Для остальных дворец закрыт. Юрка – сын директрисы, а причина Алешкиной привилегии – должность диск-жокея. Сегодня он бог. Рита расхваливает Алешку передо мной, записывая на его счет инициативность, безотказность, помощь в подготовке костюмов и декораций. Удивительное сочетание самозабвенной готовности помочь и какой-то смелой дерзкой неподатливости. Рита купает слова похвалы в хмельном комфорте, глаза ее туманятся. Почему так приятно от ее слов, точно похвала предназначается мне? И вскоре понимаю: Алешка мне симпатичен. Поначалу думала – выскочка, хочет всеобщее внимание обратить в свою сторону. Однако скоро привыкаю к его манере говорить смело, несколько самоуверенно, но без каких-либо оттенков снобизма. Он видит мир открытыми глазами, а не прищуренными с целью завуалировать невыгодные моменты реальности. Смело утверждает – плохо, если считает, что плохо и не приспосабливает собственное мнение к нужному результату. В этом возможно чуть резок, прямолинеен, но вдруг дружелюбен и бескорыстен в другом. Он как-то мгновенно чувствует, что от него хотят, даже если его об этом еще не попросили. Я увидела его именно таким, хотя уверена, что ему свойственны также капризы, шалости и ошибки, допустимые в таком возрасте. Сейчас он ведет себя вполне по-мужски, с удовольствием принимая данную обязанность, а, в сущности, он ребенок. И это нормально, даже мило.

Я радовалась, что попала сюда именно сегодня вечером. Мне было чудесно. И не столько в обществе взрослых, сколько рядом с мальчишками. Такое я испытывала впервые. Человечные зверьки ютились возле меня, ухаживали, подражая взрослым мужчинам, и я растворялась в теплых флюидах, исходящих от них. Это сейчас я все заново прокручиваю, анализирую. А тогда мне было просто хорошо, и я, не нуждаясь в отчетливом понимании причины своего “хорошо”, разумеется, ее не выискивала.

Они оба приятные мальчики, проросшие в обществе на стороне окультуренной человеческой природы (а не сорняков). Но Алешка влияет на меня как горячее солнце, прорвавшееся сквозь слабеющее ненастье. Даже самая неустанная любвеищущая женщина не увидела бы в предмете моего будущего обожания ничегошеньки такого, что могло бы ее привлечь, разве только одна из тысячи. Нечто странное, закрытое для других, выходящее за электрические рамки морали, связало нас незримой нитью, тонкой как паутиновая, словно не отнимая шанса ее разорвать.

Мне тридцать, но всякий, кто слышит об этом, испытывает что-то, похожее на слабый шок, так как выгляжу я ровно на десять лет моложе. Некоторое отставание в физическом развитии в юности казалось мне непоправимой трагедией. Невысокий рост, отсутствие «примечательностей», красящих женский род, делали меня изгоем в обществе сверстников. То, что когда-то заставляло меня испытывать одиночество и орошать слезами душную подушку, теперь магическим образом продлевало мне юность.

Ухожу их мира моих воспоминаний и размышлений и опускаюсь в недра, откуда берут они свое начало – в реальность.

В огромном пустынном зале вспыхнула музыка. Женщины шумно взметнулись над столом, рассыпались по залу. Люблю народ в этом поселке. Люди значительно добрей и простодушней городских, без опаски открыты незнакомым.

Как я и ожидала, Риточка моя завелась подобно механической игрушке и, воспользовавшись относительным затишьем, залепетала в трубку сотового что-то вежливо-кокетливое, устраивая, видимо, продолжение вечера в каком-нибудь ресторанчике. Я пропускаю приглашение составить ей компанию мимо ушей: мое чувство ожидания предстоящей радости проигнорировало мысль о дальнейшем отдыхе в злачных местах. Оно переместилось все без остатка на дверь. И тут же под его напором дверь распахнулась и явила Алешку, свежего и светлого.

– А я пришел вас звать к нам. Мария Игоревна, Маргарита Андреевна, пойдемте танцевать!

Получилось очень просто, однако, я отчетливо уловила в его зове хорошо скрываемое волнительное чувство. Словно по незримой тоненькой трубочке оно перекочевало в мое сердце. Пока я впитывала это сладкое тепло, мальчишка скользнул на соседний стул, и его глаза буквально впились в мои.

– Пойдемте? – голосок уже не бойкий, а чуть дрожащий, как утренняя роса.

– Конечно, – вторю ему точно эхо.

Я импульсивна, сумасбродна и больше склонна к ребячеству, чем к поведению зрелой женщины. Одежду ношу соответствующую своему характеру и юношескому виду. Может быть поэтому Алешка легко принял меня в свои “ряды”.

Ангелочек-умница одинаково хорошо отплясывал под любую мелодию, даже должную быть ему неинтересной. Я слишком разборчиво и ревностно отношусь к музыке, и подстраивать собственное настроение под нелюбимую не умею. Поэтому я быстро сдалась и ушла к столу. Женщины, начиная с самых старших (они успели устать) последовали за мной. В ход пошло шампанское (я участие не приняла). Со стыдливостью размышляю: как можно обжечь себя спиртным, если дыхание Алешки по-ангельски свежо. Почему-то я уже тогда подсознательно знала или чувствовала, что наши жизненные прямые бесшумно, но очень быстро несутся друг к другу. И пересекутся совсем скоро. Но клянусь вам, я не отдавала себе в этом отчета и тем более не делала выводов. Я просто ожидала, (возможно, не головой, а сердцем) что мы станем ближе. И что бы мы ни делали, это все равно произойдет, точно мы на магнитном прицеле. Вот великая нелепость! Я без всякого сожаления отвергала стольких мужчин (отыгрывалась за юность), не испытывая в них недостатка. А тут купилась на молочный запах тела и детскую грацию. Я хотела лишь насладиться этим тайком от него, а затем отступить из его мира в свой мир.

Как я жду этого момента и как стыжусь своего желания! Я чувствую себя старой паучихой, только не кровожадной, а стыдливой…

Ангелочки остаются в зале одни, развлекают себя любимой музыкой. А я жду, я не признаюсь себе, стараюсь не признаться, но полна ожидания. И он приходит. За мной. Вежливо, несколько застенчиво зовет танцевать. Я забываю про застолье, про женщин, всех вместе взятых и каждую в отдельности. И даже когда время от времени кто-то из них выходит из душного кабинета в зал, я думаю об одном: только бы не мешали. И никто не мешает. Мы танцуем втроем в гармоничном уюте. Юрка бегает вверх по лестнице менять диски и оттуда сверху, похожий в наушниках на чебурашку, машет нам рукой. Он добровольно берет Алешкину ответственность на себя, и меня устраивает, что он что-то понимает.

Боже как трудно оторвать взгляд от мальчика, танцующего передо мной! Маленькое бесхитростное божество! Как он хорош! Как хорош тем, что не осознает, как он хорош! Должно быть, он имеет статус лидера среди сверстников. Когда-то я, маленькая, несчастная, никому не интересная замирала и покрывалась паутинкой мурашек, наблюдая откуда-нибудь из укромного места в танцзале, как танцуют мальчишки – всеобщие любимцы. Я боготворила их завоеванное (так я считала) лидерство. Их высокий статус казался мне не постижимым, почти фантастическим явлением. Все они были высокомерны, горды собой, выставляли на показ собственное «я», точно ценник. В свой круг принимали только «достойных», в их числе меня не было… Теперь я танцую рядом с таким лидером, облаченная в его внимание.