– Я что-то не то у тебя попросил? – обеспокоился Пётр Андреевич Словцов, увидев некое изумление на лице поручика.

– Да я как-то не знаю… – протянул поручик Егоров.

Ему вдруг показалось противно даже говорить с человеком, который посылает его к Черкутинскому и, мало того, является его другом!

– У меня другого человека здесь нет, – прошептал Петр Андреевич. – Мишка Черкутинский в моё время был хорошим человеком. Если же нынче он… скурвился, так не ходи, не надо!

– Я схожу, Петр Андреевич. Только как бы тебе греха от этого визита не стало…

– Отмолю тот грех. А тебя никаким боком к нему не пристегну. Слово даю православного человека.

– Пойду! Пиши записочку!

Михаил Черкутинский тот вечер проводил, как обычно, в покоях внука императрицы, у цесаревича Александра. Здесь по вечерам собирался весьма тесный в дружеском отношении кружок молодых дворян, призванных, как полагала Екатерина, развлечь внука и, главное, отвернуть внука от отца его – Павла Петровича.

Павел Петрович, кобель уродливый, свои вечера наполнял вином, музыкой и чтением вслух. А на што сие молодому будущему царю Александру?

В покоях самого цесаревича Александра музыка не играла, голорукие бабы не шландали. Что ж, здесь много говорили, много спорили, и те споры да разговоры не всегда отличались государственной благонамеренностью. Но это бывает, по молодости лет будущего императора, да и вообще – по молодости.

Восемь личных людей Екатерины посменно, в одеждах прислуги, бывали на тех вечерах, и кто там что выдвигал, какую реформу или, скажем, политику насчёт Европы али России, про то бабка цесаревича Александра, императрица Екатерина, всегда убедительно знала.

Миша Черкутинский да Иван Мартынов, выпускник той же семинарии, что и Черкутинский, ближе всех сошлись с будущим государем. И, читая докладные дворцовых шпионов, Екатерина благостно улыбалась и не раз ей приходила вольная мысль: «А как бы это… внука поперёд отца его, Павла, посадить на престол российский? Гвардию, что ли, попросить»?

Бабка цесаревича и знать не знала, что о таком же исходе судьбы цесаревича Александра Павловича мечтают оба иноземных учителя и наставника молодого иезуита Михаила Михайловича Черкутинского, ибо иезуитам мечтать не вредно. Если те мечты вслух не выдавливать, да на дыбе. На дыбе и не такую мечту выдавишь. Например, о даровании европейской конституции российскому народу, воспринявшему всей массой католическую веру.

В тот зимний и холодный вечер Иван Мартынов, сам из Полтавщины, но человек даровитый на упрощение сложных предметов бытия, неожиданно вспомнил Петьку Словцова, когда заспорил с Александром Павловичем о налогах, коими необходимо бы обложить дворянское сословие России.

– Вот я скажу одну простую истину, обнаруженную нашим другом и однокорытником Петькой Словцовым, что нынче проповедует в Сибири да сибирскую историю пишет, – загорелся видать выстраданной мыслью Иван Мартынов. – Из года в год наше государство собирает одиннадцать миллионов рублей подушного сбора, а сие означает, что каждый податный русский мужик платит рубль в год, а тратит наше государство в год аж двадцать пять миллионов рублей! Такового быть не должно! Не сходятся числа подушного сбора и государственных трат!

Александр Павлович, желавший в этот момент откушать рюмку мадеры, аж поперхнулся:

– Да отчего же, Ваня, этого быть не должно? Раз тратим деньги, значит, слава Богу, они у нас в империи есть! И кто такой этот Словцов, чтобы финансы государства считать, аки ревизор?

Михаил Черкутинский со смешком глянул на стушевавшегося Ваньку Мартынова, повернулся к Александру Павловичу, пояснил:

– Саша, поверь ты нам, Петька Словцов у нас в семинарии слыл за искателя одинаковых примеров древности и современности. Ну и отыскал некое древнее сочинение, повествующее о равновесии доходов и расходов государства. И о том, кстати, что нарушение данного равновесия ведёт как к кризису самого государства, так и к порушению власти.

– Ещё чего! – Александр Павлович поставил недопитую рюмку на стол, попросил: – А поясни.

Мишка Черкутинский остро глянул на Мартынова, подмигнул, мол, давай, ты говори! Пояснять толковые истины будущему царю, иезуиты-воспитатели Мишке Черкутинскому строго запретили. «Лучше блюй на сапоги цесаревича, но не говори»! – орал Черкутинскому тайный учитель-иезуит. Другой выкрикивал то же самое, только по латыни…

Ванька Мартынов согласно кивнул Черкутинскому и заговорил вместо него:

– Тут бы тебе, Александр, Петька Словцов лучше меня пояснил, но ему далече из Сибири да прямо сейчас к нам добраться. Так что я попробую его мысли передать и пояснить… Вот, смотри. Одиннадцать миллионов рублей собираем, а тратим – двадцать пять миллионов. То бишь четырнадцать миллионов рублей, конечно, берём не из воздуха, а штампуем на монетном дворе. И к чёрным, пахотным людям из этих четырнадцати миллионов попадает… ну, может, миллион. Все остальные деньги оседают у дворян. Но мало кто из дворян держит их в кубышках. Серебро наше утекает за границу просто потоком. Дворяне наши платят за бриллианты – голландцам, за ткани – французам и англам. Им же, англам, да шведам, да немцам, платят за разные изделия из металлов и стекла. Вот рюмка, что ты не допил, само стекло – германское, а вино в рюмке португальское. Скатерть на этом столе соткана во французском Париже, а ковёр на полу – персидский…