Впрочем, все без исключения вероисповедные законопроекты, внесенные в Думу, встречали ожесточенное сопротивление Синода, который обвинял их авторов – правительственных чиновников – в страшном грехе «полной веротерпимости». В Государственном совете одобренные Думой проекты существенно корректировались – исключительно в «охранительно-православном» ключе, возвращались в нижнюю палату или безнадежно застревали в «согласительных процедурах» между палатами. К примеру, иначе, как «изуродованным», либеральная общественность не называла проект о старообрядческих и сектантских общинах. Из законопроекта были вычеркнуты основные права, первоначально предусмотренные для старообрядцев, а «сектантскую» часть вообще вырезали и присоединили к другому, также не утвержденному закону. Столыпин в 1909 году начал капитуляцию и по этому направлению реформ. Законопроекты отзывались из Думы и заменялись документами в более консервативных редакциях; представители правительства при рассмотрении проектов в думских комиссиях открыто выступали против своих прежних предложений. А, например, проект «Об отношении государства к отдельным вероисповеданиям» в октябре 1909 года был просто отозван – министром внутренних дел Столыпиным! В 1912 году преемник Столыпина на посту главы Министерства внутренних дел забрал из Думы последние вероисповедные проекты. Единственный добравшийся до утверждения Николая II законопроект, отменявший ограничения прав для лиц, выходивших из духовного звания или лишенных его, в 1912 году был лично отклонен царем102.

Система социального страхования рабочих, для создания которой Столыпин предпринимал значительные усилия начиная с 1906 года, с большим трудом, но была все-таки внедрена – уже после гибели премьер-министра (ключевые законы Николай II утвердил 23 июня 1912 года). Страховые проекты, готовившиеся Министерством промышленности и торговли, бурно и долго обсуждались на межведомственных совещаниях с участием промышленников (энергично пытавшихся затормозить появление подобного законодательства), существенно перерабатывались, в том числе с учетом позиции Министерства внутренних дел, неоднократно рассматривались Советом министров и только в июне 1908 года были представлены в Думу. Прохождение законопроектов через Думу, растянувшееся почти на четыре года, напоминало саботаж (даже председатель профильной комиссии по рабочему вопросу открыто объявлял себя противником страховых законопроектов!). Осенью 1911 года премьеру В. Н. Коковцову и министру труда С. И. Тимашеву пришлось отстаивать в Думе даже ключевой принцип правительственных проектов – что медицинская помощь предоставляется за счет владельцев предприятий.

В итоге был утвержден прогрессивный и новаторский для России базовый закон «Об обеспечении рабочих на случай болезни» – он автоматически включал в систему страхования рабочих на производственных предприятиях почти всех видов. Лечение рабочих полностью обеспечивалось за счет владельцев предприятий, а денежные пособия в связи с болезнью выдавались «больничными кассами» (они создавались на предприятиях как выборные органы рабочего самоуправления). Средства касс формировались за счет взносов рабочих и служащих предприятий (1–3 % от заработка) и доплаты владельца предприятия – она устанавливалась в размере 2/3 взносов участников касс. Другой важнейший закон, входивший в пакет по социальному страхованию (всего в нем было 10 проектов), – «О страховании рабочих от несчастных случаев». Страхование становилось обязательным, рабочим гарантировалось получение пособий, компенсирующих ущерб здоровью, причиненный на рабочем месте или вследствие работы, на время лечения, а при утрате трудоспособности – пенсии. Государство оставляло за собой руководство и контроль за системой страхования: создавались Совет по делам страхования при Министерстве торговли и промышленности и Присутствия по делам страхования в губерниях и крупных городах103.

