О жене он мог говорить бесконечно, но то и дело возвращался к главному:

– Ну, ладно. С нами проще. Мы для них особи колониальные. А по ним же будет рыдать Америка. И лично в мой огород бросят камушек: вот, мол, один украинский дурак угробил троих американцев. Может, и про вас словечко вставят, дескать, за компанию с ними отдал богу душу врач-пенсионер, которого нужда заставила пойти на шабайку. Скажите, Григорьевич, этому долбо. у: стихия. Американцы хоть и не глупые, но не соображают, что стихия – это и есть наш истинный бог. И все мы под ним ползаем, как муравьи под колесами трактора.

Пространно рассуждая о похоронах, о семье, о стихии, Вася подводил к мысли, что сегодня 7 ноября, ему никуда ехать не хочется: а ведь ездил и в худшую погоду и не роптал.

– Никак у тебя, Вася, намечается праздник?

– Точно, Григорьевич! Этот день у меня нерабочий. Его отмечал еще мой прадед. Он мне рассказывал, как в семнадцатом, пока его товарищи штурмовали Зимний, он нашел винный погребок и на радостях не выползал оттуда трое суток. Сам он не выполз, его вынесли без винтовки и без документов. К тому же кто-то снял с него чоботы. Сел мой прадед в поезд и махнул на Украину добывать себе обувку, попал в Гуляй-поле. А там батько Махно собирает армию. Ну и прадед мой к нему пристроился. В ружейную мастерскую. Ремонтировал пулеметы. А когда разбили батька, ремонтировал пулеметы для Красной армии. В боях не участвовал, но глаз ему выбили. Кому-то что-то не так сказал. А вот дедушка и батя были вполне советские. Я тоже совок.

– То есть?

– Ну, советский, – уточнил Вася и удивленно посмотрел на врача черными цыганскими глазами. – Вас, Григорьевич, не замораживали случайно этак лет на сорок?

– С чего взял?

– С того, что вы о совках слышите впервые. Мои пацаны, ну дети моей Люси, тоже совковые. А старший, Серега, тот по ухватке вылитый майор Спис.

Оказывается, Вася близко знает Михаила Васильевича, племянника Анастасии Карповны. Беседуя с Васей, Иван Григорьевич окончательно укрепился в мысли, что первым человеком, кому он раскроется как разведчик, будет председатель Союза офицеров Михаил Спис. В городе он человек известный, и как у руководителя военной организации у него, несомненно, всюду есть своя агентура.

Разведчик один не работает. Он ищет себе помощников, а значит, раскрывает себя перед другими. А другие – даже коллеги – люди всякие, попадаются и предатели. Разве Конона Трофимовича Молодого не предал полковник Геленевский, разведчик тогда еще союзной нам Польши? Из-за предательства коварного поляка погибло в Англии целое звено нашей резидентуры. А здесь, если вовремя не обнаружить «тихое оружие», погибнет целая нация.

Подбирая себе помощников, разведчик выбирает свою судьбу. И Вася мог быть помощником, если бы… душа его не была нараспашку. В этот день, 7 ноября, он все-таки сорвал поездку.

Выехали поздно, в десятом часу. По-прежнему тихо падал мокрый снег, но уже в просветах туч проглядывало белесое небо. Вася рулил не по обычному маршруту – не по бульвару Незалежности, а по бульвару Симона Петлюры, через Заводской район, мимо потушенных мартенов, в сторону площади Днепровского Пролетариата.

– А почему не по Незалежности? – спросил Джери.

– Незалежность перекрыли омоновцы, – неприязненно ответил Вася.

Но и площадь Днепровского Пролетариата оказалась перекрытой. Увидев толпы празднично одетых людей, Джери по-русски выругался. Это у него хорошо получалось, даже без акцента. Вася приткнул «джип» к ограде украинско-итальянской фирмы «Петруччио и Мыкола».

– Не обижайсь, приятель, схожу на митинг, – сказал он американцу, как будто отлучался за сигаретами.

– Я вас увольняю! – крикнул ему вслед обескураженный американец: недочеловек опять показал свой норов.

Иван Григорьевич испытывал сложное чувство: он лишался перспективного помощника, и в то же время душа его ликовала: оказывается, и его земляки не такие уж безропотные. Он сделал вид, что удручен поступком шофера. Вася вернулся за рукавицами, весело сказал:

– Все равно, Григорьевич, раньше, чем через два часа, из города не выбраться. Так что отдыхайте, а я помитингую. Так что, как поется, роспрягайте, хлопци, кони…

И ушел митинговать.

По-прежнему падал тяжелый мокрый снег. С пустынных полей налетал шквалистый ветер. Красные знамена тянуло в небо, как пламя над кратером проснувшегося вулкана.

– Они скоро разойдутся, – заключил Джери и показал на мокрые комья снега, залеплявшие ветровое стекло. – Зима загонит их в пещеры. – И вдруг резко повернулся к врачу. Тот сидел в уголке салона, кутаясь в «аляску»: его знобило.

– Доктор, в вашей квартире тепло?

Иван Григорьевич ответил не сразу:

– Во-первых, Джери, у меня нет своей квартиры. Живу, как у нас говорят, на частной. У одного безработного инженера. У него в квартире холодно. За ночь так и не согрелся, – и замолк. – А во-вторых? Во-вторых, вы правильно подметили, большинство горожан живут по-пещерному, каждый согревает себя, как может. В город газ не поступает: большая задолженность. Пищу готовят на электроплитках.

– Ага! – обрадовался Джери. – Мы заставим Россию попридержать газ. Чтобы эти южные русские, или, как их, украинцы, были с нами сговорчивей.