– Есть немного! – засмеялся король. – Хотя в это никто не верит. Год назад, когда она уезжала отсюда, я не дал бы ей больше пятидесяти, да и то – если уж придираться. Но никуда не денешься: бабушка. А я, кажется, начинаю догадываться, о чем пойдет речь. Ричард, да?

– Читай! – уже почти сердито бросил Фридрих и допил свой кубок.

Письмо было написано очень мелко, писавшая знала, что ее послание придется прятать. И король лишний раз подивился, как это женщина шестидесяти семи лет ухитряется строчить такими мелкими буквами, и строчки выходят такие ровные…

«Дорогой Анри! Ваше королевское величество! (Верна себе! “Дорогой Анри” – раньше всяких там величеств!)

Прости, что смею обременить тебя лишней заботой – я хорошо знаю, сколь трудным оказалось твое служение, и как много у тебя дел и без моей просьбы. Я никогда бы к тебе не обратилась, но речь идет о самом дорогом, что есть у меня и, смею думать, о самом главном человеке для Англии. О моем сыне короле Ричарде.

Ты, конечно же, знаешь, что, отплыв год назад из Птолемиады, Ричард так и не вернулся в Англию. Прошел слух о его гибели, тем более что в ту пору, как он совершал путешествие морем, несколько раз бушевали шторма. Какое-то время все пребывали в сомнении, затем уверились в том, что короля нет в живых. Мой младший сын, граф Иоанн, тут же объявил, что наследует престол, и принялся везде и всюду об этом трубить. До поры мне удается удерживать наших подданных от признания Джонни королем, а Папу Римского – от намерения его короновать. Но долго так продолжаться не будет: этот глупец пытался управлять Англией еще во время Крестового похода, в отсутствие брата и во время моего отъезда. Он наделал здесь дел… А впрочем, вопрос ведь и не в нем! Я знаю, что Ричард жив, я почувствовала бы, если б он умер. Верь мне, Анри, я не выжившая из ума дура, я действительно всегда чувствовала его и чувствую ныне. Не так давно мне донесли, что тогда, год назад, корабль Ричарда потерпел крушение у берегов Италии, и что оттуда король пытался добраться до Англии через Германию. Там его следы обрываются. Можно предположить, что кто-то свел с ним счеты. Например – обидчивый гордец Леопольд Австрийский, с которым сын не ладил еще при осаде Птолемиады. Но – повторяю – я чувствую: Ричард жив. И если материнское чутье меня не обманывает, то он сейчас в плену, в заточении, и его нужно отыскать.

Преданный ему рыцарь и трубадур Блондель уже не первый месяц бродит по городам, пытаясь хотя бы что-то разузнать о судьбе Ричарда. Но одному с этим не справиться. Недавно ко мне приехал еще один отважный рыцарь – граф Луи Шато-Крайон. Он тоже не верит в гибель короля и собирается пуститься на поиски вместе с Блонделем. Он же подсказал мне мысль просить помощи у тебя, Анри, потому что при твоем дворе служит молочный брат Луи – рыцарь Эдгар Лионский. Он остался в Иерусалиме на два года, так было условлено. Но я верю, что ради моей просьбы и ради Ричарда ты отпустишь Эдгара к нам. Времени терять нельзя – король может погибнуть! Я редко кого-нибудь молю, кроме Господа Бога, но сейчас умоляю тебя: помоги! Конечно, один человек мало прибавит нам сил, однако если этот человек – рыцарь Эдгар, то все может измениться.

Обнимаю тебя по праву любящей бабушки. Да хранит тебя Господь! Да придаст тебе сил и укрепит твое сердце.

Низко кланяюсь и благодарю, ибо не сомневаюсь, что ты исполнишь мою просьбу.

Опять без титулов, без лишних приписок. Просто «Элеонора».

Король аккуратно свернул письмо. Пальцы выдали его – задрожали.

– Теперь понимаю, для чего ты ездил в Германию, которую обычно избегаешь, – сказал он Фридриху. – Ты хотел спросить императора напрямик?

– Сперва думал так и сделать, – кивнул барон Тельрамунд. – Но понял, что не услышу правдивого ответа. И приехал просто ко двору, будто бы рассказать о своем участии в походе Фридриха Великого его царственному сыну. Генрих принял меня радостно, если не сказать – восторженно, поведал кучу всяческих идиотских легенд о моих подвигах в походе (кто их только понапридумывал?). Ну а когда я перевел разговор на Англию и подивился, куда же это подевался английский король, император завертелся так, будто ему стул снизу проткнули шилом, да еще горячим! И стал твердить, что у него нет сомнений в гибели Ричарда.

– Ага! – вскричал Анри с торжеством. – Значит, Элеонора права: король жив! И эта скотина Генрих… О, прости ради Бога! Этот ваш величайший император знает, где он!

– Не уверен. – Фридрих вновь осушил свой кубок и снова наполнил его. – Не уверен я в этом, друг мой Анри. Но он действительно знает, что Ричард жив. Видел бы ты, как у него забегали глазки! Самое странное, что мне во всем этом показалось… Понимаешь… Я знаю, что Ричарда Львиное Сердце ненавидит и Леопольд Австрийский (кстати, мой родственник). Но Леопольд – при всей его тупоголовости, заносчивости и прочем, что делает его похожим на индюка, – очень смел, достаточно прямодушен и не хитер. И я не могу понять, как он во все это впутался!

– Во что? – с искренним недоумением воскликнул король. – Королева в своем письме и впрямь предполагает, что Леопольд может быть причастен к исчезновению Ричарда, но она этого не утверждает. Отчего же ты думаешь…?

– Да оттого, – почти резко прервал друга Тельрамунд, – что я ведь был и у герцога тоже. Раз уж Луи попросил меня помочь во всем этом. И я понял: моему троюродному братцу Леопольду известно, что случилось с Ричардом! На его физиономии все видно, как на раскрытой ладошке. Он даже покраснел, когда я спросил о короле. И особо юлить не стал – не то что Генрих. Говорит: «Услышу, что Ричард умер, только этому обрадуюсь!»

– Вот свинья! – вырвалось у Анри.

– Я подумал то же самое, – усмехнулся Фридрих. – И само собой задал следующий вопрос: «Так, стало быть, ты не знаешь, что случилось с королем?» Леопольд сделался уже неприлично красным, и сказал: «Не знаю и знать не хочу!» Так ошибаются только, когда врут! Только когда врут, Анри! Ведь сам же сказал: «Обрадуюсь, если узнаю», а минуту спустя – «Не знаю и знать не хочу!» Они оба что-то знают – и император, и герцог. Один из них, возможно, знает все. Но то, как они боятся, пожалуй, подтверждает правоту королевы. Будь Ричард мертв, им бы уже нечего было опасаться.