Роботы хлопотали над анализами паутинной ткани, слизи, воздуха в камере, а Брянов тщетно пытался оттереть прозрачный пластик шлема, чтобы увидеть наконец лицо Нины.

– Кто кого ест?
– переспросил он.

– Ззумы... аев, - с отвращением выдохнула Нина.

– Уххи?..

– Нет никаких уххов, совсем нет. Это выдумка.

– Чья?
– усмехнулся Брянов. Он не испытывал никакой тревоги, а необычные названия - аи, ззумы, уххи - его просто забавляли.

– Да этих же... людоедов.

– Людоедов?

– Как их еще назвать?!

– Все правильно, - сказал Брянов.
– Обычный симбиоз. Одни организмы что-то дают другим и что-то берут от них.

– Это не симбиоз!
– выкрикнула Нина.
– Это обман!

– Успокойся.
– Брянов погладил ее по плечу.
– Все изучим, во всем разберемся.

– Нет, тут надо вмешаться.

– Вмешаться? Во что?

– В их... взаимоотношения.

– Так сразу и вмешаться...

Он наконец отчистил шлем и увидел глаза Нины - большие, почти безумные. И впервые забеспокоился, но как-то странно - тяжело, мучительно, словно сквозь сон.

– Почему ты ушла из "вибрика", оставив все открытым?
– спросил он.
– Куда ты шла?.. Можешь объяснить?..

– Могу, - нехотя отозвалась Нина и надолго замолчала.

Брянов терпеливо ждал. Постукивали роботы, торопясь выполнить многочисленные свои дела. Часто пульсирующе гудел "вибрик", нейтрализуя гравитацию.

– Могу, - повторила она.
– Эта... похожая на Сонечку... просила отнести ее в лес... Она так плакала...

– Ну и что?!

Брянов хотел сказать, что это не объяснение, что его интересуют не внешние причины, а мотивы противоестественных для космолетчика поступков.

– А ты бы не пожалел?
– опередила его Нина.
– Ты бы не пожалел, когда плачет и говорит, что если останется на поле днем, то ее заберут уххи? Разве мы совсем растеряли доброту - основную человеческую добродетель? Разве недоброжелательство - первая заповедь космолетчика?..

– Но нельзя при этом нарушать порядок, рисковать...

– Я ничем не рисковала.

– Рисковала. И не только собой.

– Но ведь все обошлось...

– Это еще неизвестно. Мы недостаточно знаем планету. "Вибрику" теперь предстоит карантин.

– Ты боишься одиночества?
– игриво спросила она.
– Даже со мной?..

– Мы не каждый по себе, - перебил он ее.
– Мы единый организм, и никто из нас не вправе без общего согласия рисковать даже самим собой.

– Если будем согласовывать каждое свое желание, мы обречем население звездолета на вымирание.

– Не преувеличивай, - сказал Брянов.
– Благодушие, как видно, главная зараза этой планеты. Это оно в тебе говорит.

– Почему же не говорит в тебе? Ты ведь тоже выходил из "вибрика"?

– Было это и у меня. Теперь поослабло. Теперь я начинаю понимать: на планете в нас парализуется чувство опасности. К счастью, это, как видно, проходит...

– Жаль, - выдохнула она.
– Вся наша жизнь - поиски радости. К этому сводятся даже дальние экспедиции. Радость улететь дальше, чем другие, радость открыть новые миры...

– Есть еще долг.

– И в основе чувства долга тоже лежит радость, только не индивидуальная, а коллективная. Нечто вроде общественного инстинкта.

– Пусть так, - сердито сказал он.
– У нас еще будет время для дискуссий. А сейчас ответь на конкретный вопрос: как случилось, что ты оказалась в коконе?

– Я несла "Сонечку", - посерьезнев, начала она.
– Не Сонечку, конечно, а эту... птицу. И упала в яму. А тут жуки. Такие смешные жучки... Бегают, зудят. И от этого зудения так радостно на душе. Сонечка, то есть птица, закрыла глаза и сложила крылья. Я подкинула ее, и она улетела. А сама легла на траву...

– Зачем?

– Мне было так хорошо, так радостно за птицу, за себя, за всех нас, отыскавших наконец легендарную планету радости.

– А потом?

– Потом я заснула. Проснулась уже здесь... Мне было так радостно...

– Радостно? Но тебе снились кошмары.

Ее лицо вдруг, словно она только что вспомнила об этом, исказилось гримасой ужаса.

– Да, да, - быстро заговорила Нина.
– Они их, оказывается, едят. У живых высасывают кровь. Они и меня собирались съесть.

– Кто?

– Ззумы. Я говорила.

– М-да. Вот тебе и "смешные жучки".

Он начинал понимать, что к чему.

– Едят сами, а сваливают на несуществующих уххов?