— Будь поосторожнее, — внушительно посоветовал Труфанов. У него были свои счеты с физико-химическим институтом имени Карпова. Здесь трудом, потом и унижением зарабатывал он себе кандидатскую степень. — Остерегайся. Эти молодые выскочки обидчивы. Напишут диссертацию об условиях обитания комнатной мухи в жилых и нежилых помещениях и думают, что подошли к уровню Эйнштейна… Как, в общем, «Кипарисы»?

— Нормально…

Петров поколебался и рассказал о странном «Кипарисе», поставившем его в тупик. Радиометр хорошо работал до обеда, отдыхал с операторами ровно час, а после обеда утренняя порция урана давала удвоенное количество импульсов распада. Петров два дня ковырялся в загадочном комплекте No 009. Так ничего и не придумал. К счастью, операторы вспомнили, что им положен укороченный рабочий день, обед отменили, радиометр нормально просчитывал до двух дня и выключался. Когда Петров доложил Стрельникову о загадочном поведении «Кипариса», тот остро глянул на него: не пьян ли?

— Чудес не бывает, — засомневался и директор.

— И тем не менее… Это что-то трансцендентальное, Анатолий Васильевич.

— Хиромантов у меня нет. Обходимся радиоинженерами. Этот девятый номер засеки. Уверен, что подобные ему появятся вскоре.

На бумаге, излучавшей сдержанное негодование, Труфанов пометил: "Вик.

Ант.! Сообщи, что приняты меры, проведена беседа, разъяснено".

Игумнов и мастера изворачивались по-всякому, спасаясь от Шелагина. На правах партгрупорга Степан Сергеич лез теперь во все бумажки, в цехе появлялся неожиданно, врывался в него, как некогда в караульное помещение, и шарил глазами по столам и людям: где брак, где преступники? Месячные отчеты Игумнов составлял дома с мастерами. Чернов умнел с каждым днем.

В июне цех делал «Эфиры». Представлял собою «Эфир» обыкновенный пылесос, от магазинного его отличала раза в три большая себестоимость.

Внутри «Эфира» завывал пылесосный моторчик, осаждая на особую вату частицы и комочки окружающего пространства. К пылесосу государственного значения придавался секундомер (конструкторы одели его в изящнейший футляр, ценою он превосходил добрый хронометр), по секундомеру включали и выключали «Эфир».

Загрязненную вату вытаскивали (уже не по секундомеру) и производили химический анализ примесей в другом, более сложном приборе. Заказчики попросили скромно: сто штук. Труфанов переупрямил их и получил заказ-наряд на четыреста.

За три дня до конца месяца все четыреста штук выстроились на сборочном участке цеха. Контролеры ОТК проверили монтаж, закрасили пайки розовым цапонлаком. Регулировщики, занятые бета-гамма-радиометрами, хвалили директора: впервые цех выпускал приборы, не требующие настройки. До конца месяца три дня, вполне достаточно, чтоб поставить по моторчику в каждый «Эфир» и сделать по две пайки. В бухгалтерии подсчитали: четыреста «Эфиров» прикроют все прорехи, полугодовой план будет перевыполнен.

Двадцать восьмого июня к директору прибежал встревоженный начальник отдела снабжения, бухнул новость: завод, обязанный поставить четыреста моторчиков, неожиданно аннулировал заказ. Он перестраивал производство, сделал заблаговременно запасы моторчиков, но, к сожалению, предприятия по выпуску электробытовых приборов получили срочное задание выбросить на прилавки необходимые населению предметы и опустошили склады, то же самое происходит и с вентиляторами. Моторчиков нет, заявил начальник снабжения, и не будет.

— Не верю. Не знаю, — словно не расслышал Труфанов. — Завтра к обеду моторчики должны быть в цехе.

Начальник отдела снабжения в панике бросился в министерство, оттуда в другое министерство. Ему твердо, абсолютно уверенно обещали пятого июля дать двести моторчиков, еще двести — к пятнадцатому. До позднего вечера разъезжал он по знакомым снабженцам, и все они говорили ему, что ничем помочь не могут: самим не хватает. К тому же конец месяца. В это пиковое время щедрых не найдешь.

Утром он, осунувшийся, небритый, появился у Труфанова. Швырнул на стол ему свой потертый портфельчик, упал в кресло и произнес:

— Ни-че-го.

— Будем думать. — Директор подтянул к себе портфельчик. Перебрал бумаги в нем, делая пометки на листах календаря. Вызвал главбуха, главного диспетчера. Отпустил их. Позвонил Григорию Ивановичу, потом Андрею Петровичу, затем Алексею Федоровичу, поговорил с Иваном Афанасьевичем, с Аванесом Александровичем, с Петром Олеговичем. Мягко положил трубку.

Задумался.

— Будем делать так, — сказал он.

Начальник отдела снабжения выслушал, облизнул пересохшие губы и хрипло вымолвил:

— Сам не решусь. Дайте письменное указание.

Труфанов с презрением отвернулся от трусишки.

— Напиши заявление на отгул. До первого. Нет, до второго. И найди мне Стригункова.

У Мишеля был нюх на срочные вызовы. Он уже околачивался около приемной, сдержанно-энергичный, как спортсмен перед стартом.

— Моторчики нужны, Михаил.

— Нужны, Анатолий Васильевич. Я ж вам вчера выдал одну идейку…

— Исполнителя нет. Возьмешься?

Идейку самостоятельно разработал бы и сам Труфанов. Одно то, что под рукой находился Стригунков, настраивало на изыскание варианта смелого и верного до неправдоподобия. Другое дело — претворить идею в жизнь.

— Даю полномочия. Денег — только на представительство. Выворачивайся как умеешь. Об остальном не беспокойся, беру на себя.

— Есть! — Стригунков вскочил, оправляя рубашку с обезьянами и пальмами.

После обеда во двор вкатил грузовик, доверху набитый ящиками. Их стащили в пустующую комнату против макетной мастерской. Константин Христофорович Валиоди недоуменно взирал на странный груз с надписью «Уралец». Зачем институту столько пылесосов? Двадцать уборщиц на институт и завод по штату, каждой по пылесосу — это двадцать пылесосов, а здесь сотня, не меньше, и ожидается еще в несколько раз больше. Мишель Стригунков повис на телефоне в кабинете Валиоди, грозил, умасливал, рассказывал анекдоты своим таинственным абонентам, в критические минуты срывался со стула, мчался во двор, вскакивал в директорскую «Победу» и вихрем уносился куда-то.