Словом, Четвертая и Пятая долго, очень долго по городским меркам считались откровенным захолустьем. В начале линий не существовало еще привычной ныне гранитной стенки; невский берег часто подсыпали; набережная была сплошь из деревянных настилов, неухоженная, заросшая травой, с проходами к тоням, где можно было ловить рыбу. На этих тонях, по воспоминаниям Марии Федоровны Каменской, которая жила рядом с Академией художеств, часто можно было видеть ее отца — вице-президента Академии художеств, Федора Андреевича Толстого со своим кучером, помогавшим графу насаживать на крючек червей… На берегу горели маленькие печи, и перепачканные смолой и дегтем матросы с ошвартованных здесь же кораблей, пили из жестяных кружек заморский напиток — кофе.

Чудным, необыкновенным зрелищем представал быт Четвертой и Пятой линий для человека, приехавшего сюда на извозчике, скажем, с Адмиралтейской стороны столичного города Санкт-Петербурга. По описаниям той же М. Ф. Каменской рядом с Академией художеств он вполне мог встретить юную девицу, несущую на плечах коромысло с наполненными до краев ведрами невской воды. Путь девицы лежал к дому знаменитого мистика Лобзина, и она, полуголая, преодолевала его босыми ногами, как по деревенской улице…

Впрочем, и весь Васильевский еще в 1830-е годы во многом сохранял сельское обличие.

Я уже писал, что это был остров садов и огородов. В «Санкт-Петербургских ведомостях» постоянно печатались объявления василеостровцев. Например, «Продается 25 грядок клубники» или «Продается дом с плодовитым садом, в котором 20 кустов крыжберона (крыжовника. — В. Б.) и столько же малины». Писалось о продаже вишневых и яблоневых садов и даже оранжерей, в которых выращивались арбузы. А среди василеостровских адресов чаще всего назывались участки на Четвертой и Пятой линиях. Такой уж она была, эта улица, где, что ни дом, то и сад; и фактически оставалась весьма своеобразной и патриархальной до самого начала XX века.

Четвертая линия, д. №5. Архитектор К. Рахау. 2005 г.

Об этом вспоминает университетский химик Фридрихсон. Он пишет о том, что летом на Четвертой линии, где он жил, сквозь булыжники буйно пробивались желтые одуванчики; перед домами на углу Большого проспекта по-прежнему находились сады, огороженные заборами; «в садах этих мы играли в казаки-разбойники и воровали яблоки…». Зимой на улице были большие сугробы; дворники иногда устраивали костер, сугробы таяли и растекались ручьями, а вдоль набережной стояло множество воткнутых в снег, выброшенных после Рождества, елок.

А ведь эти воспоминания относятся ко времени, когда застройка Четвертой и Пятой уже была в основном завершена и линии превратились в городскую, беспорядочной архитектуры улицу, на которой рядом с доходными домами-гигантами толпились небольшие, надстроенные на один-два этажа, здания, а особняки, в модном тогда стиле модерн, чередовались с сохранившимися еще деревянными домишками и зелеными пятнами садов.

Такими, впрочем, за исключением исчезнувших деревянных строений и садов, во многом остаются Четвертая и Пятая и сегодня. Давайте пройдемся по ней, совершая остановки в наиболее интересных местах. Правда, при этом я хочу предупредить вас, что частично о Четвертой и Пятой линиях мною уже рассказывалось или будет рассказано. Так об Академии художеств, Академическом садике и захаровском литейном корпусе Академии — он выходит и на Четвертую и на Большой проспект — говорилось в главе «Василеостровские сады», а о бывшей гимназии Шаффе — это дом № 16 по Пятой линии — и Андреевском рынке — вы прочтете в главах «Василеостровские немцы» и «От Дома Академиков до Андреевского собора».

Начнем, пожалуй, с дома № 5, выходящего на Четвертую линию и на Большой проспект. Он возведен по проекту прекрасного зодчего Карла Рахау в 1878 году. Это — одна из последних работ мастера. До этого в Петербурге он сделал себе имя строительством замечательных особняков — Сан-Галли на Лиговке, Мейера на Английской набережной и Громова на Дворцовой набережной. Великолепный вкус проявил Рахау и при проектировании этого доходного дома на Четвертой линии. Мощное четырехэтажное здание на высоких подвалах поражает удивительной соразмерностью и гармонией своих архитектурных деталей, будь то изящные эркеры, широкие окна или рустованные фасады.

Местные старожилы до сих пор называют этот дом по имени его владельца — Леопольда Кенига. Или точнее — «Цукер Кенига», что значит в переводе с немецкого «сахарного короля». Об известном в предреволюционном Петербурге сахарозаводчике Леопольде Егорыче Кениге мы поговорим чуть позже. Но прежде вернемся к тем временам, когда на месте нынешнего дома № 5 стоял другой каменный дом, построенный еще во второй половине ХVIII века.

Хозяином его поначалу был переводчик Ф.А. Галченков, который в 1783 году открыл здесь одну из первых частных типографий в Петербурге. С 1788 по 1797 годы, принявший от него издательское дело, книгоиздатель Е.К. Вильковский в этой же типографии печатает учебники по истории, географии и математике для народных училищ. Вообще, издательское дело оказывается для этого дома традиционным. В 1840 году по этому адресу находится редакция, выходившей один раз в две недели «Художественной газеты», редактируемой А.Н. Струговщиковым, о котором я уже упоминал в связи с домом № 13 по Второй линии. Это была замечательная газета, освещавшая художественную жизнь не только Петербурга и России, но и всей Европы.

Наконец в 1860-х годах здесь издается газета на латышском языке. И тогда же в этом доме снимают квартиры видные петербургские зодчие — Иван Вернек и Федор Габерцетель.

Теперь — о Леопольде Егорыче Кениге, по чьему заказу на месте старого дома был, повторяю, в 1879 году возведен, столь обращающий на себя внимание, шикарный доходный дом-великан. История жизни Леопольда Кенига — история о том, как за сравнительно короткий срок, во второй половине XIX века, благодаря личной находчивости, энергии и упорству, что называется, на пустом месте, создавались новые производства, дававшие их владельцу огромные денежные доходы.