Шрифт:
Утром в воскресенье 28 октября после того, как Кеннеди и Хрущев согласились взаимно отозвать свои самые грозные ракеты, Джон Кеннеди отправился на мессу по случаю Дня благодарения в Вашингтон. Когда они с Дейвом Пауэрсом садились в служебный автомобиль, Кеннеди посмотрел на Пауэрса и сказал: «Дейв, сегодня у нас есть еще один повод помолиться» {131} .
В Гефсиманском аббатстве ответ Томаса Мертона на разрешение Карибского кризиса также выразился в благодарственной молитве. Он написал Даниэлю Берригану: «Что касается Кубы, слава Богу, на этот раз мы избежали последствий нашей собственной глупости. Мы успешно попадаем в позиции, где нужно “нажимать кнопку” и т. п. Я все больше осознаю, что весь этот военный вопрос – девять десятых нашей собственной сфабрикованной иллюзии… Я думаю, что Кеннеди хватает здравого смысла, чтобы избежать наихудших неправедных деяний, он действует так, будто знает, что надо делать. Но, похоже, мало кто еще это понимает» {132} .
131
Dave Powers, interview by Ted O’Brien, “Dave Powers & JFK,” WGBH-TV (1990).
132
Томас Мертон, письмо Дэниелу Берригану от 27 ноября 1962 г.; в “The Hidden Ground of Love: The Letters of Thomas Merton on Religious Experience and Social Concerns”, edited by William H. Shannon (New York: Farrar, Straus & Giroux, 1985), p. 75.
Что касается урегулирования президентом кризиса, Мертон написал Этте Гуллик в Англию: «Конечно, обстоятельства были такими, какими были, у Кеннеди практически отсутствовали альтернативы. Я же возражаю против того, чтобы обстоятельства были такими, как результат глупости и близорукости политиков, у которых нет как таковых политических взглядов» {133} .
В письме Этель Кеннеди он продолжил эту мысль: «Кубинское дело было крайне опасным, но в таких обстоятельствах, я думаю, Джон Кеннеди справился с этим очень хорошо. Я говорю об обстоятельствах, потому что только мимолетный взгляд на эту ситуацию доставляет радость. Это был кризис, нужно было что-то делать, и выбор был лишь из нескольких зол. Он выбрал наименьшее из зол, и это сработало. В целом все это продолжает оставаться гадким» {134} .
133
Merton, “Cold War Letters,” p. 190.
134
Томас Мертон, письмо Этель Кеннеди от 14 мая 1963 г.; в “Hidden Ground of Love,” p. 447.
Днем в воскресенье 28 октября, после разрешения кризиса, Роберт Кеннеди вернулся в Белый дом и долго беседовал с президентом. Когда Роберт собрался уходить, Джон сказал, намекая на смерть Авраама Линкольна: «Этим вечером мне нужно пойти в театр». Его брат ответил: «Если пойдешь ты, пойду с тобой и я» {135} . Прошло не так много времени, прежде чем это случилось с обоими.
Третьим заливом Свиней для Джона Кеннеди было его обращение к студентам Американского университета в Вашингтоне. Редактор Saturday Review Норман Казинс так обобщил смысл этой замечательной речи: «10 июня 1963 г. в Американском университете президент Кеннеди предложил положить конец холодной войне» {136} .
135
R. Kennedy, “Thirteen Days,” p. 110.
136
Norman Cousins, “The Improbable Triumvirate” (New York: W. W. Norton, 1972), p. 9.
«Рыцарь» холодной войны Джон Кеннеди возвращался в прямом библейском смысле этого слова (teshuvah – «возвращение к Богу» в Еврейских писаниях, metanoia – «переосмысление» по-гречески, «покаяние» (repentance) – по-английски). В Карибском кризисе Джон Кеннеди как президент Соединенных Штатов начал раскаиваться и отворачиваться от соучастия в худшем проявлении американского империализма – готовности уничтожить мир, чтобы «спасти его» от коммунизма. Тем не менее, отойдя от края пропасти, Кеннеди, казалось, был не способен начать движение в новом направлении.
