Обстановка и состояние скромного дома Коры Гандерсан говорили о том, что она жила простой жизнью и довольствовалась маленькими радостями. Она души не чаяла в своей Дикси-Бель, для которой покупала множество игрушек и цветных свитерков, а их совместная жизнь была увековечена в полудюжине фотоальбомов. Коре нравилось вязать крючком, и весь дом был увешан ее творениями; она подписывалась на «Гайдпостс» [12] ; на одной из стен красовались десятки фотографий ее любимых учеников за разные годы.

Теперь эта женщина была мертва, а ее право на тайну личной жизни – перечеркнуто, причем не столько самим фактом смерти, сколько обстоятельствами, унесшими жизни стольких людей в отеле «Веблен». И все же шериф Лютер Тиллмен чувствовал себя виноватым, вторгаясь в ее мирок, когда вместе с Робом Стассеном открывал ящики, осматривал кладовки, перемещался по небольшому дому. Кора мало чем владела и не искала ничего большего, ее скромность проявлялась буквально во всем.

Кроме дневника на кухонном столе, ничего странного не нашлось, хотя в спальне оказалось еще тридцать тетрадей на спиральке. Книжные полки закрывали одну из стен от пола до потолка. Книги в твердых переплетах и мягких обложках стояли наверху, а на нижней полке лежали трехсотстраничные тетради размером девять на двенадцать дюймов, исписанные аккуратным почерком Коры. Лютер просмотрел несколько тетрадей, Роб полистал другие, и оба пришли к одному выводу: за прошедшие двадцать лет учительница с удивительной скоростью писала рассказы и даже романы.

– Разве рукописи сдают не в печатном виде? – недоуменно сказал Роб.

– Может, их печатал кто-то другой.

– Она что-нибудь публиковала?

– Насколько я знаю, нет, – сказал Лютер, листая страницы.

– Если все это отвергли, удар был тяжелым.

– Может, никто их не отвергал.

– Думаете, она печаталась под псевдонимом?

– Может, она и не пыталась ничего опубликовать.

Роб прочел несколько строк и пренебрежительно сказал:

– Да, это не Луис Ламур [13] .

Лютер заинтересовался первым абзацем рассказа и понял, что ему хочется читать дальше.

– Может, это и не Луис Ламур, но это кое-что.

Мотель в Манхэттен-Бич, хотя и вдали от берега, унылый номер, просевшая двуспальная кровать. Зато чисто и нет насекомых, по крайней мере при включенном свете. Ночной дождь – десять тысяч беспокойных голосов; ветер – неистовый оратор, что призывает собравшихся к насилию, время от времени грохоча металлическим навесом, стуча незапертой ставней брошенного здания по другую сторону улицы. Снова еда навынос, насыщенная протеином. Кола с водкой.

Джейн ела, просматривая записи о смерти Сакуры Ханнафин и о жизни Рэндала Ларкина, приятеля Лоренса Ханнафина. Все, кто был связан с миллиардером Дэвидом Майклом, жили в лабиринте обманов, у каждого имелись десятки отражений, не похожих друг на друга, – представители общественной и политической элиты, чья тайная жизнь (то есть реальная жизнь) была настоящей помойкой. Если бы ненависть Джейн превратилась в яд, все они были бы мертвы.

Выпив вторую порцию колы с водкой, она включила телевизор – посмотреть, что есть в кабельных новостях, кроме сюжетов про нее, – и впервые узнала о происшествии в Миннесоте, где погибли сорок шесть человек.

Любимая всеми учительница спланировала массовое убийство, но на сей раз не во имя Аллаха: все говорило об атаке смертника, запрограммированного с помощью наномашины. В свое время Кора Гандерсан стала «Учителем года» Миннесоты. Может быть, компьютерная модель заговорщиков указала на нее как на одну из тех, кто способен – по крайней мере, слегка – подтолкнуть общество в нежелательном для них направлении. Среди сгоревших были губернатор и конгрессмен, которые считались реформаторами.

Люди, обреченные на уничтожение, входили в так называемый список Гамлета. Джейн узнала о нем от одного из двух человек, убитых ею в порядке самообороны на прошлой неделе. С самодовольным видом политика, оправдывающего коррупцию как форму социальной справедливости, он сказал ей, что если бы кто-нибудь убил Гамлета в первом акте шекспировской трагедии, больше персонажей осталось бы в живых под конец. Казалось, они искренне верили, что эта невежественная интерпретация известного произведения оправдывает убийство восьми тысяч четырехсот человек в год.

Они были интеллектуалами, идеи воодушевляли их и значили для них больше, чем люди. Самозваные интеллектуалы вообще принадлежали к числу самых опасных людей на планете. Проблема состояла в том, что все интеллектуалы поначалу были самозваными, пока другие люди не соглашались с их статусом и не начинали обращаться к ним за словами мудрости. Им не требовалось проходить тесты, чтобы подтвердить свои блестящие способности, не нужно было представать перед научными советами. Стать знаменитым интеллектуалом было легче, чем получить диплом парикмахера.

Объятая отвращением, Джейн выключила телевизор. Поведение новостников наводило на мысль о том, что эти мрачные лица, выверенные голоса и эмоциональные паузы – плод точного расчета. Наверное, каждый из них в глубине души, где внутренний младенец встречался с продажной совестью, испытывал радость, выходя в эфир в тот момент, когда трагедия поднимала рейтинги каналов: он мог воображать, что войдет в историю.

Джейн сидела на кровати без парика, в футболке и трусах, допивала водку с колой и слушала звуки дождя, сердитого ветра и уличного движения. Закрыв глаза, она увидела сына: он спал, находясь в безопасности, у ее друзей, на которых никто не выйдет, а рядом с ним в кровати лежали две немецкие овчарки. Так волчица спала с брошенным на произвол судьбы Ромулом, охраняла его, чтобы он выжил и стал основателем Рима.