Шрифт:
– Женщин любишь? Ну а золото, золото?!
«Кащей…» И я без раздумий выдохнул в ответ:
– Люблю… Люблю!
– Тогда возьми! —в полный голос, надсадно протрубил искуситель.
Тут же по невидимому повиновению властной руки моему взору предстал беззаботно булькающий горшочек в окне печи. По его бокам стекало что-то жёлтое. Медленно я встал, медленно подошёл к печи и медленно протянул руки к горшочку. Я и не думал, что способен на такое, но в тот момент за меня рассуждал кто-то другой. На сцене происходило сюрреальное действо с моим непосредственным участием, и мне нельзя было испортить роль. Сначала мне показалась, что боль в ладонях просто нестерпима, но тут я осознал, что горшочек-то совсем холодный. «Фокусники, мать вашу…» Пот всё-таки лил по мне ручьём.
Когда я обернулся, кащей уже исчез. Бабуля стояла, скрестив руки на груди, обволакивала меня синевой и бормотала:
– Женщин любишь, золото любишь… Есть в тебе силушка-то, есть – да против лешего одно не совладаешь, и себя, и душу потеряешь…
Заметив, что чешет стихами, яга захихикала.
Тут в дверь сильно постучали, судя по звуку – ногой, и настроение у бабки резко сменилось прямо на противоположное.
– Принесла, нелёгкая, заступничков… – проклекотала она.
Дверь распахнулась сама, и в избу зашли два колоритных персонажа: оба высокие, бородатые, в кольчугах на голое тело, со спутанными залежалыми волосами и босыми сурового оттенка ногами. У одного меч висел слева, у другого – справа. Правша выглядел постарше, он и забасил первым, обращаясь к хозяйке:
– Ну здорово, карга!
Та что-то неразборчиво пробурчало в ответ, явно недружелюбное.
Вслед за этим гость обратился ко мне:
– И тебе здорово, гнида!
В отличии от бабки, я сносить оскорбления не стал, и парировал коротко:
– Сам гнида.
К моему удивлению, обратная реплика не только не обидела гостя, но даже как-будто порадовала:
– Ого! Да ты мужик, оказывается, а не плесень болотная! Ну, давай тогда знакомиться. Степаныч я, а это Лёха. Богатыри мы, – скромно добавил он. – А ты, старая, накрывай на стол, да поживей, поговорить с человеком надо. Ты понимаешь? С ЧЕЛОВЕКОМ!
И сильно хрястнул кулаком по столу. Стоявший на столе горшочек подпрыгнул и приземлился уже на пол. Запахло кислыми щами.
Бабку прорвало.
– Ты что посуду бьёшь, ирод? На стол тебе накрывать, морда пропитая? Вон с полу лакай, холера! А ну, ступа да метла, проучите-ка непрошенных гостей!
И началась довольно весёлая потасовка: ступа и метла закружили вокруг Степаныча и Лёхи, пытаясь побольнее их поддеть, а те только покрякивали в ответ, пока наконец Степаныч, изловчившись, не поймал обеими руками ступу и не нахлобучил её на голову разошедшейся бабули. Лёха, в свою очередь, схватил метлу за черен и со всего размаха швырнул в услужливо приоткрывшуюся дверь. Победа над двумя продвинутыми деревяшками была полной.
Степаныч подошёл к посрамлённой яге и постучал костяшками по водружённой на её бедовой голове ступе:
– Ну что, красавица, полетать вверх ногами не хочешь?
«Красавица» быстро и невнятно что-то забормотала. Когда богатырь не без усилий удалил мешающий её членораздельному произношению предмет, оказалась, что бабка лопочет следующее:
– Вот сраму-то на старости претерпела, вот дура-то… Всё сделаю, милок, всё сделаю. Сейчас-сейчас…
– Ну, то-то!
Степаныч с Лёхой заметно расслабились. И зря. Не переставая бормотать под нос, бабка вдруг как-то очутилась в ступе и, компенсировав отсутствие метлы невесть откуда взявшейся в руках поварёшкой, ловко сделала по комнате круг на бреющем полёте, хлопнув при этом по лбу и Лёху, и Степаныча, после чего вылетела наружу, оставив обоих недоумённо сидеть на полу. Первым, как и положено, в себя пришёл дядька и сразу грамотно заорал:
– Лёха… раскудрить твою тудыть… ты пошто старую проворонил?
Возложив таким образом ответственность за упущенную победу на всё ещё не очухавшегося Лёху, дядька переключил своё внимание на меня:
– Пошто лыбишься-то, прихвостень змеиный? А ну пошли в стан, поговорим там… по душам!
Мой за последние сутки довольно вялый внутренний голос вдруг прорезался и чётко подсказал, что подобного рода разговор с тремя десятками бомжеватого вида заступничками вполне может закончиться для меня в каком-нибудь близлежащем дупле… но делать было нечего. Вздохнув, я первым поплёлся к выходу.
Глава 4
Стан богатырей располагался на поляне с живописными видами на лес, болото и сортир. Жили богатыри в палатках; на мой вопрос, где они зимуют, Степаныч нахмурил брови и бросил, что в схронах. Мне стало интересно, как это Аделаида Ивановна справляется с натиском тридцати с лишним мужиков в ненастную погоду, и я решил при случае (ох, представится ли?) расспросить её об этом поподробнее. Мимоходом я заглянул в одну из палаток, откуда на меня шибанул перезрелый запах сена, пота и шкурок убиённых зверьков, распятых на деревянных колышках.
Сели в теньке за добротный деревянный стол. Народу собралось человек двадцать; остальные, видимо, шлялись с разными намерениями по лесу. Обстановка поначалу была довольно-таки напряжённой. За всё время распития трёх кружек забористой и приятной на вкус медовухи Степаныч обратился ко мне с единственной фразой: «Тебя Машка к яге привела?» и, после моего утвердительного ответа, буркнул: «Я бы эту Машку…», на что богатыри дружно закивали, выражая полное единомыслие со своим дядькой.
« Стосковались ребятушки по матриархату…», – подумалось мне, когда я вливал в себя очередную порцию душистого зелья. Тосты за здравия присутствующих при этом не произносились. Закуска была преимущественно растительного происхождения.