Закрытые наглухо прочные дубовые городские ворота приотворились, стоило только путешественникам снять с лошадей поклажу, и привратник впустил их в город. Работа на набережной остановилась, люди недоуменно таращились на них.

– Похоже, кроме нас, никому не хочется соваться в этот город. – Фрейзе скорчил недовольную гримасу.

– Конечно, – согласился Лука. – Но ведь это наша работа.

– Да знаю, знаю.

И огорченный Фрейзе повел Руфино через открытую створку ворот, за ним последовали остальные.

На первый взгляд городок казался вполне обычным, даже процветающим. Улицы, мощенные брусчаткой из местного гранита, карабкались вверх по холму к центральной площади с каменным обелиском – верстовым столбом; величественные дома городской знати окружали площадь с трех сторон; с четвертой стороны к площади примыкала церковь со старенькой, прячущейся позади часовенкой.

– Приличная гостиница здесь найдется? – проорал Фрейзе вынырнувшему на площадь человеку – понурив голову, тот плелся за коровой. – С доброй хозяйкой, славным вином и отличным поваром?

– Сомневаюсь, – заунывно отозвался человек. – Готовит она неважно. Но можете попробовать. Называется «Морской окунь», это на рыночной площади, направо.

– Так я и думал, – буркнул Фрейзе и зашагал, увлекая за собой остальных, по булыжной мостовой прямиком к площади, где свисающий с балкона сноп пшеницы сообщил ему, что чернеющий дверной проем – это булочная, а высохшая гирлянда остролиста – что перед ним постоялый двор.

В городе явно творилось неладное. В недрах стоящего нараспашку храма седовласый старик в окружении родных, царапаясь и лягаясь, рвался прочь, а сын упорно тащил его к алтарю. На площади скрипач в живописных лохмотьях и латаном плаще крутил колки у безмолвной скрипки, а десятка два людей поблизости переминались, подпрыгивая, с ноги на ногу. Одни щеголяли в царственных нарядах, словно праздник урожая, на который они заскочили на минуточку, чересчур затянулся, другие – в порванных в лоскуты платьях, словно им пришлось продираться сквозь кусты ежевики или отчаянно сражаться с людьми, пытавшимися удержать их всеми силами.

Улица пестрела разноцветными головными уборами и развевающимися на ветру лентами – отличительными знаками сел и городов, ближних и дальних, из которых прибыли плясуны. Луку захлестнуло беспредельное отчаяние – люди эти кочевали из города в город, всюду находя себе новых последователей. Судя по виду, многие из них скитались уже не один день.

– Что здесь происходит? – спросил Фрейзе владельца коровы, который торопливо уходил прочь, таща за веревку буренку.

– Полное сумасшествие, – тоскливо ответил он. – Все случилось прошлым воскресеньем, сразу после Всенощной. Вначале в город ворвалась женщина, за ней – лесоруб. Он поволок ее было к священнику, да тут из церкви вышла какая-то прихожанка, задрала юбку до колен и пустилась в пляс, за ней еще одна, а потом десяток других набежали с севера вместе со скрипачом и устроили танцы. Затем к ним и барабанщик присоединился, так что конца-краю этому не видно.

– Эй! – заорал Фрейзе, когда пританцовывающая возле него женщина схватила его за руку, увлекая за собой.

Вцепившись в гриву Руфино и шепнув ему на ухо «Не отпускай меня!», он вежливо обратился к плясунье:

– Прошу прощения, я не танцую.

Владелец коровы осенил себя крестным знамением, дернул за веревку и был таков.

– Думаю, она тебя не слышит, – сказал Лука, завороженно глядя на женщину. Милое лицо, застывшая улыбка, широко распахнутые, но ничего не видящие глаза, руки, теребящие куртку Фрейзе: рукава, ворот, края.

Фрейзе, мягко отпихивая ее от себя, бормотал:

– Нет, госпожа. Я не могу. Честное слово, я не танцую. Прошу прощения.

Черными, как бездна, глазами, оттого что расширенные зрачки поглотили радужку, женщина смотрела на него, но его не видела. Лицо, искаженное напряженной гримасой, улыбалось, в уголках рта сверкала засохшая слюна. Приплясывая на ходу, она тянула за собой Фрейзе.

– Да не могу я, – стонал Фрейзе, обнимая за шею верного коня. – Я вообще не по танцевальной части.

Но она оставалась глуха к его причитаниям. Единственное, что доносилось до ее слуха, это отдаленный стук барабана на площади, заставлявший ее ритмично подскакивать. Вдруг, к величайшему ужасу Фрейзе, к женщине присоединились другие плясуны – извиваясь и покачиваясь, они выстроились в цепочку, взялись, словно в хороводе, за руки и двинулись – раз – нога вытянута вперед, два – шаг назад, раз – вперед, медленно, но неумолимо придвигаясь к нему все ближе и ближе. Фрейзе посмотрел на Луку.

– Воробышек, – взмолился он, – помоги. Один Господь Бог разберет, что им от меня надо. Но ты-то знаешь, я никудышный танцор. А эта леди, похоже, втюрилась в меня по уши.

Лука подвел своего коня к Руфино, встал бок о бок с Фрейзе. Обхватив друга за плечи, он сильно встряхнул его.

– Ну же. Постоялый двор совсем близко. Не обращай на них внимания. Держись за Руфино. Не позволяй им увлечь себя. Пойдем.

Обнимая Фрейзе, Лука двинулся прямо на странную женщину-плясунью. Лошади Ишрак и Изольды ступали рядом, след в след за державшимися за руки хозяйкам. Замыкающий шествие брат Пьетро, мертвенно бледный, тихо и невнятно творил слова молитвы, одной рукой держа коня, другой крепко сжимая деревянное распятие.