я не просто делала, что говорят, я слушала. Знаешь, некоторые режиссеры были настоящими режиссерами. Мейнстрим режиссерами. Можно так сказать. Поэтому я задвала им вопросы. И им это нравилось. — Уверен в этом. Эти три слова заставили ее продолжать: — Одно, чему я научилось… я просто как-то знала, — сказала она, снова наклоняясь вперед, но теперь не кокетничая... доверяя коллеге, коллеге-профессионалу. — Я смотрела и училась. Нужно найти свой путь. Учиться читать. Не книги, людей. Не уличные знаки, которые указывают, в каком направлении идти. Люди говорят. Что они хотят, как они этого хотят. И все они действительно хотят быть уважаемыми, даже если вы одеваете их, как собак, или пеленаете их, как младенцев. Я поняла это. Сама. Меня никто не учил. Теперь я могу читать таких людей, как книжку, вроде уличных знаков, на языке, который знаю только я. Вот что делает меня такой желанной в сети. Эти лохи никогда не поймут, что я профессионал. Я могу быть офисной девушкой или официанткой, или кем-то, с кем они столкнулись в дорогом магазине... Это не имеет значения. Я даже могу быть стриптизершей, если нужно. — Некоторым лохам. — Да, некоторым лохам. Но дело не в том, что я отказываюсь от секса. Я снисхожу до него. С трудом. Так, что ему нужно прийти ко мне в гости. Или привести меня в отель. Но лучшие удерживают меня. Держат меня для себя. — И тогда в дело вступает сеть. — Верно. Но я не получаю комиссионные. Мне платят за производство, вот и все. Когда все кончается, я беру отпуск. Долгий отпуск, за городом. * — Насколько натянут у тебя поводок? — спросил я ее. Она вспыхнула. Решая, попадусь ли я, если она включит дурочку или... Но она взяла себя в руки: обреченность окрасила черты, шоу называется «я просто выживаю». — Я бы сказала, умеренно. Бывало и туже. — Он сейчас не в стране. Она кивнула. — Но твой телефон всегда должен быть включен. Она снова кивнула. — Это сеть говорит, кто мишень, но на этот раз они ошиблись, верно? — Я… думаю да. — Однозначно, да, — заверил я ее. — Этого лоха нельзя шантажировать. Он не политик. И его жена уже знает, что он делает. — Со мной? — Нет. Ты не имеешь значения. Знает, что он делает, чтобы зарабатывать все эти деньги. — Наркотики? — Нет, — сказал я, чувствуя, что она внимательно следит за мной. Она пыталась выглядеть спокойной, конечно, она могла прочитать книгу, только если могла открыть ее. — Он крупнейший производитель-дистрибьютор детской порнографии в западном полушарии. Ее рот скривился: — Фу! — Конечно, — сказал я ровно, как показатели ЭКГ у трупа. — Что значит — «конечно»? — Это значит, что ты знаешь, что он делает. И знаешь, сколько он стоит. Не как цель шантажа. Не для сети. Для тебя. — Нет, я... — Да, ты. Вот почему у тебя никаких доказательств для сети. Вот почему ты их придерживаешь. У него достаточно денег, чтобы вытащить тебя от них. Бесконечная река наличных денег. У него резиденции по всему миру. Но он не может хранить свой материал здесь. Эстония — самое безопасное место для его серверов, и в стране достаточно беззакония, чтобы быть там королем... только жить ему там не очень комфортно. * Три часа спустя, она докурила свои последние сигареты, и осталось всего три физалиса в вазе. — Я могу выходить. За покупками и все такое. Но то место, оно охраняется, как… — Во,т почему ты должна заставить его отвести тебя туда. — Он никогда этого не сделает. Зачем бы ему? Он получает и так все, что хочет, там, где он хочет. — Это творческая работа, — сказал я ей. * Еще сорок три минуты. — Если я сделаю, что ты хочешь, он меня убьет. Я помотал головой. — Что? — спросила она, ее третий глаз искал зажженный знак «выход». — Может, есть и другой способ. — Я сделаю… — Мы не работаем на сеть, — сказал я. Это правда. — Мы хотим войти в бизнес сами. Их бизнес, я имею в виду. Но не так, как они его ведут. Не с такими встрясками. Это слишком утомительно. И слишком маленькая отдача. Что до тебя, мы хотим знать, где он хранит записи. Все-все, вплоть до личных. — И что, я просто спрошу его? — Нет. У нас есть декодер голоса. Все, что тебе нужно сделать, заставить его говорить про заграницу. Эстония — лучше всего. Но все, что нам на самом деле нужно, это просто разговор про эту часть мира. Финляндия тоже подойдет. Любая Восточная Европа. Просто заставь его говорить об этих странах, разговор запишется, и все. — Но у меня нет провода для записи. — Вот, так, — сказал я, вручая ей другой сотовый телефон, — тебе не нужно даже включать его, поэтому сигнал никак нельзя будет засечь. — Я не хочу. — Я знаю. — Он убьет меня, — сказала она снова. — Нет, не убьет, — ответил я, протягивая правую руку и положив ее пальцы себе на пульс левой. — Он не убьет тебя. Клянусь жизнью.