Он вернулся к обеду в рабочих штанах, густо заляпанных цементом. Как мне показалось, никто не заметил, что он не ночевал дома. Родители только коротко переглянулись, когда он подошел к столу. Отец, ни слова не говоря, равнодушно ударил его. Винченцо потерял равновесие, пошатнулся и угодил рукой в миску с пастой, заправленной теми самыми помидорами, которыми ему заплатили за несколько дней работы в деревне. Он упал на пол, свернулся клубком, прикрываясь руками от ударов, и стал ждать, когда все закончится. Увидев, что ноги отца удаляются, он перекатился в сторонку и улегся навзничь на прохладный пол.

– А вы ешьте, – приказала мать, державшая на руках малыша. Он не заплакал, когда поднялась суматоха, видимо, такие сцены были для него привычными. Мальчишки тут же послушно принялись за еду, Адриана лениво и невозмутимо подождала, пока наведут порядок на столе, и лишь тогда стала есть. Испугалась только я одна: мне никогда прежде не доводилось так близко видеть насилие.

Я подошла к Винченцо. Его грудь колебалась, он часто и неглубоко дышал. От ноздрей к открытому рту тянулись две струйки крови, скула уже начала опухать. Рука была испачкана красным соусом. Я достала из кармана платок и протянула ему, но он его не взял и отвернулся от меня. Тогда я села на пол сбоку от него, словно отметив границу и оберегая его покой. Он знал, что я тут, но не прогнал меня.

– В следующий раз душу из него выбью, – процедил отец сквозь зубы, поднимаясь из-за стола. К тому времени все уже покончили с едой, Адриана начала убирать посуду, а малыш захныкал – он хотел спать.

– Не хочешь есть – дело твое, – сказала мать, проходя мимо меня, – но тарелки все равно вымоешь, сегодня твоя очередь. – И она указала на раковину, полную грязной посуды. Они даже не посмотрели друг на друга – она и ее сын.

Винченцо поднялся на ноги и пошел в ванную умываться. Заткнул ноздри комочками туалетной бумаги и побежал на работу: обеденный перерыв уже закончился.

Адриана, ополаскивая намыленные мной тарелки, рассказала мне, что брат уже сбегал из дома. В четырнадцать лет он уехал с цыганами-карусельщиками после праздника в соседней деревне. Он помог им разобрать аттракционы, а когда они уезжали, спрятался в кузове их грузовика и вышел, как только они сделали остановку. Он боялся, что цыгане отправят его домой. Но они оставили его у себя на несколько дней, он работал вместе с ними, колеся по провинции. Потом его посадили на автобус, который шел к дому, и подарили на память драгоценную вещицу.

– Папа его здорово отколотил, – сообщила Адриана. – Зато у него осталось серебряное кольцо со странной гравировкой. Подарок того парня. Ты его вчера вечером видела.

– Но Винченцо, по-моему, не носит никакого кольца.

– Он его никому не показывает. Иногда наденет, покрутит на пальце и снова спрячет.

– А где, ты не знаешь?

– Нет, он постоянно его перепрятывает. Наверное, это волшебное кольцо. Если Винченцо его потрогает, он становится счастливее. Правда, ненадолго.

– И сегодня он тоже ночевал у цыган?

– Думаю, да. Если он возвращается с таким довольным видом, значит, был у них. Но он знает, что потом ему влетит.

Мать позвала ее снимать белье, сушившееся на балконе. Она, конечно, и мне поручала разные домашние дела и поторапливала, если я замешкаюсь, но по сравнению с тем, как она гоняла Адриану, это было ничто. Может, она меня жалела, а может, просто забывала, что я здесь. Она наверняка считала меня неумехой и была, конечно, права. Иногда я даже не понимала ее распоряжений, которые она отдавала скороговоркой, глотая половину слов.

– А что было, когда Винченцо первый раз сбежал из дома? – спросила я, когда Адриана пришла на кухню, чтобы убрать сложенные полотенца. – Вы все, наверное, переволновались? А родители обратились к карабинерам?

Адриана так сильно нахмурилась, что ее брови сошлись на переносице.

– Нет, к карабинерам – нет. Папа искал, ездил с кем-то на машине. А она не плакала, она молчала, – добавила Адриана, указав подбородком в ту сторону, откуда доносились крики: где-то снаружи мать орала на одного из сыновей.

Чтобы хоть ненадолго уснуть, я думала о море. Оно плескалось всего в какой-нибудь сотне метров от того дома, который я считала своим и где жила еще несколько дней назад. Только дорога отделяла наш сад от пляжа, и в те дни, когда дул юго-западный ветер, мать закрывала окна и до упора опускала жалюзи, чтобы в комнаты не наметало песка. Рев волн становился почти неслышным, а ночью укачивал, погружая в сон. Я вспоминала об этом, лежа в постели с Адрианой.

Я рассказывала ей, как мы с родителями гуляли по набережной и ходили в самый знаменитый в городе магазин мороженого. Она, в платье с тонкими бретельками, с красным лаком на ногах, шла с ним за руку, а я убегала вперед и вставала в очередь. Мне – фруктовое со взбитыми сливками, им – сливочное. Адриана даже не представляла себе, что все эти вкусы существуют на самом деле, и мне приходилось перечислять их вновь и вновь.