Вырученные средства шли в «Фонд мира». Шел 1982 год. С миром было тревожно. Марку как-то раз даже приснился атомный взрыв. Его обдало с ног до головы огненным жаром, случилась поллюция. Голых девочек он слабо себе представлял, нет, он видел скульптуры, картины, но это были ненастоящие женщины и они не снились. Где-то там далеко продавался «Плейбой» и даже, упаси господи, «Хастлер», но об этом он только читал. Знал он и о том, что существует порнография, но слабо представлял, что это такое, зато много знал про атомную бомбу, и представить ее себе было несложно, а кончить от нее еще легче.

Спать в мокрых трусах было противно, но снять он их не решился, боясь, что мать обнаружит его в постели совершенно голым. Впрочем, боялся Марк тогда напрасно, но он этого тоже не знал. Трусы, например, можно спрятать под подушку, а потом по-тихому утром натянуть под одеялом, никто бы и не заметил, ведь у него была своя комната, но ему казалось, что-нибудь высунется, или он забудет про трусы и пойдет в таком виде утром в туалет поссать.

Марку было стыдно за свою работу, настольная лампа высвечивала кучу дефектов доски, а как она будет смотреться при дневном свете? Нет, лучше про это не думать, надо думать, как исправить. А как исправить, когда тебе тринадцать лет, когда у тебя руки не оттуда и нет инструментов. Вот бы шлифануть край на станке – мечтал Марк. Но станки были в школе, и чтобы получить к ним доступ в неурочное время, надо было договориться с трудовиком или ходить в его любимчиках, или не так, чтобы договориться с трудовиком, надо быть его любимчиком, а чтобы быть любимчиком трудовика надо иметь ручки оттуда, а ручки у тебя известно откуда – замкнутый круг.

Эх, если бы наждачка была помельче, а кусок ее побольше… И вообще, надо было всю фанерину зашлифовать, а уж потом выжигать, тогда было бы не так стремно. Но уже поздно, поздно. Марк знал, что особо ушлые одноклассники, ссылаясь на жесткую необходимость пополнить фонд мира, как раз договорились и были допущены в мастерские, где вырезали несчетное количество разделочных досок, скалок и толкушек. Социофобы наподобие него сидели по домам и колдовали над тем, над чем могли.

Нет-нет, ничего такого сверхъестественного Марк и не собирался делать, он трезво оценивал свои возможности. Просто в августе ему купили «выжигатель». Прибор стоил недорого. Выжигать по дереву в те времена, когда Марк еще не знал других, было дико модно. Мастера с помощью этого нехитрого приспособления создавали целые полотна, которые даже продавались в магазинах. Там в основном были лакированные доски с пейзажами а-ля Левитан, с портретами а-ля Марина Влади в обнимку с Высоцким, или он в обнимку с Мариной, встречались и просто звери – тигры, олени, медведи, особой популярностью пользовались сразу три мишки в сосновом лесу ранним утром. Такие доски наряду с не менее модной чеканкой украшали скромные стены простой советской квартиры. Изготовляли их артельные люди, но были и одиночки-любители, и эти, конечно, делали не для продажи, а для себя, для души, так сказать.

Весь сентябрь тренировался, сначала у него даже ровную линию провести не выходило, а потом ничего, приспособился, начали получаться всякие кривые, наловчился менять температуру и давление на жало, и из-под его «кисти» стали выходить линии различной толщины, глубины и интенсивности «прожарки». И какой шел запах от дерева, ой, это вообще непередаваемо.

