Шрифт:
Отец – боевой офицер. Мама – педагог. Девочке прививали семейные ценности, и она получила строгое воспитание. Семья переезжала из города в город за отцом в силу его службы, и за плечами семьи было более десятка городов. По воскресеньям мы готовили праздничные семейные обеды – вместе лепили пельмени, вареники или мама делала мясо по-французски, голубцы, вкусные пирожные. В будние дни за стол тоже садились только вместе – всегда ждали друг друга и никогда не кушали по отдельности. В каждом городе мы сажали дерево – это было доброй традицией. В школе, куда бы мы ни переезжали, я легко становилась лидером и непроизвольно завоёвывала авторитет и уважение сверстников. В младших классах организовывала «отряды тимуровцев», чтобы помогать ветеранам. Мы скидывались накопленными копеечками из «денежек на завтрак» и покупали им молоко, хлеб, булочки, находили квартиры стариков, ставили еду под дверь, звонили в звонок и убегали. Уходили только тогда, когда «посылка» попадала в руки адресату. Иногда убирали квартиры или дома одиноких людей или бегали в аптеку за лекарствами. Брали шефство над теми, кто нуждался в этом. Подкармливали домашней едой бездомных животных, нередко спасали их от хулиганов и живодёров. С самого детства было внутренней потребностью делать каждый день что-то важное и нужное.
Первую свою песню я сочинила, когда мне было 5 лет. И с тех пор музыка меня уже никогда не покидала. Она целиком и полностью захватила мою Душу. В музыкальную школу родители меня не отдали из-за частых переездов, и поэтому я была самоучкой. Владела клавишами практически в совершенстве и любую сложную мелодию либо подбирала на слух, либо «снимала» с чужих рук по зрительной памяти. Я играла всё: от сложной классики до современных хитов. Но главное – это были собственные песни, которые сыпались из меня в огромном количестве (на сегодняшний день мной написано более 150 композиций). Все ровесники «зависали» на вечеринках, я же посвящала всё своё свободное время только клавишам – я была одержима творчеством. Когда пришло время определяться с профессией – было абсолютно понятно, что я буду заниматься музыкой.
Когда я закончила школу, то поехала в музыкальный колледж. Там был сумасшедший конкурс – 40 человек на место. Я бесстрашно зашла в кабинет директора. Он вопросительно поднял на меня глаза. «Здравствуйте. Меня зовут Лама. Вы не могли бы меня послушать?.. А все вопросы зададите потом…» Он был поражён такой дерзостью. «Ну, проходите, Лама. Садитесь за инструмент». Я подошла к пианино. «Вы знаете, у меня ещё будет к Вам просьба…» – «Что ещё?!» – он оторопел. «Вы не могли бы отвернуться?..» Мужчина улыбнулся, но покорно стал ко мне спиной. Я не хотела, чтобы он видел мои руки. Ведь я была самоучкой, и постановка рук у меня была неправильная. Я не хотела, чтобы это его раздражало и отвлекало от музыки. Я хотела, чтобы он слушал мою музыку и мою технику игры. Я сыграла несколько своих произведений. Когда закончила, он повернулся ко мне: «Ну-с, прекрасная леди, что Вы хотите от меня услышать?» – «Дело в том, что я не знаю ни одной ноты… Хотела у Вас спросить – стоит ли мне учиться?» Он замер в оцепенении. «То есть Вы хотите сказать, что у Вас абсолютно нет образования при такой технике игры?!» – его лицо вытянулось, как у кролика из мультфильма «Винни-Пух». «Да… Я не знаю нот…» Он ещё какое-то время сидел неподвижно и смотрел на меня как на инопланетное существо. Затем нажал несколько кнопок на селекторе и произнёс металлическим голосом: «Вера Ивановна, пригласите ко мне троих наших ведущих специалистов. Срочно ко мне в кабинет». Через несколько минут в кабинет зашли ещё преподаватели. Он попросил меня ещё раз сыграть и в конце объяснил ситуацию: «Что скажете, коллеги? Возьмём девочку на вступительные экзамены?» Все единогласно высказались, что мне нужно поступать. Я летела домой как на крыльях. Перед экзаменами за короткое время я на слух выучила, как звучат и называются основные аккорды и ноты. Как они пишутся – я понятия не имела, но с закрытыми глазами могла угадать, какая именно нота звучит. В фортепианной программе я играла свои произведения, но под чужим именем. Не хотела, чтобы моё авторство ударило по самолюбию педагога. Я хотела, чтобы он слушал только технику игры. При таком сумасшедшем конкурсе я всё-таки смогла поступить! Но моего папу снова перевели в другой город, и в другой республике мне пришлось поступать заново. Я поступила и там. В итоге закончила и колледж, и университет (экстерном) с красными дипломами. Дополнительно ещё закончила Высшую школу телевидения и продюсерства, Московскую школу скорочтения, чтобы можно было читать по диагонали и успевать «проглатывать» много литературы.
Резкая боль вернула меня в реальность. Я открыла глаза. Белый потолок и включённый телевизор… Рядом задремала мама. Я снова закрыла глаза. Меня унесло в сон до рассвета.
Глава 7. Спасительный трос
30.01.2017
Это был тот день, когда боль чуть отпустила. Когда мне вытащили из живота дренаж (трубку) и катетеры – лимфа стала вытекать напрямую из дырки в животе.
После глубокого наркоза моментально начались осложнения – я задыхалась, кашляла, и всё это приносило мне дополнительные мучения. Кашлять было невыносимо больно, так как чтобы кашлянуть – нужно было напрягать живот, а там был эпицентр боли. А так как половину обезболивающих мне нельзя принимать, то сразу после операции мне делали уколы наркотиков, которые толком не действовали. Я дурела, но боль не снималась. Оставался только морфий. Но от него я снова отказывалась.
