От римского аристократа ожидали, что он будет спрашивать совета от членов consilium’a, но затем, взвесив все уже самостоятельно, примет решение. Октавий решил плыть в Италию, а не ждать новых вестей, и озаботился относительно кораблей для переправы своей свиты и прочих сопровождающих лиц. Возможно, он зашел в какой-то малозначительный порт на побережье Калабрии, прежде чем высадиться в гавани Брундизия (нынешний Бриндизи). Вскоре стала проясняться ситуация в Риме. [154]

После первоначального шока, вызванного убийством, некоторые сенаторы начали восхвалять заговорщиков, однако простонародье в своей массе не проявило энтузиазма по этому поводу. Речи Брута и других особого впечатления не произвели, так же как и раздача денег – впоследствии историк Аппиан ехидно отметит такой парадокс: от избирателей, которых можно было подкупить, ждали, что они сплотятся в борьбе за свободу. Заговорщики вели себя пассивно и утратили инициативу, так что 17 марта именно Антоний как консул собрал сенат. Брут, Кассий и другие, не чувствуя себя в безопасности, на заседании не присутствовали и по-прежнему оставались на Капитолии. После долгих споров удалось прийти к определенному решению: подавляющее большинство приняло предложение Цицерона о даровании заговорщикам амнистии, все решения и мероприятия Юлия Цезаря оставались в силе. Компромисс был сколь нелогичен, столь и необходим. Диктатор назначил большинство магистратов, и если бы его решения оказались отменены, то, вероятно, никто из назначенных не смог бы законно занимать свои должности – включая Брута, Кассия и Антония. Подобным же образом ни одно провинциальное командование не могло бы считаться легальным, так же, как и новые законы, так что земля, предназначенная ветеранам и другим поселенцам, им бы не досталась. Восстановление республики грозило немедленно погрузить государство в хаос до новых выборов, и каждый закон или постановление пришлось бы принимать заново.

Юлию Цезарю по предложению его внучатого племянника декретировали общественные похороны. Они состоялись в центре Форума – скорее всего 20 марта. Руководил всем Антоний, он же произнес надгробное слово. Наши источники расходятся в том, как долго и что именно он говорил, однако в отношении результата сомнений нет. Антоний показал толпе тогу диктатора, пронзенную кинжалами и забрызганную кровью, в то время как его восковую статую укрепили благодаря особому крану, подобному тем, что использовали в театрах, и поворачивали так, чтобы показать зрителям все двадцать три раны. Консул зачитал завещание диктатора, согласно которому обширные сады за Тибром становились общественным достоянием, а каждый гражданин должен был получить по 75 денариев (или 300 сестерциев) в дополнение ко многим благодеяниям в прошлом. Людей охватил гнев, когда они узнали, что наследником второй очереди объявлен Децим Брут. Ярость толпы дошла до того, что она стала нападать на дома заговорщиков и тех, кто им сочувствовал. Плебейский трибун и близкий друг Юлия Цезаря по имени Цинна был убит толпой, которая ошибочно приняла его за одного из заговорщиков с тем же когноменом. Подобно другому популярному персонажу, Клодию, Юлия Цезаря кремировали прямо на Форуме, скамейки и другие способные гореть предметы свалили в кучу, чтобы устроить погребальный костер. Заговорщики уже не чувствовали себя в Риме в безопасности и в ближайшие дни покинули город. [155]

В завещании также Гай Октавий назывался наследником трех четвертей огромного личного состояния диктатора с обычной в таких случаях оговоркой, что он как наследник примет также и имя Юлия Цезаря. Завещание было составлено 15 сентября 45 г. до н. э. по возвращении из испанского похода, и нет признаков того, что Октавий или кто-либо из его близких родственников знал о его содержании. Молодой человек явно был в фаворе у двоюродного деда, который, несомненно, считал его более способным, нежели племянников. Однако важно помнить, что Юлий Цезарь отнюдь не собирался умирать так рано. Позднее Цицерон утверждал, что диктатор не вернулся бы из восточного похода, но нет оснований думать, что эта точка зрения получила распространение и может считаться правдоподобной. Не было уверенности, что Октавий переживет двоюродного деда, поскольку юноша страдал от сильных приступов болезни, которая и задержала его отъезд в Испанию в 45 г. до н. э., да и не похоже, что он обладал крепким здоровьем. Если бы молодой человек выжил в суровых условиях похода, под парфянскими стрелами, и подавал новые надежды, то Юлий Цезарь, возможно, выказывал бы ему более явные знаки внимания. Здесь мы опять попадаем в область предположений по поводу планов диктатора. [156]

