Неоклассическая трактовка ренты экивалентна подходу Маршалла и Рикардо, с точностью до перехода от «остаточного» подхода классической школы к рассмотрению предельной производительности земли. Филипп Уикстид показал, что предельный и остаточный подходы идентичны с точки зрения ценности продукта [Ворчестер, 2000, с. 360]. Поскольку неоклассический подход не дает действительно нового взгляда на проблему ренты, здесь он не рассматривается.

По-настоящему новая теория ренты была впервые предложена Вильфредо Парето в его «Курсе политической экономии» [Pareto, 1897, § 745—751]. Парето предлагает свое обобщение рикардианской ренты, которое, по своей сути, является довольно существенным пересмотром самого содержания категории «рента», не менявшегося много веков. Итак, по В. Парето, рента – это не разница между рыночной ценой продукта земли и затратами на его производство, являющаяся вознаграждением владельца данной земли, а избыток, который возникает над собственно затратами прочих факторов производства и «ценой удержания» земли в данном виде производства 5 . Здесь «ценой удержания», или «издержками на непереход», называются альтернативные издержки, т. е. плата владельцу фактора производства за то, что он сохраняет характер использования принадлежащего ему ресурса. Таким образом, паретианское определение ренты исключает из нее альтернативные издержки, оставляя лишь так называемый избыток. В отличие от ренты по Рикардо рента по Парето трудно исчислима. В самом деле, альтернативная стоимость использования какого-либо фактора производства не отражается ни в бухгалтерском балансе, ни в любой другой отчетности и является, вообще говоря, чистой абстракцией.

В XX в. паретианская версия ренты заняла доминирующее положение над рикардианской. Многие современные исследователи, оценивающие природную ренту, имплицитно используют именно паретианскую теорию ренты и сталкиваются с трудностями ее вычисления, которые зачастую не позволяют получить сколь-нибудь достоверные оценки. Тем не менее, теория Парето привлекательна с точки зрения создания эффективной системы налогообложения природопользовательской деятельности, ведь если рента – «избыточный» доход фактора природных ресурсов, то велик соблазн присвоить ее в пользу государства или общества как собственников природных богатств.

Лесное хозяйство СССР имело мощную научно-исследовательскую базу. Так, уже к 1975 г. в Советском Союзе действовало шесть только центральных отраслевых институтов (ЦНИИфанеры, ВНИИдревесины, ЦНИИмеханизации и энергетики лесной промышленности, ВНИПИэкономики, организации управления производством и информации по лесной, целлюлозно-бумажной и деревообрабатывающей промышленности, УкрНИИ механической обработки древесины, ЦНИИлесосплава) [Юркин (и др.), 1977, с. 2]. В общей сложности во всех профильных отраслевых научно-исследовательских организациях трудились 3 744 сотрудника 6 . Кроме того, большое количество исследований по экономике лесной промышленности выполнялись в академических институтах: Институте экономики и организации промышленного производства СО АН СССР, Институте леса и древесины им. В. Н. Сукачева СО АН СССР и др. В этот период был выполнен целый ряд работ, в том числе использовавших методы эконометрического моделирования для анализа проблем лесного хозяйства (см., например, [Экономические проблемы лесохозяйственного производства, 1976]). Поскольку в советской экономической системе все природные ресурсы, а также производства, связанные с их добычей и переработкой, принадлежали государству, задача вычисления рентной составляющей стоимости леса была не самой важной задачей. Вместе с тем в 1970—80-х гг. был выполнен ряд работ по оценке ренты в лесном хозяйстве в рамках социалистической экономики [Блам, Воевода, 1971; 1973; Мкртчян, 1984].

Проблема исчисления природной ренты в российской экономике актуализировалась в конце 1990 – начале 2000-х гг., когда после политического и экономического безвременья наступила эпоха, которую впоследствии назовут периодом «тучных лет» – уверенного роста экономики страны на фоне благоприятной конъюнктуры мировых сырьевых рынков. В результате за последние 15 лет появились многочисленные работы, в которых предпринимались попытки оценки ренты по различным видам природных ресурсов [Gaddy, Ickes, 2005; Волконский, Кузовкин, Мудрецов, 2005; Гартунг, 2004; Кузык (и др.), 2004; Починков, 2013a,b; Синяк, Куликов, 2005; Эйсмонт (и др.), 2002], а также по разработке экономической политики, способствующей повышению эффективности распределительных механизмов [Ажогина, 2009; Амосёнок (и др.), 2013; Башкиров, Воронина, 2006a,b; Белоусов, 2005; Гурвич, 2010; Гурвич, Вакуленко, Кривенко, 2009; Гуриев, Плеханов, Сонин, 2010; Гуриев, Сонин, 2008; Гуриев, Цывинский, 2011; Данилов-Данильян, 2004; Львов, Кимельман, Пителин, 2004; Полтерович, Попов, Тонис, 2008; Рюмина, 2001].

