– Эбенейзер! Как низко считать усопших и горе их близких не более чем способом заработка больших денег! – миссис Фёрт покраснела от переполняющих ее эмоций.

– Но ведь так оно и есть, – муж обернулся к жене, – ведь на эти деньги Марта покупает себе туалеты, а ее муж – новые экипажи.

– Порой твоя прямолинейность граничит с бескультурьем, – выдохнула миссис Кетрин, поднимаясь на ноги, – вот в кого наша дочь.

– Роуз прекрасное дитя, – ответил ей муж.

– Конечно, прекрасное, только вздорное, как и ее отец, – ответила женщина, – а теперь я лучше пойду, мне еще необходимо написать письмо кузине и проследить, чтоб Роуз не оборвала еще где-нибудь шторы.

Пусть иногда мистер и миссис Фёрт позволяли себе повышать голос друг на друга, возвращались вечером они в общую спальню, где вели себя так, словно никаких конфликтов днем между ними не было.

Роуз росла, и миссис Фёрт привыкала к ее скверному характеру, несвойственному леди, пусть из всех сил старалась в ней это упразднить. Мистер Фёрт же закрывал глаза на непослушание дочери, из-за чего его жена повторяла не раз: "Ты ее поощряешь!". В ответ мужчина порой мог только пожать плечами.

Роузмари никому не подчинялась, не слушая даже свою гувернантку, систематически не выполняя самостоятельные задания и читая книги, которые хотела сама. Фортепиано стало для Роуз сущим наказанием, когда ее посадили за него в возрасте восьми лет. Девочка упорно отказывалась от многочасовых тренировок игры и заучивания нотной грамоты. В дни, посвященные музыке, Роуз убегала в поле, принадлежавшее ее отцу и отсиживалась там, спрятавшись за сеновал и читая что-то из отцовской библиотеки. Обычно это были книги с картинками, в которых она мало что понимала, просто пробегая глазами по тексту. В этот момент до нее доносились крики ее няни и гувернантки: "Присцила! Присцила!" – откуда-то издали от стен усадьбы. В такие дни миссис Фёрт не могла найти себе места, исписывая бумагу в письмах своей кузине Марте. Последние пять лет их переписка стала постоянной, где миссис Фёрт жаловалась на взбалмошную непослушную дочь и безучастного мужа, поддерживающего распущенность дочери. В ответ кузина Марта писала что-то очень похожее про эгоистичного и несдержанного сына и мужа, что вечно пропадает в своем похоронном бюро, на плантациях и слишком часто отлучается из Лондона по своим делам. Мистер Фёрт же все это время видел в своей дочери просто девочку, пусть иногда капризную, но просто маленькую девочку, на которую взвалили страшно ответственное задание – к восемнадцати годам от роду необходимо было стать благовоспитанной дамой, играющей на фортепиано, умеющей шить, любящей читать и знающей французский язык как родной.

– Невыносимо смотреть, как ты закрываешь глаза на воспитание нашей дочери, – говорила мужу жена.

– А что я должен сделать? Я не умею вышивать, – ответил ей мистер Фёрт, не отрываясь от бумаг.

– Эбенейзер, но ты ведь ни разу ее не наказывал, – женщина сидела в кресле у камина.

– А почему я должен ее наказывать? За что? – мужчина поднял голову и снял очки.

– Она не хочет учиться, – ответила женщина.

– Какое огорчение, ведь в ее возрасте я прям рвался грызть гранит науки, – ответил мистер Фёрт, сдерживая улыбку и возвращая взгляд на бумаги и письма на столе.

– Ты невыносим! – тяжело вздохнула женщина.

Борьба шла бесконечная, так как чем старше становилась Роуз, тем сложнее на нее было воздействовать.

– Я знаю пару арий. Не знаю, почему должна продолжать занятия на фортепиано, все равно, только эти две будут рады услышать в обществе, – сказала однажды Роуз матери.

– Ты должна знать больше, чем две арии, Роуз.

– Зачем? Для кого? Для меня самой лично это не нужно.

– Ты ошибаешься, нужно, – говорила ей мать, – мне нужно.

– Если тебе нужно, то сама и играй.

Миссис Фёрт подобными заявлениями была крайне оскорблена и не смотря на возраст Роуз, ее наказали за это розгами. Но, как и обычно, она осталась непоколебима, ни слезы не скатилось по ее щекам. А позже она продолжила пропускать занятия, объясняя это отсутствием их необходимости.

– Когда ни один жених не согласиться взять тебя в жены, ты поймешь, как важно было знать больше чем две арии, – говорила ей мать.

Так Роузмари исполнилось шестнадцать, и ее решили в первый раз привезти в Лондон, к кузине ее матери Марте и ее семье.

Дорога обещалась не долгой, но Роуз уже испытывала страх, что в экипаже ей, как и всегда, станет дурно. Ее камеристка в это время стягивала Роуз корсет с такой силой, что Роуз была готова упасть без сознания уже в своей спальне.

– Не так сильно, – проговорила она, а потом словно опомнившись добавила, – пожалуйста.

– Простите, мисс Фёрт, – девушка завязала шнурок корсета, – теперь само платье.

Она помогла ей одеться.

Роуз к шестнадцати была слабо похожа на девочку, что когда-то пыталась ловить рыбу в пруду поместья руками, но по мнению ее матери, ее воспитание было далеко от идеала.

Ее волосы вились крупными локонами, веснушки, что были в детстве яркими рыжими пятнами, посветлели, и их было плохо видно на коже. Волосы с возрастом слегка потемнели и стали русыми. Внешне она была похожа на леди, но внутри нее шла вечная война между послушанием и бунтарством. Всем своим существом она ненавидела платья, что висели в ее шкафу, корсет, что затягивали на ней так крепко, что не хватало воздуха, и все эти правила и манеры, которые ей было необходимо соблюдать. Она стояла в своей комнате, пытаясь отдышаться, но из-за корсета воздуха ей решительно не хватало. Казалось, что от удушья она вот-вот впадет в панику, но дверь в ее комнату открылась.