– Фома! Глазам не верю! Ты как…

– Говорил: найду, – ответил полноватый парень с зализанными светлыми волосами и привлёк смеющуюся девушку к себе, – садись.

– Я с подругой.

– Нет-нет, – смутилась Аня, – мне тут недалеко, добегу.

– Прошу, леди, – распахнул перед ней заднюю дверцу автомобиля Люськин ухажёр, – нам не жалко.

Кузницина забралась в салон и не удержалась – глянула туда, где обычно ждал её Вадим. Так и не пришёл? Эх, зачем она его не слушала тогда? В самом деле на обследование лёг? Почему тогда не звонит? Не должны телефоны-то отбирать. Видно, крепко обиделся.

За окошком автомобиля проплывали тусклые фонари, мелькали раскачиваемые ветром деревья и редкие прохожие. Аня размышляла о том, как ей теперь добираться домой после второй смены, нельзя же злоупотреблять добротой Фомы, который пообещал заскакивать за девочками каждый вечер. Он ведь за Шалуньей, а Анюта лишняя. Новоиспечённая парочка ворковала, а Кузницина чувствовала себя премерзко. Хоть её дом недалеко – высадят и поедут одни, но всё-таки одалживаться каждый вечер Анна не собиралась. Придётся отцу заезжать за ней после второй смены – повторять эксперимент с путешествием сквозь собачий строй не стоило. Представилась реакция мамы, как она начнёт рассуждать об Анютиной беспомощности и неумении «удержать мужика». И будет права. Не сумела удержать Вадима. Не сумела.

Результатом недельных терзаний стал звонок на домашний телефон его мамы. Надо расставить точки над Ё, как говорит Люськин дружок Фома. Аня всё ещё надеялась, что недоразумение разрешится и они с Вадимом останутся парой. Пусть неофициально, пусть урывками, но так, чтобы он был рядом, не важно – в реальности, мысленно или в ожиданиях. Лишь бы считался её другом. Не права Шалунья – даже рассорившись со своим парнем, Аня не почувствовала себя свободной, и других соискателей её руки пока не наблюдалось.

Родители уехали на дачу ночевать, Аня заявила, что ей хватило прошлых выходных, так что побудет дома. Как только дверь за матерью закрылась, подошла к телефону. Анюта раньше не звонила на этот номер, но помнила: цифры совпадали с годом её рождения. Вадим радовался этому факту по-детски. Говорил – судьба. Хотя, какая тут судьба? Полным-полно девушек, Анютиных ровесниц.

Трубку взяли сразу. На том конце провода прозвучал женский голос:

– Да… Кто?

– Здравствуйте, можно Вадима? – сказала Аня и услышала всхлипывания.

– Анечка? Это ты?

– Да. Вы – мама Вадика?

Они никогда не встречались, но девушке отчётливо представилась нестарая ещё женщина с седеющими, собранными в пучок волосами и заплаканным лицом.

– Ты не знаешь, деточка?

– Что? Он в больнице? Вадик говорил про обследование…

– Поздно. Слишком поздно, – женщина уже не могла сдерживать рыдания. – Вадик умер в позапрошлую пятницу.

– Как?! – Аня с трудом выговаривала слова, чуть шевеля непослушными губами: – Я видела его… то есть, во сколько он умер?

Услышав ответ, продолжала спорить:

– Я тогда получила эсэмэс от него. У меня сохранилось…

– Шла операция, не мог Вадюша послать тебе сообщение, был под наркозом. Это кто-то другой. Анечка, прости, я не в состоянии говорить…

– Конечно, – ответила Аня и долго слушала гудки в трубке. С каждым гудком уходила уверенность, что мама Вадима непостижимо ошиблась, он жив, в ту пятницу провожал Аню после работы, прогнал напавших на неё собак, бежал за ней, напуганной до полусмерти, и послал эсэмэску.

Эсэмэс! Девушка открыла перечень полученных сообщений. Вот! Как же? Мать говорит, что в это время Вадиму делали операцию…

Два дня рыдала. Слонялась по квартире, переводя салфетки пачку за пачкой. Скоро глаза стали краснее свёклы, а из мусорного ведра вываливались скомканные бумажные комочки. Девушка кляла себя за чёрствость и глупость. Отравила последнюю встречу с любимым претензиями и упрёками. Вадик нуждался в поддержке! Чувствовал, что расстаются на веки. Снова и снова Аня восстанавливала в голове события позапрошлого четверга. Вадим прощался, а она не слушала, занятая глупыми обидами. Вот бы вернуть тот вечер! Вот бы уговорить, упросить, добиться позволения присутствовать в больнице. Не хотел волновать, сказал, что обследуется. Или сам боялся операции. Теперь Анне предстоит терзаться чувством непрощенного предательства целую жизнь.

Шалунья выслушала исповедь подруги с непривычно серьёзным лицом.

– Да-а-а, – протянула тоскливым голосом и бодрее добавила: – Так и знала, что он больной. Хорошо ещё ты замуж не успела выскочить, а то стала бы в двадцать семь лет вдовой. Чего хорошего!

– Люся! – выкрикнула Аня. – Как ты можешь!

На них оглянулись женщины, сидевшие на скамейке неподалёку, и мужчины, которые курили, столпившись вокруг урны. Десятиминутный перерыв заканчивался, надо было возвращаться в цех. Девушки стояли, смотрели друг на друга, не замечая спешивших мимо сотрудников.