В п. 1.2 рассматриваются вопросы собственно оценки лесной и других разновидностей природной ренты, а пути повышения эффективности ее изъятия – в п. 1.3.

Основная часть работ по оценке природной ренты исследует нефтегазовый сектор, поскольку на сегодняшний день львиная доля доходов российского бюджета формируется за счет поступлений от экспорта углеводородных ресурсов. Кроме того, задача определения нефтегазовой ренты, по мнению авторов, относительно менее сложна, чем, например, исчисление лесной ренты, поскольку в лесном комплексе в отличие от нефтегазового представлено большое количество малых и средних предприятий, что резко снижает прозрачность бухгалтерского и статистического учета их деятельности. Такое положение создает благоприятные условия для формирования мощнейшего теневого сектора, количественная оценка которого представляется весьма трудной задачей. При этом нефтегазовый сектор является относительно прозрачным для государственной статистики, поэтому макроэкономические оценки нефтегазовой ренты могут быть в высокой степени достоверными.

Хронологически первым крупным исследованием природной ренты в различных областях природопользования являются работы Б. Н. Кузыка, А. И. Агеева, В. А. Волконского и др. [Волконский, Кузовкин, Мудрецов, 2005; Кузык (и др.), 2004]. Применив паретианский подход к определению ренты, авторы получили следующие оценки нефтяной ренты 7 : в 2000 г. – 787 млрд руб., в 2001 г. – 743 млрд руб. (83,5 и 82 % от общего дохода сектора соответственно). Газовая рента оценивалась в 301 млрд руб. в 2000 г. и 291 млрд руб. – в 2001 г. (86 и 81 % от общего дохода сектора соответственно). Известные зарубежные специалисты по российской экономике К. Гэдди и Б. Икес в 2005 г. представили свой вариант расчета нефтегазовой ренты, базировавшийся на паретианском подходе, но с использованием мировых цен на соответствующие ресурсы вместо фактических цен реализации [Gaddy, Ickes, 2005]. В результате оцененная рента оказалась на 40—45 % больше, чем по Б. Н. Кузыку и др. Оценки К. Гэдди и Б. Икеса представляются более корректными, поскольку отражают действительные цены на соответствующие ресурсы и свободны от влияния государственной политики на учет и присвоение ренты. Данный подход был развит Е. Гурвичем, который оценил «скрытую природную ренту», т. е. часть ренты, не включенную в цену реализации ресурсов [Гурвич, 2010]. В указанной работе приведены наиболее актуальные на сегодняшний день оценки нефтегазовой ренты в экономике России в 1999—2009 гг. Результаты расчетов Е. Гурвича сопоставимы с результатами К. Гэдди и Б. Икеса.

Как отмечает В. И. Данилов-Данильян, задача исчисления ренты в отраслях, связанных с использованием биологических ресурсов, имеет существенные особенности, которые отличают ее от задачи определения горной (например, нефтегазовой) ренты [Данилов-Данильян, 2004]. Следует отличать собственно лесную ренту от ренты местоположения, поскольку разнообразие пород и сортов древесины невелико, а местоположение участка рубки имеет существенное значение. Данный аспект особенно важен в российском лесном хозяйстве, поскольку отсутствие инфраструктуры является причиной невозможности использования весьма обширной части лесного фонда.

Оценивание лесной ренты в экономике России сталкивается со специфической трудностью – доминированием теневого сектора в данном комплексе. По оценкам Федерального агентства лесного хозяйства, объем нелегальных рубок в России в 2010 г. не превысил 1 %, что соответствует самым высоким мировым стандартам. Однако Всемирный банк (WB) и Всемирный фонд дикой природы (WWF) оценивают теневой сектор российской лесной промышленности не менее чем в 20 % от общего объема рубок [FAO, 2012, pp. xi—xii]. По всей видимости, даже такая цифра является довольно осторожной оценкой, в действительности в «тени» находится до 2/3 производства леса.