– Действительно, трудное положение, – согласился Севка.

Поскольку было с кем поговорить на переменках, Севке легче стало молчать во время уроков. Правда, он попытался ещё три или четыре раза втянуть Тоню-Соню в разговор, но из этого совсем ничего не вышло. «Занимается воспоминаниями», – ехидно думал Севка. Даже подсказывать Тоне-Соне было бесполезно, даже учителей она не всегда слышала. Ариф Арифович, «дважды Ариф», как называли его ребята, на каждом уроке говорил:

– Шарипова, старайся быть внимательной.

– Я стараюсь, – отвечала Шарипова. А иногда молчала и смотрела куда-то вбок. Училась она неважно. Поэтому Севка очень удивился, когда на уроке русского языка учительница сказала: «Как же так, Шарипова, лучшая моя ученица, а запуталась в разборе простого предложения?». Значит, был хоть один предмет, по которому Тоня-Соня не только успевала, но и считалась лучшей.

После урока Севка спросил:

– Почему это у Шариповой два имени?

Карим с Катькой переглянулись, засмеялись и рассказали вот что.

Настоящее имя Шариповой Тоня – Антонина. Так её мама назвала. Мама у неё русская, а отец – узбек. Ещё у Тоньки есть шестеро старших братьев. Самый старший машинистом на электровозе работает. Все они мальчики, а Тоня – девочка, все они старшие, а Тоня – младшая. Вот мама её и обожает. Привела её в школу, в первый класс и всем говорила: «Моя доня, моя доня» – доченька, значит. Ребята услышали и подхватили: «Тоня-доня, Тоня-доня». А потом заметили, что Тоня-доня не то чтобы спит, но так, словно вот-вот уснуть собирается, ещё одно имя ей прибавили – стали звать «Тоня-доня-Соня», но чаще «Тоня-Соня». Все привыкли, даже учителя путают. А она ничего, не обижается – ей всё равно.

– Ей, наверное, вообще всё всё равно, – сказал Севка.

– Как бы не так.

– Ты ещё не знаешь нашу Соню.

К концу первой недели Севка перезнакомился со всеми ребятами из четвёртого «Б» и с некоторыми – из других классов. Но дружить он продолжал с Катей и Каримом.

В субботу они позвали его на базар.

Суббота – день замечательный.

Во-первых, потому, что завтра воскресенье, во-вторых, в субботу у всех, даже у старшеклассников, всего по три урока. Это для того, чтобы ребята из ближних кишлаков могли рано домой уехать. Кате, Карлсону и Кариму уезжать никуда было не нужно.

В субботу они обязательно шли на базар.

– Зачем? – спросил Севка.

– Увидишь, – сказали ему.

Базар был рядом. В этом городе вообще всё было рядом, особенно от площади.

Людей на площади было видимо-невидимо. И все такие праздничные, нарядные. Полосы шёлковых халатов вспыхивали сине-зелёным огнём. Красные шёлковые платья пестрели разводами, красные тюбетейки переливались золотым шитьём. У некоторых aпa («aпa» – значит «старшая сестра», такое здесь есть почтительное обращение) головы были покрыты высокими тюрбанами, обмотанными красной тканью. Так много красного Севка видел только на первомайских демонстрациях.

– Ну и ну, – сказал он, когда они пересекали площадь, – интереснее, чем в Музее этнографии.

– В каком таком музее? – небрежно спросила Катька. Она терпеть не могла, когда в разговоре употреблялось незнакомое ей слово.

– Эт-но-графии. Там про разные народы. Как они живут, какие одежды носят. И оружие есть, особенно грузинское. И ковры, и посуда. – Тут Севка спохватился, подумав, что Карим начнёт его допытывать, что какого цвета, и скорее переменил разговор.

– Мы с отцом хотим купить узбекский шёлк маме на платье. Во всём Ленинграде ни у кого такого не будет.

– С каким рисунком?

– С таким, будто в воду камушки бросили и рябь побежала. – Севка мотнул головой в сторону женщин с огромными тюками на головах. – Как у этих.

Женщины напоминали оснащённые парусами фрегаты. Они двигались, словно плыли. Шёлковые широкие платья равномерно колыхались вокруг их пышных фигур.

– Такой рисунок называется «абр» – «облако», потому что у него нет определённой формы. Он всё время меняется, как облака на небе.

– Вот, вот. Абр, облако. Отец хочет красное с зелёным облако, а я хочу белое с чёрным.

– Купите оба, тогда спора не будет.

Женщины с тюками проплыли. Появился ишачок. (Было похоже на смену кадров в кино: только что было одно – теперь другое.) На ишачке сидел чернобородый мужчина. Он важничал – на нём был новый халат, подпоясанный тремя поясными платками. Между синим и красным платком торчала лепёшка. За ишачком семенила женщина, жена чернобородого. На её голове был тюк; в одной руке она несла корзину с гусями, в другой – закрученные верёвкой подушки; к спине был привязан ребёнок. Малыш лежал в платке, словно в люльке.