Уэйл внезапно умолк и после паузы продолжал уже спокойнее:

– Простите, я несколько увлекся. Собственно говоря, я хотел объяснить вам, что у каждого профессионального мечтателя существует свой тип обертонов, который ему не удалось бы скрыть. Для специалиста это словно его подпись на грезе. И мне, мистер Бэрн, известны все эти подписи. Ну, а порнография, которую вы мне принесли, вообще лишена обертонов. Это произведение обыкновенного человека. Может быть, он и не лишен способностей, но думать он умеет не больше, чем вы и я.

– Очень многие люди умеют думать, мистер Уэйл, - возразил Бэрн, краснея.
– Даже если они и не создают грез.

– Ах, право же!
– Уэйл взмахнул рукой.
– Не сердитесь на старика. Я сказал "думать" не в смысле "мыслить", а в смысле "грезить". Мы все немножко умеем грезить, как все немножко умеем бегать. Но сумеем ли мы с вами пробежать милю за четыре минуты? Мы с вами умеем говорить, но ведь это же еще не делает нас составителями толковых словарей? Вот, например, когда я думаю о бифштексе, в моем сознании возникает просто слово. Разве что мелькнет образ сочного бифштекса на тарелке. Возможно, у вас образное восприятие развито больше и вы успеете увидеть и поджаристую корочку, и лук, и румяный картофель. Возможно. Ну, а настоящий мечтатель... Он и видит бифштекс, и обоняет его, и ощущает его вкус и все, что с ним связано, - даже жаровню, даже приятное чувство в желудке, и то, как нож разрезает мясо, и еще сотни всяких подробностей, причем все сразу. Предельно сенсуальное восприятие. Предельно. Ни вы, ни я на это не способны.

– Ну, так!
– сказал Бэрн.
– Значит, тут мы имеем дело не с произведением профессионального мечтателя. Во всяком случае, это уже что-то, - он спрятал цилиндрик во внутренний карман пиджака.
– Надеюсь, мы можем рассчитывать на вашу всемерную помощь, когда примем меры для прекращения подобного тайного производства?

– Разумеется, мистер Бэрн. От всей души.

– Будем надеяться, - сказал Бэрн тоном человека, сознающего свою власть.
– Конечно, не мне решать, какие именно меры будут приняты, но подобные штучки, - он похлопал себя по карману, где лежал цилиндрик, невольно наводят на мысль, что следовало бы ввести действительно строгую цензуру на грезы.

Бэрн встал.

– До свидания, мистер Уэйл.

– До свидания, мистер Бэрн. Я всегда надеюсь на лучшее.

Фрэнсис Беленджер влетел в кабинет Джесса Уэйла, как всегда, в страшном ажиотаже. Его рыжие волосы стояли дыбом, а лицо лоснилось от пота и волнения. Но он тут же замер на месте. Уэйл сидел, уткнувшись головой в сложенные на столе руки, так что виден был только его седой затылок.

Беленджер судорожно выговорил:

– Что с вами, шеф?

Уэйл поднял голову.

– Это вы, Фрэнк?

– Что случилось, шеф? Вы больны?

– В моем возрасте все больны, но я еще держусь на ногах. Пошатываюсь, но держусь. У меня был уполномоченный из министерства.

– Что ему понадобилось?

– Грозил цензурой. Он принес образчик того, что ходит по рукам. Дешевые грезы для пьяных оргий.

– Ах ты черт!
– с чувством сказал Беленджер.

– Беда в том, что опасения за нравственность - отличный предлог для разворачивания широкой кампании. Они будут бить и правых и виноватых. А по правде говоря, Фрэнк, и наша позиция уязвима.

– Как же так? Уж наша продукция абсолютно целомудренна. Приключения и романтические страсти.

Уэйл выпятил нижнюю губу и наморщил лоб.

– Друг перед другом, Фрэнк, нам незачем притворяться. Целомудренна? Все зависит от точки зрения. Конечно, то, что я скажу, не для широкой публики, но мы-то с вами знаем, Фрэнк, что в каждой грезе есть свои фрейдистские ассоциации. От этого никуда не уйдешь.

– Ну, конечно, если их специально выискивать! Скажем, психиатр...

– И средний человек тоже. Обычный потребитель не знает про эту подоплеку и, возможно, не сумеет отличить фаллический символ от символа материнства, даже если ему прямо на них указать. И все-таки его подсознание знает. Успех многих грез и объясняется именно этими подсознательными ассоциациями.

– Ну, допустим. И что же намерено предпринять правительство? Будет оздоровлять подсознание?

– То-то и плохо. Я не знаю, что они предпримут. У нас есть только один козырь, на который я в основном и возлагаю все надежды: публика любит грезы и не захочет их лишиться... Ну, оставим это. Зачем вы пришли? У вас ведь, вероятно, есть ко мне какое-то дело?

Беленджер бросил на стол перед Уэйлом маленький, похожий на трубочку предмет и заправил поглубже в брюки выбившуюся рубашку.

Уэйл снял блестящую пластмассовую обертку и вынул цилиндрик. На одном конце свивалась в вычурную спираль нежно-голубая надпись: "По гималайской тропе". Рядом стоял фирменный знак "Снов наяву".

– Продукция Конкурента.
– Уэйл произнес эти слова так, словно каждое начиналось с большой буквы, и его губы иронически искривились.
– Эта греза еще не поступала в широкую продажу. Где вы ее раздобыли, Фрэнк?

– Неважно. Мне нужно только, чтобы вы ее впитали.

– Сегодня всем почему-то нужно, чтобы я впитывал грезы, - вздохнул Уэйл.
– Фрэнк, а это не порнография?

– Разумеется, в ней имеются ваши любимые фрейдистские символы, язвительно сказал Беленджер.
– Горные пики, например. Надеюсь, вам они не опасны.