Гизы были убеждены, что Филипп в конечном счете обратит на них внимание, посчитав, что Мария может стать ключом к будущей испанской гегемонии на Британских островах, если свяжет себя династическим браком с его семьей. Они жестоко ошибались. Союз Филиппа с Елизаветой пережил удар (с точки зрения испанцев) религиозного соглашения 1559 г.: отношения с Англией остались сердечными. Он знал, что может полагаться на Сесила и его союзника лорда Джеймса, которые помогут сдержать Марию. Екатерина тоже поддерживала Елизавету и Сесила, и на протяжении пятнадцати из следующих двадцати лет их дружеские отношения позволили Сесилу атаковать Гизов, не портя отношений с Екатериной и ее детьми.

Когда истекли сорок дней официального траура, Мария уехала в деревню, в шести милях от Парижа. Этот период уединения она использовала для того, чтобы собраться с мыслями и реорганизовать свою свиту – из королевы Франции она превратилась во вдовствующую королеву. Это была серьезная перемена, планировавшаяся с учетом возвращения в Шотландию, поскольку теперь Мария выбирала новых советников, которые знали страну. Самым влиятельным из ее назначенцев был Анри Клетен, сеньор д’Уазель, бывший лейтенант-генерал ее матери, которого произвели в почетные рыцари, что было эквивалентно званию камергера. Следующим по рангу стоял Жак де ла Бросс, французский посол в Шотландии во время «грубых ухаживаний» Генриха VIII и ставленник Гизов, который сопровождал Марию во Францию в 1548 г.

Назначения, сделанные Марией, подтверждают, что она стремилась вернуться и хотела как можно больше узнать о стране, с которой знакомилась в классной комнате по «Географии» Птолемея. Д’Уазель недавно женился на юной красавице парижанке. У него не было никакого желания жить и работать в Шотландии, но на этом промежуточном этапе он давал Марии ценные советы, поскольку только коренной шотландец мог разобраться в аристократических фракциях, в привычках и характерах отдельных лордов.

Д’Уазель подробно рассказал Марии о мятеже 1559–1560 гг., убеждая, что лорду Джеймсу можно доверять, хотя он и сыграл главную роль в смещении ее матери. Несмотря на явное предательство, он был самым одаренным из лордов и единственным, кто мог бы объединить их. До сих пор он применял свой ум исключительно для удовлетворения личных амбиций, которые прятал под завесой религии. Лорд Джеймс был протестантом, но прагматиком, а не фанатиком. Он не был твердолобым кальвинистом и не дружил с Ноксом. Марии нужно было превратить своего незаконнорожденного брата из самостоятельного игрока в слугу королевы. Если бы ей это удалось, то она могла бы править страной так же, как ее предшественники.

В феврале 1561 г. Екатерина Медичи и королевский двор, как обычно в это время года, переехали из Орлеана в Фонтенбло. Через несколько дней Мария вышла из затворничества и 16 февраля приняла Трокмортона и графа Бедфорда, которого Елизавета отправила к ней с соболезнованиями.

Аудиенция прошла успешно. Мария прочла письма Елизаветы, затем «ответила, с печальным видом и речами». Бедфорд должен был передать благодарность своей госпоже «за ее доброту и утешение в несчастьях, когда она больше всего в этом нуждалась». Елизавета, сказала Мария, «выказывает себя доброй сестрой, когда в этом есть великая нужда». Начав говорить, Мария обрела уверенность, повторив свою идею о новой странице отношений после фиаско Эдинбургского договора, и уверила посланников в том, что воспринимает письма Елизаветы как добрый жест и будет стараться проявлять такую же доброжелательность. Она пригласила послов приходить к ней, когда возникнет нужда, и попросила д’Уазеля проводить их до дома.

Послы вновь попросили аудиенции 18 февраля, и Мария подтвердила свое желание «дружбы». Они с Елизаветой, начала говорить она, были двумя королевами «на одном острове, говорящие на одном языке, близкие родственники…».

Но послы прервали ее, подняв больной вопрос Эдинбургского договора, настаивая, чтобы он был ратифицирован «без промедления». на это категорическое требование Мария ответила отказом. Возможно, Бедфорд, верный союзник и один из ближайших друзей Сесила, полагал, что ее можно заставить подчиниться. Но он слишком недооценивал Марию.

Она не испугалась и повела себя точно так же, как впоследствии вела себя Елизавета, применяя знаменитую тактику при столкновении с министрами или парламентом. Мария заявила, что нуждается в совете. Кардинал Лотарингский отсутствовал, а ее шотландские дворяне еще не прибыли, и без их важных «пожеланий и советов» она не сможет обойтись, поскольку «вопрос слишком серьезен для правителя ее возраста».

Трокмортон попробовал настоять на своем, но Мария возразила, что «не должна отвечать» за договоры, в составлении которых не участвовала. Затем она переменила тему, обвинив Елизавету в нарушении обещаний, поскольку в прошлом году та получила ее портрет в deuil blanc, но не прислала свой. Мария очень тонко намекнула Трокмортону все-таки привезти обещанный ответный подарок.

Это прозвучало как предупреждение, потому что, по мнению Марии, обмен портретами символизировал ее предложение начать отношения с чистого листа. Если в портрете будет отказано, а требования ратификации договора не отзовут, это будет означать, что все прочие обязательства аннулируются.

Послы предприняли еще одну попытку встречи на следующий день, 19 февраля, но Мария не поддалась на их уговоры. Она цитировала афоризмы об обязанностях правителей, которые узнала от своих учителей, проявляя максимальную осторожность и настаивая, что всегда должна «получать советы» в делах, касающихся короны и государства, используя благоразумие как предлог, чтобы затянуть с ответом.

Кроме того, Мария нанесла один серьезный удар. Она предупредила Бедфорда, что если она будет относиться к своим дворянам пренебрежительно, обходясь без их советов, как это предлагает он, то в будущем они поведут себя так же дурно, как раньше, когда подняли мятеж против ее матери.

Марии удалось сохранить достоинство – но не более. Елизавета, если ее не принуждать, вскоре обязательно пошла бы на уступки, поскольку, как и Мария, прекрасно понимала сомнительную природу Эдинбургского договора.