Набив руку, Марк замахнулся сразу на целое полотно. Волк и заяц из «Ну, погоди!» идут, обнявшись, по палубе круизного судна. Этот растиражированный кадр из мультфильма продавали в поездах глухонемые, продавали они еще много чего, но мать никогда у них не покупала дорожных безделушек, а в прошлом году почему-то взяла и купила эту овальную картинку в пластиковой рамке. Вероятно, она думала, что Марк повесит ее у себя в спальне, но он стеснялся, считал слишком детской, а вот полотно собственного изготовления…

В тот раз была использована та же фанера, что и сейчас. Правда, тогда Марк брал у друга лобзик для вырезания овальной формы, переломал три полотна, но овал у него получился, лобзик пилил ровно, фанеру не отщипывал. И вообще, картина тогда удалась, он даже покрыл ее лаком с двух сторон. А вот сейчас что-то не пошло. Может, все потому, что не для себя, а на продажу? Непонятно. Если бы не было того первого окрыляющего успеха, он бы и не взялся за это гиблое дело.

Кто ж такое купит?!

Марк смотрел на профиль древнеримского война и не знал, что с ним еще можно сделать. Этот профиль он встретил в одной исторической книге, что брал в библиотеке в том же сентябре. В это время он уже работал над волком с зайцем и успел пожалеть, что так поздно наткнулся на римлянина. Судя по головному убору, римлянин не был простым солдатом, а как минимум центурионом или даже легатом. Марк перевел его на кальку и отложил, ему хотелось выжечь этот профиль не на простой фанере, а на дереве, в круге, а еще лучше в овале, в березовом срезе, но он не знал, где такой можно достать.

Когда Марк начал выжигать римлянина, то думал, что у него получится точно такой же объемный профиль, как профиль Ленина на купюре в сто рублей, требовалось только держать перед глазами образец. Но сразу возникла проблема. Сто рублей была самая крупная купюра в СССР. У родителей стольники водились, но когда он попросил и объяснил, для чего, мать выдала напрокат только десятку, сказав, что зарплата была давно и ничего крупнее нет, а Ленин, он везде Ленин. Ага, как бы не так.

Эту купюру он не любил из-за ее цвета и аляповатого вида, но она была первая с Лениным, ведь на рубле, тройке и пятерке Ленина не наблюдалось. Кстати, почему? Ну, наверное, это были слишком мелкие деньги, не достойные портрета дедушки. Десятка была откровенно некрасивой, впрочем, как и двадцатипятирублевка. Ему нравились пятьдесят и сто, это были практически совершенные по дизайну купюры, одновременно значительные и лаконичные, с утонченным рисунком, благородным цветом и волшебным объемом, создающим иллюзию трехмерности.

Не касаясь раскаленным жалом фанеры, практически не дыша, он весь вечер пытался создать этот объем, но плавного перехода между подпалинами не выходило, лицо получилось каким-то пятнистым, а на щеке появились три оспинки-углубления. Работать над объемом дальше было бесполезно и опасно, можно сделать только хуже, а выжигать все заново не было времени.

Никто не купит!!!

А почему это тебе так важно, а, Марк? Нет, честно, он не знал, но подозревал. И в субботу подозрения подтвердились, а пока он только чувствовал. Убожество, убожество, убожество… И картина твоя убожество, и ты сам убожество.

Его осенило. А почему, собственно, кто-то должен купить, ты сам у себя и купишь, назначишь цену в пятьдесят копеек, попросишь у матери рубль и купишь. И позора избежишь, и еще с прибылью останешься.

Ну да, в субботу, когда он увидел все то великолепие, что народ может делать руками, стало немного поздно думать насчет позора. Благо он не позволил позору длиться долго, а быстро провернул задуманное, вызвав своей сообразительностью восторг учителей. Классная стояла с подругой химичкой, и та, увидев операцию, осуществленную Марком, быстро свернула треп и поскакала сообщить своим, что можно сделать, если уж совсем невозможно. Пока другие, смущаясь и краснея, бродили в фойе между столов с поделками, он уже бежал домой. Обратную сторону доски он лаком не покрывал, ее можно было использовать как подставку для сковородки, ну или как разделочную доску, но это уже не имело значения, мир был спасен, а позорного римлянина практически никто и не увидел. Доска лежала в сумке рядом с учебником истории для шестых классов.