После такого «приговора», у Лены случилась затяжная депрессия. Она замкнулась в себе, почти престала выходить из дома и часами сидела у окна, уставившись в одну точку. Спроси ее, о чем она сейчас думает, Лена не смогла бы ответить. Так, ни о чем. Иногда просто жалела себя, и тогда слезы катились по ее исхудавшим щекам. Соседки по общежитию сочувствовали ей, пытались вытащить ее из этого состояния, приглашали на прогулку или в гости, но она вежливо им отказывала. «У них у всех дети, разве они могут понять, что я чувствую? – эгоистически, упиваясь своим горем, думала Лена. О том, что чувствует муж, что ему также тяжело, она не думала.

Володя, потеряв всякую надежду вывести жену из этого состояния, вызвал Елену Сергеевну. Увидев дочь, с потухшим взглядом, исхудавшую и разучившуюся улыбаться, у Елены Сергеевны от жалости и нежности к ней сжалось сердце. Ей хотелось взять ее на руки, и как в детстве, когда у дочки резались зубки или болело горло, укачивать, пока боль не утихнет, и ее девочка спокойно уснут. Но сейчас перед ней была взрослая женщина, с болью в сердце, потерявшая своего еще не родившегося первенца. И кто, как не мама, может понять и поддержать свою единственную дочь!

Через два дня на семейном совете решили, что Леночка временно переедет в Москву. Там есть возможность проконсультироваться с самыми опытными врачами, пройти современное обследование и, если понадобится, лечение.

На следующий день Лена с мамой уехали. На вокзале, прощаясь с мужем, она видела тревогу и грусть в его глазах, но осталась равнодушной к его переживаниям. Сейчас ее волновало только собственное состояние, и в душе она испытывала облегчение от того, что покидает этот «пыльный городишко», где ей пришлось испытать такое потрясение, и у нее вновь появится возможность ощутить себя слабой и маленькой под «маминым крылышком» и вдохнуть свободный столичный воздух.

Действительно, перемена обстановки пошла ей на пользу. Елена Сергеевна водила ее на спектакли, гастролирующих в это время в столице лучших провинциальных коллективов, на модные выставки и показы. Лена с головой окунулась в привычную с детства жизнь, и боль постепенно утихала, притуплялась.

От Володи приходили письма полные любви и нежности, с сквозившими грустью и тоской по ней, «по его солнышку». Каждое письмо начиналось – «единственная моя девочка», а заканчивалась фразой «целую миллион раз твои глаза и губы». Однажды, гуляя вечером в парке Горького, она залюбовалась на такую же молодую парочку, как они с Володей. И вспомнила, как еще год назад они такими же счастливыми беззаботными влюбленными гуляли здесь, взявшись крепко за руки, или как сумасшедшие хохотали на цепных качелях, отталкивая друг от друга взмывающие вверх кресла и упиваясь ощущением полета вдвоем. И впервые за время расставания с мужем Лене вновь захотелось прильнуть к его груди, почувствовав громкий стук сердца, и ощутить крепкие объятия. «Володька, мой любимый Володька, мой муж, как же я по тебе соскучилась!», – впервые с грустью подумала Лена.

С Мариной, как только Лена приехала в Москву, они часто перезванивались, но в гости, как подруга ее не зазывала, не могла решиться пойти, придумывая множество неотложных дел. Дело в том, что Марина ждала ребенка, и Лену пугала своя непредвиденная реакции при виде беременной подруги. «А вдруг я не сдержусь и разрыдаюсь, и тем самым напугаю и расстрою Маришку», – думала она, откладывая свой визит. Но за несколько дней до отъезда она все-таки набралась решимости и, улыбающаяся, появилась у знакомой двери.

– Ой, Маринка, какая ты красивая! – воскликнула Лена, увидев подругу. Если Лена практически не красилась, то Марина даже дома пребывала в полной боевой раскраске: густые фиолетово-сиреневые тени, синяя тушь на длинных ресницах и в завершении образа модной девушки 80-х – перламутровая сиреневая помада на губах.

– Проходи, Ленок, быстрее, сквозняк, боюсь простыть, мне сейчас себя беречь надо, – ответила Марина, запахивая на груди красивый халат.

Подруги обнялись, у обоих на глазах появились слезы.

– Маринка, ты действительно похорошела. Животик уже так округлился! Сколько уже недель? – деловито спросила Лена.

– Тридцать две, уже рожать скоро. Врач меня гоняет, говорит – стремительно вес набираю, могу ребенка перекормить. А я не могу себя остановить, в последнее время на сладкое и печеное тянет. Вот и ты тортик притащила! Ну, давай ставь чайник, будем чай пить. Как же долго я тебя не видела! Все такая же худая! Куда только Володька смотрит! Ну, рассказывай, как ты, как служба?

– Давай, Мариночка, обо мне позже, – пряча глаза, ответила Лена. – Лучше ты о себе рассказывай. Как это ты рожать решилась? А говорила, что не раньше тридцати, и чтобы муж законный рядом…– быстро заговорила она, стараясь придать голосу бодрости.

– Ну, как видишь, Ленок, законного мужа нет. Я уже от Вадьки два аборта сделала, когда в третий раз забеременела, то врач категорически запретил прерывание беременности. Да я особо и не сопротивлялась. Мама также настояла, говорит, что с работы уйдет, чтобы возиться с внуком или внучкой.