После разрешения ракетного кризиса он был одновременно полон надежд и разочарований. Неизбежность всеобщего уничтожения заставила его и Хрущева искать пути к новым переговорам. Однако на протяжении нескольких месяцев после кризиса противникам, казалось, никак не удавалось использовать эту возможность.
Они сходились во мнении, что запрещение ядерных испытаний должно стать очередным важным шагом от края пропасти. Тем не менее у того и у другого была уже история проведения ядерных испытаний, загрязнявших атмосферу и усиливавших напряженность. В ответ на ядерные испытания Советского Союза летом 1961 г. Кеннеди возобновил 25 апреля 1962 г. в США испытания в атмосфере. Затем с апреля по ноябрь 1962 г. Соединенные Штаты осуществили серию из 24 ядерных взрывов в южной части Тихого океана {137} .
137
Richard Reeves, “President Kennedy: Profile of Power” (New York: Touchstone, 1993), pp. 312, 339, 514.
В контексте их хрупкого перемирия в ракетном кризисе и ядерных испытаний в манере «око за око» Кеннеди и Хрущеву было чрезвычайно трудно договариваться о запрещении испытаний. Хрущев заявил, что Соединенные Штаты используют свое условие об инспектировании ядерных полигонов как стратегию шпионажа за СССР. Во имя мира он уже согласился на условие США о трех ежегодных инспекциях, но это привело лишь к тому, что американцы вдруг потребовали больше. Кеннеди на это ответил, что Хрущев неправильно понял исходную позицию США. На что Хрущев просил посредника передать:
«Можете сказать президенту, что я принимаю его объяснение о честном недопонимании и предлагаю двигаться дальше. Но следующий шаг за ним» {138} .
Кеннеди принял вызов Хрущева. Его речь в Американском университете преодолела мертвую точку, изменив контекст. Выразив понимание позиции русских, Кеннеди достучался до Хрущева. Теперь у них было пять с половиной месяцев, оставшиеся до убийства Кеннеди, для выстраивания мирных отношений. В то время как речь Кеннеди вызвала доверие Хрущева, между президентом и его собственными военными советниками и советниками по разведке разверзлась еще б'oльшая пропасть. Для Пентагона и ЦРУ высказывания президента о мире в Американском университете, казалось, сделали его сообщником врага.
138
Cousins, “Improbable Triumvirate,” p. 101.
Их противодействие Кеннеди можно понять с точки зрения независимости, которую они приобрели за время холодной войны. Мы уже видели, как президент Трумэн ликовал при бомбардировке Хиросимы. Из-за своей неспособности понять страдания людей, попавших в зону ядерного гриба в Хиросиме и Нагасаки, администрация Трумэна открыла эру атомной дипломатии, в основе которой была гордыня. Чрезвычайно самоуверенный из-за пока «эксклюзивного» обладания атомной бомбой Трумэн пытался диктовать Советскому Союзу послевоенные условия в Восточной Европе. Через месяц после Хиросимы на лондонской встрече министров иностранных дел Советы отклонили требования США, подкрепленные атомным оружием. Джон Фостер Даллес, присутствовавший на лондонской встрече, расценил это как начало холодной войны {139} . В сентябре 1945 г. Трумэн заявил, что он не заинтересован в международном контроле над ядерным оружием. Если другие страны желают «догнать» Штаты, сказал он, «им [придется] делать это самим, как это делали мы». Трумэн согласился с комментарием друга о последствиях этой политики: «Тогда, господин президент, вот что последует за этим. Начало гонки вооружений» {140} .
139
Gar Alperovitz, “Atomic Diplomacy” (New York: Penguin Books, 1985), p. 8.
140
Там же, с. 58.