– Я выиграла! – воскликнула она, выбравшись на берег. – Так на что мы спорили?

Сейчас он и сам этого не помнил – да и какая разница. Зельда во всем его превосходила, так ему, по крайней мере, казалось. Даже спустя десять лет он никак не мог поверить, что это случилось с ней, хотя ее старший брат, Энтони, быстренько прислал холодное уведомление о том, что Зельда больше не вправе претендовать на наследство Сейров. Если бы самого Скотта сослали в лечебницу, он скорее выбросился бы из окна, чем гнил бы в больнице. Несмотря на все свободолюбивые порывы, их жизнь во много предопределяли семьи. Древние греки знали, кровь не переборешь. Иногда Скотт думал, что тогда и ничего не переборешь. И все же не сдавался.

Записку он набросал, как был, в халате.

«Любимая, вот я и приехал на американскую землю обетованную. Я жив-здоров и готов сразиться с Голдвином, Майером, и кто там еще третья голова Цербера, что сторожит заветные врата».

Скотт боялся опоздать, точно мальчишка перед первым днем в новой школе. Он проснулся сначала в половине четвертого, потом в половине пятого, потом в пять, когда за окном раскричались птицы. Положив в портфель новенький линованный блокнот и карандаши, он вышел загодя и прибыл на место намного раньше назначенного. Внушительные на вид коринфские колонны на фасаде студии оказались бутафорскими. Обманка, как и все в Голливуде.

Пропуск на имя мистера Фрэнсиса Фицджеральда ждал его на проходной. В прошлый раз он приезжал сюда как гость Ирвинга Тальберга, «вундеркинда Голливуда» [9] , который возил его по территории студии на своем «Роллсе» и носился с ним, точно с породистым щенком. Тальберг умер, земля ему пухом, так что Фрэнсису Фицджеральду теперь самому пришлось искать место для стоянки.

Скотт припарковал «Форд» за декорационной мастерской, прошел назад по центральной аллее между пронумерованными звуковыми павильонами, похожими на склады, и смешался с толпой осветителей, подсобных рабочих и статистов, одетых для съемки вестерна. На углу пятой аллеи он заметил стайку неправдоподобно высоких танцовщиц хула-хула – весь их наряд состоял из половинок ненастоящих кокосов и гавайских юбочек, то и дело теряющих пальмовые листья. Щебеча и надувая пузыри из жвачки, девушки ждали, пока мимо проедет реквизитор, кативший золотой саркофаг, и они смогут наконец пройти. Есть ли что-то, достойное большей жалости, чем молоденькие старлетки с их сестринской любовью и одной на всех незамысловатой мечтой, подумал Скотт, глядя на них. Сам-то он теперь был стреляный воробей, гораздо лучше научился скрывать свои надежды и страхи. И хотя он переживал и сомневался насчет того, нужно ли ему возвращаться, этот безумный бизнес давно отучил его строить воздушные замки. Съемки вот-вот должны были начаться: актеры подобраны, рабочие павильоны готовы, дело оставалось за малым – нужно было лишь отредактировать сценарий, чтобы тот заиграл. А уж с этим-то он справится!

На месте старого блочного здания цвета печеночного паштета, где раньше работали сценаристы, теперь стоял мавзолей из литого бетона размером со среднюю школу и отчего-то названный в честь Тальберга, хотя к сценарному делу тот никогда не имел отношения. В холле было прохладно и тихо. И судя по указателю у лифта, сценаристов здесь и в самом деле было немного – в основном продюсеры на пятом этаже.

Кабинет Эдди Кнофа [10] , который принимал Скотта на работу в Нью-Йорке, находился на четвертом этаже. На двери из матового стекла позолоченными буквами было написано имя хозяина. Что и говорить, головокружительная карьера – из душной общей комнаты младших редакторов Эдди переселился сразу в личный кабинет! Обер ясно дал понять Скотту, что Эдди теперь большой начальник и именно от него зависит успех. Скотт был благодарен за шанс вернуться и все же не мог привыкнуть к мысли, что они поменялись местами.

Пригладив волосы, Скотт постучал и стал ждать ответа.

– Войдите.

Он открыл дверь и заглянул в кабинет.

– Скотт! – воскликнул Эдди и, поднявшись, прошел через комнату, чтобы пожать ему руку. У него самого рука была только одна – вторую Эдди потерял при взрыве гранаты в Иллинойсе, – и теперь он скрывал свое увечье, подворачивая пустой рукав и закалывая его булавкой.

Эдди был полным, прямодушным человеком с усиками, как у Кларка Гейбла. Без пиджака и в подтяжках поверх рубашки, сейчас он выглядел даже крупнее, чем обычно. На бордовом галстуке ручной работы белел ирис.

– Рад тебя видеть! Отлично выглядишь. Проходи, садись. Что-то ты рано. Как тебе наши новые хоромы? Шикарно, правда? Теперь у каждого собственное окно.

Весь стол Эдди был завален сценариями, на одном из которых Скотт заметил пометки синим карандашом. Эдди как раз пил кофе с пончиками и предложил ему.

– Благодарю, я позавтракал в отеле, – отказался Скотт.

– Давно приехал? Как устроился? Понравился тебе «Мирамар»? Там подают отличный крабовый салат. Рекомендую, если еще не пробовал. Время у тебя есть, мы ждем, что очередная часть будет готова к концу недели.

– Как? – Скотт рассчитывал, что сценарий уже написан. Картина называлась «Янки в Оксфорде». Его пригласили помочь сделать правдоподобными сцены студенческой жизни и оживить диалоги – никого не волновало, что самому ему уже было сорок, а университет он так и не окончил.

– Самое позднее – в понедельник или вторник. Но точно не позднее среды. Не переживай, времени у тебя будет предостаточно, ты же профи! На самом деле я хочу позвать тебя еще на одну картину, мы ее только начали. Что думаешь? О трех вояках, которые возвращаются с войны в маленький городишко в Баварии. Каждому нужно найти дорогу домой или понять, где теперь его дом. Двое влюбились в одну девушку, но один из них остался в войну калекой. Уже вижу Трейси [11] в этой роли!

Скотт не стал говорить, что повоевать ему так и не довелось и, в отличие от собеседника, он не был ни немцем, ни инвалидом. Впрочем, потерять работу, не успев толком ее получить, ему не хотелось.

Как же давно он перестал быть здесь своим, как много успел забыть…

Роман, о котором говорил Эдди, он прочел еще год назад, едва тот только вышел, однако считал его пустым и слащавым. Пока продюсер пересказывал сюжет, Скотт улыбался и кивал, когда следовало, порой с сомнением задавал вопросы, чтобы не казаться заискивающим. Но под конец разговора уже чувствовал себя обманщиком, который обманул сам себя. Такое случалось с ним и раньше. Однако стоило ему подумать о том, что когда-то он и сам был таким же дельцом, как Эдди, а теперь получает деньги просто за то, что сидит здесь и слушает, как эта мысль сразу подействовала отрезвляюще.