Чтобы легче было кашлять, когда воздуха совсем не хватало, мы придумали в палате «трос» – это связанные простыни, за которые я хваталась, чтобы оперативно можно было приподнять голову, когда накатывало удушье, – силы были на нуле. Сквозь нечеловеческие мучения настал тот день, когда мой анестезиолог объяснил, что происходило… Дело в том, что во время такой обширной операции, которая проводилась через 4 прокола в животе, тело накачивают газом. И он у меня не вышел, и поэтому везде возникали сильнейшие дополнительные боли. А тем более там, где на полживота – внутри сплошная раневая поверхность. Этот плотный газ был как инородное сплошное тело, можно было даже прощупать и почувствовать в теле – он хрустел, как снег.
При таком редком «раскладе» человека нужно вводить в искусственную КОМУ, чтобы он не умер от болевого шока. Но в моем случае, при непереносимости препаратов, меня могли обратно из неё не вывести, поэтому я терпела наживую. «Я не знаю, как Ты всё это перенесла. У меня нет слов. Я столько лет проработал в своей профессии… Ты – тот редкий случай, когда человек вызывает у меня такое глубокое уважение. Держись, девочка. Впереди у Тебя тяжёлая химия. Выдержи. Теперь только вперёд». Эти слова анестезиолога Сергея звучали для меня как Благословение. Я была ему так благодарна! Ведь именно он взялся меня спасать во время первой диагностической операции. Именно он нашёл для меня лучшего хирурга, когда обнаружили зверя. Именно он подобрал для меня особый наркоз, который меня не убил во время второй обширной операции. Он стал для меня уже родным человеком. Сергей пожал мне руку и вышел из палаты. Я стала ждать химиотерапевта. Для меня слово «химия» было незнакомым пугающим термином. Я понимала, что меня ждёт очередной, изощрённый способ лечения, который предстоял и миллионам других людей.
Дверь распахнулась. Ко мне в палату быстрым шагом вошла молодая женщина с равнодушными, как у акулы, глазами. Она мне коротко и чётко объяснила про препараты, которые мне нужно вводить. Я спрашивала про гарантии: останусь ли я живой. Она мне честно сказала, что гарантий нет, да и саму по себе высокодозную химию выдерживают не все. Но чтобы избежать непредвиденных ситуаций – первый курс начнут снова в реанимации, чтобы всё было под контролем. Она начала уточнять у меня детали и читать бумаги про мою лекарственную непереносимость, а потом куда-то ушла, пообещав «что-то уточнить» и вернуться. Но она больше не вернулась. В итоге она меня просто бросила, побоявшись брать на себя ответственность. А я находилась в режиме «не тормозить». А значит, нужно было снова где-то срочно искать врача. Не труса. А настоящего врача. Сильного химиотерапевта.
Каждый мой последующий день – был днём больших перемен. Каждая самая обыкновенная мелочь в моем тяжёлом состоянии была целым событием. Самой главной задачей для меня стало стремление суметь подняться с кровати и встать на собственные ноги. Стремление снова начать ходить. Через боль. Организму необходимо было движение, чтобы быстрее всё заживало. Ноги меня по-прежнему не держали. На меня было страшно смотреть. Тонкое существо с синяками под глазами на тоненьких ножках старалось удержать равновесие… Но моё стремление преодолеть боль было сильнее страха её испытывать. Муж и мама были непрерывно рядом. Мой первый удавшийся шаг, опираясь на мужа, – это было вселенское ликование победы, которое слышали Небеса. Потом я смогла уже дойти до стула. Потом до туалета. Потом до окна. Потом до двери. Потом сделать шаг в коридор. И так – сантиметр за сантиметром – я отвоёвывала саму себя у клешневидного монстра. Через адскую боль, через бессилье, через страшнейшие физические внутренние муки я делала шаг за шагом и входила заново в этот мною любимый мир под названием ЖИЗНЬ. Моей радостью была цель дойти до кабинета моего хирурга, который находился в самом начале коридора. А моя палата – в самом конце. И когда наконец в один из дней у меня это получилось – я обрела надежду. Надежду на то, что смогу выйти из этих стен.
На консилиуме было принято решение выписать меня домой. Ведь никакие препараты применять ко мне не могли, и смысла находиться в клинике практически не было. Нужно было как можно скорее искать химиотерапевта и приходить в себя. Домашние стены должны были помочь. Хирург пообещал помочь с хорошими специалистами по лучевой терапии, как только я пройду химию. Он очень боялся меня отпускать. Хотел, чтобы химию я проходила всё-таки поближе к ним, чтобы всегда была на глазах. Но врач с акульими глазами на контакт со мной так и не вышла, и я окончательно поняла, что с ней мне ничего не светит. Она мне выписала стандартный протокол-рекомендацию, и на этом всё закончилось. Мы собирались домой. Единственная проблема была в транспортировке. Я еле передвигалась. И каким образом мы умудримся доехать до дома по нашим российским (пусть даже и московским) дорогам – это была целая задача… Каждая кочка причиняла мне сильную боль. Мы ехали домой целую вечность…
Из отпусков начали возвращаться работники телевидения, и мне позвонили сразу с нескольких центральных телеканалов, сказав, что готовы сделать программу про мою ситуацию. Но, разговаривая с редакторами, я приходила к выводу, что речь идёт не о том, чтобы мне действительно помочь, а чтобы мне навязать свой определённый «сценарий» и загнать нашу семью под определённые шаблоны, необходимые им одним. Но «играть» в шоу-бизнес я была не готова. Я билась за свою жизнь всерьёз и «играть в игры», угодные сценариям каналов, не хотела, я пыталась прочувствовать – кому из них отдать эксклюзив – в надежде на реальную помощь специалистов.