Власть осознавала острую потребность в социальной защите работающих в промышленности, несмотря на видимость «успокоения», и в конечном счете законодательно создала механизм страхования рабочих. В то же время положения о «нормальном отдыхе» служащих в ремесленных и торговых заведениях, складах, конторах, утвержденные по статье 87 (указом от 15 ноября 1906 года), не получили дальнейшего развития. Аналогичные законопроекты, подготовленные правительством, были отправлены Государственным советом на доработку и оказались похоронены…

Отход от первоначального курса реформ, сдача принципиальных позиций при решении актуальных проблем российской действительности происходили на фоне иллюзий о торжестве прочного «успокоения» в стране. Столыпин, растратив доверие лояльных к нему умеренных либералов-«октябристов», так и не приобретя реальной общественной поддержки, оказался «чужим» для откровенных противников преобразований – правых в Государственном совете, «объединенного дворянства», придворных кругов, различных «сфер» и «закулисных влияний». Особенно драматичным было положение премьера в последний год жизни – это была почти полная политическая изоляция и общественное отторжение.

«Смута затихала, а с успокоением ослабевало и то напряжение общественного чувства, которое давало опору Столыпину, – констатировал С. Е. Крыжановский. – Политика его создала немало врагов, а попытка затронуть особое положение дворянства в местном управлении, которую он, правда, не решался довести до конца, подняла против него и такие слои, которые имели большое влияние у престола; приближенные государя открыто его осуждали». При этом «повышенная настойчивость», которую Столыпин привык проявлять в отношениях с верховной властью, попытки оказывать давление на Николая II (это особенно проявится во время «конституционного кризиса» в марте 1911 года), не могли «не оставить осадка горечи и обиды в душе государя»104.

Ухудшение личных отношений с Николаем II – важнейший фактор: падало влияние Столыпина и, соответственно, ослабевала политическая поддержка для продвижения реформ. Первоначальное «увлечение» царя Столыпиным в 1906–1907 годах постепенно проходило. Охлаждению способствовала раздражающая самостоятельность премьера, не готового быть лишь послушным исполнителем «монаршей воли». Публичная известность Столыпина, беспрецедентная для царских сановников, вызывала все более ревнивое отношение Николая II и императрицы. Бумерангом ударяли по премьеру и отдельные выступления депутатов в 3-й Думе, вызывавшие большой общественный резонанс, – ведь в глазах царя он был своего рода «гарантом» лояльности «третьеиюньской» версии народного представительства. Правоконсервативные и просто реакционные силы, улавливая изменения в настроениях царя и его ближайшего окружения, смелее устраивали против Столыпина и закулисные интриги, и открытые выступления (в Государственном совете, на съездах Совета объединенного дворянства и т. д.). Дополнительно раздувая мелкие конфликтные ситуации, выискивая «крамолу» в реформаторских законопроектах, они усиливали недоверие к премьеру в Царском Селе.

Среди «минусов», накапливавшихся у Николая II в отношении Столыпина, был, например, отказ Думы весной 1908 года выделить средства на строительство четырех современных линейных кораблей – дредноутов. Депутаты, включая правых, посчитали это невозможным до тех пор, пока не будет кардинально реформировано морское министерство, получившее меткое наименование «Цусимское ведомство». Возмущение царя еще более усилила сенсационная речь А. И. Гучкова при обсуждении сметы Военного министерства. Лидер проправительственного большинства потребовал удалить от участия в делах вооруженных сил «безответственных лиц» – всех великих князей! Годом позже лидеры правых в Государственном совете спровоцировали «министерский кризис» в связи с утверждением Думой (а затем под нажимом правительства и верхней палатой) законопроекта о штатах морского Генерального штаба. В интриге против Столыпина оппоненты представили это решение как посягательство на прерогативы верховной власти. И Николай II, солидаризировавшись с правыми, неожиданно для правительства отказался утверждать законопроект (хотя ранее не возражал против него). В ответ на реакцию Столыпина, уязвленного переменчивостью царских решений, Николай II в категоричном стиле «указал место» премьеру: «О доверии или о недоверии речи быть не может. Такова моя воля. Помните, что мы живем в России, а не за границей или в Финляндии (сенат), и поэтому я не допускаю и мысли о чьей-либо отставке… Предупреждаю, что я категорически отвергаю вперед вашу или кого-либо другого просьбу об увольнении от должности»105. Крайняя «нерасположенность» премьера к Г. Е. Распутину (вплоть до указания о его выдворении из Петербурга!) тоже «омрачала» взаимоотношения с царем и особенно с императрицей Александрой Федоровной.