Толик поглядел на открыточные цветы, рванул бумажку.

– Что ты? – вздрогнула мама.

– Так, – ответил, хмурясь, Толик. «Сказать или не сказать?» – подумал он и решительно мотнул головой. Нельзя было даже на мгновенье представить, что будет, если сказать. Как будет. Он просто промолчит. Спрячет в себя подальше отца с его новой семьей.

Мама все глядела на Толика, все улыбалась, счастливая, что ей цветы подарили, нарядная, в синем платье под стать глазам, и что-то еще хотела сказать Толику. Наконец решилась.

– Там папа, – шепнула она и кивнула за окно.

Толик вздрогнул.

– Ну и что? – быстро спросил он.

– Нет, ничего, – ответила, смущаясь, мама. – Может, ты позовешь его?

Толик сел. На столе дымился пирог, в глубокой тарелке поблескивал холодец, в окружении нескольких рюмок стояла бутылка с вином. «День рождения! – горько подумал Толик, поглядывая на маму. – Знала бы она, какой это день рождения!»

– Так позовешь? – спросила, волнуясь, мама, и Толик увидел, как хотелось ей, чтоб пришел отец.

– Нет, – сказал он и шагнул к окну.

Возле ворот торопливо курил отец. Он смотрел на их окна и, увидев Толика, махнул ему рукой. Сердце зашлось у Толика. Он отступил назад, как когда-то мама.

– Что ж ты? – спросила из-за плеча мама. – Он тебя зовет!

Не ответив, Толик сел за стол.

– Тогда, – неуверенно сказала она, – тогда я схожу сама.

Мама глядела то на Толика, то на бабу Шуру, будто спрашивала у них разрешения. Толик мрачно смотрел в тарелку, а бабка, словно ничего не слышала.

– Так я пойду, – не то спрашивая, не то, утверждая, сказала мама и вышла в коридор.

«Не придет», – уверенно, подумал Толик про отца. И точно. Мама вернулась бледная и растерянная.

– Он не идет, – сказал она. – И зовет тебя. Хочет тебе что-то объяснить.

Толик молча жевал холодец, не ощущая вкуса. Кровь тугими ударами стучала в висках. «Объяснить! – подумал он с ненавистью. – Все уже объяснил, чего там!»

Ночью Толик часто просыпался, словно от каких-то толчков, и с ужасом вспоминал отца. Будто только сейчас понял, что случилось. В отчаянии Толик сжимал кулаки. Что делать? Что делать?.. Поздние слезы душили Толика, и он, чтоб не разбудить маму, зарывался с головой в подушку.

В ночной тишине цветы источали тонкий запах. Толик вспоминал, как доставал их, и проклинал себя. Ведь он для отца старался!

Толик лежал на спине, то забываясь, то вновь вздрагивая и широко открывая глаза. Над головой светлел потолок, с боков неясно проступали стены, и Толику казалось, что он бредет в лабиринте, что он заблудился в этих мутных стенах и не знает, куда идти. Толик закрывал глаза, и оказывалось, что у лабиринта нет дна. Он падал вниз, в черную пропасть, и, задыхался от ужаса.

Утром Толик едва проснулся. Трещала голова, и все тело было тяжелым, словно налитое свинцом. Он плеснул в лицо воды, сунул в карман горбушку и вышел на улицу.

Двор был пуст и тих, как вчера, опять ярко горело солнце, но оно не походило ни на какого плавающего мальчишку. Просто шар, на который невозможно смотреть, надоедливый со своей жарой. Деревья даже примерно не напоминали богатырей – просто горы обвисших листьев. Асфальт душил тяжелым зноем, и ничего в нем интересного тоже не было.

Кто-то окликнул Толика, он обернулся и увидел отца.

– Подожди, Толик, – попросил он. – Я должен тебе объяснить.

Толик вгляделся в его лицо. Еще глубже стали две морщины от носа к уголкам рта, темные борозды пересекали лоб, а глаза походили на застывшие ледышки. Толик подумал, что отец сразу стал посторонним и незнакомым.

Он что-то говорил, но Толик не слушал, будто отец стоял за толстым стеклом. Потом повернулся и побежал.

– Толик! – крикнул отец. – Подожди!

И Толику послышалось отчаяние в его голосе. Но он лишь прибавил ходу.

Толик бежал размеренным шагом, как спортсмен, – согнув в локтях руки, дыша носом, сильно отталкиваясь ногами от земли, и вдруг услышал за спиной шаги.

Кто-то гнался за ним. Тот, сзади, приближался, и Толик рванулся вперед. Он уже не думал, что надо сгибать руки в локтях, дышать носом, сильно толкаться ногами. Толик мчался по дороге и слышал сзади тяжелое, прерывистое дыхание.

«Что же, – думал он, – значит, так? Отец обозлился и решил поговорить с ним, как тогда, на пляже? Дать ему как следует, чтоб выслушал и понял? Доказать свою справедливость? Ну уж нет! Этого не будет!»