«бычок», командир БЧ-2. Получила отказ. Самолюбивый помощник вступил в переговоры с сиреневыми трусиками и — на всякий случай — назначил встречу у входа в парк. Из конспиративных соображений избранница не могла назвать своего имени, а темнело в Выборге быстро, лица не разглядишь. Помощник схватил мегафон:

— Как же я тебя там опознаю?

Судя по голосу, девушка расхрабрилась и поднесла ко рту сложенные ладошки:

— Да платье задеру — по сиреневым трусикам и узнаешь! Жду!

Наконец показалась задница командира, спускавшегося по почти отвесной сходне носом к ней. Он твердо обосновался на корме, а помощник вскарабкался на берег, минут через двадцать вернулся на корабль возбужденный, взор его блуждал, от смеха тряслись погоны. Он затащил Алныкина в каюту, поведал о своем конфузе: у входа в парк его ожидали две «сиреневых», и каждая настаивает на приоритете. Выручить его может только он, Алныкин. Девицы — прелесть, увязались за ним, стоят там, наверху, поднимайся, погляди, оцени!

Алныкин застегнул китель, поднялся — и немедленно скатился вниз. Одного взгляда было достаточно — девочки лет шестнадцати, не больше. «Семнадцать, — уверял помощник, — младое комсомольское племя». «Дети, — упорствовал Алныкин. — Дети же!» — заорал он.

Из командирской каюты донеслось:

— Нельз обижать детей… Обоих увольняю, до утра.

В синеве сумерек лица девушек казались ликами. Семнадцать лет, перешли в десятый класс, то есть перейдут через месяц, у той, что с косичками, мать в ночной смене, вино и конфеты можно купить по дороге. На танцах в парке обычно дерутся, зачем туда идти, дома же они покажут паспорт, чтоб уж никаких сомнений. И радиола у них есть.

Все было, и радиола тоже. Вернулись к утренней приборке, пристыженные, мягкие, задумчивые. Помощник долбанул кулаком по переборке и сказал, что вся многотомная писанина его померкнет перед «Выборгской новеллой», она будет написана золотым пером «паркера», тщательно вымытыми руками и под звуки «Аве Марии».

Специалисты остались в Выборге, катер пошел в Кронштадт с заходом в Койвисто. В позапрошлом году Алныкин был здесь на практике, на таком же корабле из дивизиона учебных катеров. Места знакомые, все та же кирка, где по вечерам танцы, в километре — санаторий с надменными курортницами, по берегу же, если пройти метров четыреста, россыпь крупных валунов, когда-то выброшенных ледником. Сняв ботинки и закатав штанины, Алныкин вошел в море и добрался до остатка некогда раздробленной скалы, выглаженной в месиве пород, спадавших с отрогов фенноскандийского щита. Плоский верх валуна мог поместить на себе ровно пять человек сидя, столько их и было в один из вечеров июля 1951 года, пять одноклассников с бутылкой сухого вина, зачарованно взиравших на закат солнца. Есть что-то мистическое в исчезновении светила, весь день обогревавшего или торчавшего в небе астрономическим объектом. Сладостной жутью окатывается тело, когда косматое красное чудище расталкивает толщу вод, прячась в них на ночь. Пятеро их было, и в момент, наступивший после ухода солнца, произнесена была клятва: хотя бы раз в десятилетие приезжать в этот приморский городишко на Карельском перешейке, забираться на этот валун и вспоминать прощальный луч июльского заката 1951 года. Приезжать — где бы ты ни находился, на Севере ли, на Балтике, в Тихом океане, на Черноморском флоте или речных флотилиях.

Четырнадцать месяцев еще до выпуска (так тогда думалось), неизвестно еще, как сложится судьба, служба, и в страхе перед жизнью они, третьекурсники, торопились обогнать время, загадывая вперед, как эти девятиклассницы, наперегонки бежавшие во взрослость, оставаясь еще детьми. Ничегошеньки не понимали в том, что происходит с ними, и если испытывали наслаждение, так от гордости, что только они нужны сейчас молодым офицерам, только они; во всем Выбор-ге — столько девушек и женщин, среди них и такие, что много красивее их, но не с этими девушками и женщинами сейчас офицеры — с ними. И не раз наступал у моряков миг, когда они ни за что, ни на каких других женщин не променяли бы их, ногами отпихнули бы первых красавиц мира, вздумай они прервать прощальный луч. Врала аспирантка: люди не звери с «ритуализированным» поведением.

На этом валуне Володя Алныкин вдруг представил себе невероятное: он и таллинская школьница с двумя удвоенными согласными в имени подходят к валуну, держась за руки. Было от чего сплюнуть и выругать себя за разнузданное воображение, парящее над буднями флота, над ограждающими и предупреждающими знаками. Настроение испортилось, когда вспомнил, глянув на руки, что они, привыкшие хватать студенток за все кругленькое спереди и сзади, задержались на эстоночке в кафе, когда помогал ей снимать ученический передник.

На кронштадтском рейде определили девиацию магнитного компаса, командир сходил в штаб крепости и выбил помощнику пропуск в Ленинград на двое суток, чтоб тот лично убедился — люди ходят по Невскому. Матросы, уволенные на берег, возвращались почему-то трезвыми, на приборки и построения выбегали радостно, всех приятно возбуждала близость Ленинграда и страшило скорое возвращение в Порккала-Удд, в клетку, под замок. Казались невероятными и тем не менее легко осуществимыми простейшие желания — хоть денек побывать среди нормальных людей, озабоченных очередями в магазинах, зарплатой, детьми, мусором во дворах. От Кронштадта до Невы — рукой подать, умелые офицеры исхитрялись, ничуть не нарушая устава, удирать в Ленинград из Усть-Луги, куда заходили тральщики бригады охраны водного района, а уж прокатиться на электричке из Ломоносова в колыбель революции сам бог велел.

Когда вошли в родную бухту, за кормой будто лязг раздался. Дверь клетки захлопнулась. Пришвартовались и услышали свеженькую новость. Вчера нажрался механик, у военторговского ларька палил в воздух из пистолета и орал: «Я молодой! Я красивый! Я кончал Училище имени Дзержинского! Я хочу совокупляться!» Недотепу скрутили и до утра заперли в карцере. Финские пограничники задержали девочку Машу, которая рассорилась с родителями и двинулась в Киев к дедушке. Отца Маши вызывают на парткомиссию, советских пограничников потащат куда-то выше — все-таки первый случай пересечения сухопутной границы. А что морская с дырами — в этом мог убедиться Алныкин, получив письмо от эстонской школьницы.

Принес его командир тральщика, тот самый старший лейтенант, рассказавший Алныкину о происшествии на улице Пикк и выигранном пари у ресторана «Глория». Уже неделю ходила по пирсам жена некого офицера, на всех кораблях искала какого-то «Володю без шапки», чтоб передать ему письмо. Оно и было перехвачено командиром тральщика, как только он глянул на конверт. На нем стрельчатыми буквами было выведено: «Тому Володе, который на улице Пикк забыл шапку». И ни единого почтового реквизита. Разумеется, и без штампа «Проверено военной цензурой». Попасть в Порккала-Удд могло оно только через постоянную щель в военно-морской границе, этим досадным промахом погранслужбы воспользовалась отправительница письма, передав его на Минной гавани какой-то офицерской жене, а они частенько совершали вояжи в Таллин и обратно. Вручивший письмо старший лейтенант назидательно посоветовал Алныкину быть осторожнее в связях с женщинами.