Женя заботился о ней. Защищал ее. Последний человек на этом куске земли жертвовал собой, заботясь о ней. И тетя Света заботилась о ней, выбрала красивый сервиз, приготовила бутерброды. И отец Андрей. Баночка с елеем все еще в его руке. И все эти страшные замороженные люди оказались здесь, только чтобы заботиться о ней. Она, Саша, всем обязана им, тем, которые крутились вокруг нее, пока она воспринимала это как должное, как дань ее способностям. Да, они обязаны были доставить ее сюда, установить мониторы и прочее, но никто не обязан был делать для нее бутерброды, которых она даже не просила! Чувство благодарности всем, кто был в этой комнате, и тем, кого она знала раньше, всем абсолютно, вплоть до приветливых продавщиц и нянечек в детском саду, тем, кто когда-либо что-либо делал для нее, беспокоился за нее, думал о ней, согрело ее сердце. Словно волна тепла прошла по комнате, пропали ледяные стрелки на потолке и стенах, замороженных людей вынесло, словно ветром. Свеча горела ярко. Но индикатор был красный.

Женя бросился к мониторам. Они, как ни странно, все еще работали. Но на абсолютно черной карте было всего одно белое пятнышко.

— Ты просто чудо. — Женя обнял ее и расцеловал. — Ты все еще белая. Единственная во всем мире — и даже не серая. Катаклизм накрыл нас, но ты все еще борешься. Ты одна.

— Я осталась одна, — прошептала Саша. — Но почему карта черная? Это же была шестая волна. Почему ничего не тает?

— Окончательный прогноз, ага, сейчас глянем. — Женя достал из принтера листок. Тот обледенел, но теперь таял от тепла Сашиной благодарности. С него капало. — Еще одна волна, — сказал Женя, посмотрев листок. — Последняя. Точно последняя. Весь мир покрыт льдом, кроме этой комнаты, но Катаклизма хватит всего на одну волну. Все плохие мысли этого мира победили твои счастливые. Надо еще немного. У тебя осталось еще немного радости, любая хорошая мысль, вроде той, которой ты только что растопила лед?

— Еще одна волна, — прошептала Саша. Она пыталась вспомнить то чувство благодарности, которое только что переполняло ее, но теперь и эта мысль словно была заморожена. Как и все предыдущие. Подумаешь, бутерброды и чайник в цветочек. Не имеет никакого значения. — Мне больше нечему радоваться, — призналась девушка. — Катаклизм словно с каждой волной замораживает часть меня. Все радости, что я могла представить себе, уже не радуют. Я ничего не чувствую.

— А помнишь, я обещал поговорить, когда все кончится? — спросил Женя, заглядывая Саше в глаза. — Сейчас нет на это времени, Катаклизм собирает остатки негатива, но мы точно поговорим, я докажу тебе, что это задание было моим выбором. Что я действительно люблю тебя.

Он поцеловал Сашу, обдавая теплым дыханием ее замерзшие щеки. От него пахло молоком и медом, губы нежные и настойчивые, от них, словно круги по воде, расходилась дрожь по всему ее телу. Но девушка даже не пошевелилась. Та радость, что отвечала за любовь в ее сердце, тоже была заморожена.

— Ты ничего не чувствуешь?

— Ничего. Даже обиды. И это неважно, на самом деле. Все это не имеет никакого смысла. Зачем мы мучаемся?

Женя опустил ресницы. В это время в коридоре снова послышались шаги. Как бы далеко ни улетели замороженные люди, они возвращались. Дорожки из инея медленно ползли к порогу.

— Саша, последняя волна. Я знаю, ты сильнее Катаклизма. Скоро все закончится.

Женя принялся суетиться, поставил стол, стул, хотел закрыть дверь, чтобы забаррикадировать ее, но двери не было.

— Угомонись, — попросила его Саша устало. — Хватит. Ты не понимаешь? Весь мир, все, что мы знали и любили, — уже по ту сторону. Все обледенело. И я изнутри как ледяная. Нам с тобой больно и холодно только потому, что мы все еще пытаемся согреться.

— Ты садись за стол, ставь свою свечу. — Женя говорил отрывисто, оглядываясь в коридор. Там уже звякал фарфор. — Я задержу их. Ты просто сиди тут со свечой и думай. Думай о хорошем. Я верю в тебя.

— Хватит, я говорю тебе! — Саша поставила свечу на стол и шагнула к порогу. — Я не хочу! Нет смысла! Все обледенело, так какая разница? У меня не осталось никакой радости. Мы должны просто войти в холод, и все. И тогда все будет хорошо. Мы больше не будем мерзнуть, и бояться, и мучиться, и выжимать себя ради капли радости, словно половую тряпку…

— Я понял, не вырывайся. — Женя удержал ее. — Ты говоришь, что нет смысла. Нет разницы. А я верю именно в разницу. Я не хочу видеть черную карту. Я рад белому пятнышку. Пока есть последние капельки жизни, пока мы дышим и сердце бьется, есть тепло и есть радость. Найти трудно, но можно. Хочешь узнать, что будет, если отказаться от этого? Смотри. На моем примере. Но тебе это не понравится.

Он встал на пороге, спиной к Саше, обернулся, посмотрел на нее и сказал:

— Я знаю, что скоро все закончится и на всей планете наступит весна. Тебе надо еще немножко продержаться. Найти еще немножко хорошего в том, что осталось в твоей душе. Садись, думай, ищи. Смотри на свечу. Это последний живой огонь в мире. И не бойся. Я не пущу их.

Женя храбро посмотрел вперед и тут же обледенел. Из-за его плеча Саша увидела белые руки, мутные глаза замороженных людей, но не испугалась. Им не войти.

Она села за стол, сняла с руки браслет, положив его так, чтобы видеть одновременно индикатор и свечу. В коридоре трещали стены, за окном дробились льдины. Белые руки беспомощно шарили по ледяному Жене. А Саша смотрела на свечу, повторяя: «Живой огонь». А потом и вовсе лишь «живой», потому что очень замерзли губы, ими трудно было шевелить. Красный индикатор медленно уменьшался, из полоски он стал лишь щелочкой. Саша подумала, что все кончено, и подняла глаза на Евгения.

Сначала ей показалось, что просто блик пробежал по его затылку, по заключенным в лед волосам. Но пламя свечи уменьшилось, а движение повторилось. С волос пропала ледяная корка, их шевелил легкий сквозняк из окна. И свеча тоже задрожала на этом сквозняке. Саша защитила ее рукой и повторила: «Живой», глядя на Женю.