Усыновление воспринималось римлянами очень серьезно, и усыновленный в отношении намерений и целей становился таким же, как и родной сын, поддерживая в дополнение к новым также и те полезные связи, которые доставались ему от его настоящей семьи. Такое усыновление могло произойти только при жизни отца. Это породило длительную научную дискуссию о том, какой именно статус получал Октавий по завещанию Юлия Цезаря. При этом в значительной степени упускается из виду главное. Октавий становился главным наследником имущества двоюродного деда и принимал его имя. Власть же, должности и почести последнего давались только лично и не передавались по наследству. Однако он был сенатором, который укрепил престиж своего рода и удерживал его на небывалой высоте. От молодого человека, наследовавшего богатства и имя Юлия Цезаря, неизбежно ожидали, что он приумножит успехи фамилии на политическом поприще. Разумеется, не обязательно было их добиваться немедленно, но со временем, по достижении соответствующего возраста ему бы просто надлежало вступить в политическую жизнь и показать себя достойным имени Цезаря.

Если Октавий принимал наследство, к чему его никто не принуждал, это было делом добровольным, то он тем самым обязывался соответствовать возлагавшимся на него политическим ожиданиям, связанным с его новым именем. Различие между основным наследником и сыном не отличалось ясностью, даже если речь не шла о полном усыновлении. Существенные различия возникали в силу некоторых технических деталей. Сын, родной или усыновленный, наследовал права отца надо всеми его вольноотпущенниками, а у Юлия Цезаря их было немало, причем зачастую весьма богатых, которым надлежало поддерживать его как своего патрона, голосуя за него, предоставляя в его распоряжение имевшиеся у них средства. Без официального усыновления Октавий едва ли смог бы получить законные права, хотя это не означало, что некоторые или все вольноотпущенники диктатора не выбрали бы его своим патроном. [157]

В Брундизии Октавий получил одно письмо от Филиппа, а другое – от Атии, которые к тому времени уже знали об условиях завещания. Они также сообщали, что гнев народа против заговорщиков, несмотря на объявленную амнистию и сохранявшуюся поддержку со стороны многих сенаторов, по-прежнему велик. Однако кровавой бани не произошло, как и нападений на семью Юлия Цезаря с целью мести. Это, впрочем, отнюдь не значило, что молодой человек мог чувствовать себя в безопасности, вступая в политику как наследник Юлия Цезаря. Он был на десять с лишним лет моложе возраста, установленного для занятия должностей и вхождения в число сенаторов, однако имя Цезаря должно было притягивать внимание и наверняка навлекало на него вражду, с которой ему предстояло бороться, чтобы взять верх или просто хотя бы выжить. Его отчим уже подумывал о выборах своего сына в консулы на 41 г. до н. э., где ему пришлось бы соперничать с Брутом и Кассием, и не был заинтересован в том, чтобы Октавиан слишком рано начинал карьеру. Его мать проявляла меньше колебаний, но в целом тоже предпочитала осторожность. Наши источники могут преувеличивать, ибо относятся к более позднему времени и основываются преимущественно на воспоминаниях Августа. Образ молодого героя, отказавшегося следовать советам более опытных старших родственников, имел давнюю литературную традицию, начиная от Ахиллеса и кончая Александром Великим. У Аппиана Октавий даже цитирует, обращаясь к Атии, слова Ахиллеса к его матери Фетиде из «Илиады». [158]

Это отнюдь не означает, что не стоило быть осторожным, и по крайней мере в письмах Октавия призывали не спешить. Независимо от того, какие детали содержали эти рекомендации, решение принимал он сам. Во всем, что он предпринимал, он исходил из собственных честолюбивых помыслов, уверенности в своих силах и самомнения. Возможно, с самого начала Октавий был убежден, что сможет одолеть всех соперников, даже старше и опытнее его, хотя ни один опытный наблюдатель не мог предсказать того, как будут развиваться события в последующие годы и его участие в них. [159]