Даже самые богатые представители третьего сословия основывали свое благосостояние на сочетании rentes, продажных должностей, недвижимости и сеньориальных прав. Тейлор настойчиво утверждает, что «между большей частью дворянства и собственническим сектором среднего класса имела место непрерывность форм инвестиций, которая делала их в экономическом отношении единой группой. В производственных отношениях они играли общую роль» [135] Только те (в основном незнатные), кто был занят заморской торговлей, и те (в основном знатные), кто был занят в высших королевских финансовых учреждениях, обладали более подвижными и рискованными формами находящегося в обращении богатства. Но и для этих групп собственническое богатство было, в конечном счете, более привлекательным. Большинство успешных торговцев или финансистов переводили свои состояния в собственнические активы. Подобным же образом они обычно трансформировали свои усилия (или усилия своего потомства) в социально более «подобающие» профессии.

«Собственническое богатство», таким образом, становилось имущественным базисом господствующего класса. Однако важно отметить, насколько зависимо было собственническое богатство в своих различных формах от особенностей государственной структуры Франции Старого порядка. И абсолютистские, и архаические аспекты «многослойной» государственной структуры обеспечивали важнейшие опоры для социально-экономического положения господствующего класса. Французские крестьяне по-прежнему в основном придерживались дорыночных представлений о социальном и экономическом порядке и поднимали бунты и восстания, когда их общинные идеалы справедливости грубо нарушались [136] . Таким образом, поскольку землевладельцы больше не контролировали значительные средства принуждения на местном уровне, то они зависели от абсолютистской администрации как защитника в последней инстанции. В то же время различные сеньориальные, корпоративные и провинциальные институты, сохранившиеся под покровом абсолютизма, также обладали важным социально-экономическим значением для господствующего класса. В общем и целом они не настраивали буржуазию (или верхушку третьего сословия) против дворянства, поскольку богатые из всех сословий обладали сеньориальными правами, занимали продажные должности и принадлежали к привилегированным корпорациям того или иного рода [137] . В дореволюционной Франции эти институты скорее выражали и укрепляли преимущества богатых собственников перед бедными. Поскольку вне зависимости от того, насколько различались их социальные или политические цели, общим для всех этих прав и учреждений было то, что они предусматривали устанавливаемые государством налоговые преимущества и возможности получения доходов. Вместе с правами собственности на землю подобные льготы и возможности были важнейшим базисом богачей из господствующего класса в целом.

Ситуация зависимости от государства, естественно, делала господствующий класс заинтересованным в старых институциональных формах, таких как сеньориальные права и собственнические государственные должности, а также в новых абсолютистских функциях, особенно связанных со способностью государства обеспечивать военные успехи и облагать налогами экономическое развитие страны (до тех пор пока налоговые поступления приходили от непривилегированных налогоплательщиков). Такой господствующий класс испытывал подъемы и падения вместе с Францией как торговой, но некапиталистической, аграрно-имперской державой. Революционный кризис возник только тогда, когда эта французская державность оказалась нежизнеспособной в связи с изменениями в международном положении и конфликтами интересов между монархией и господствующим классом, имевшим множество плацдармов в структуре государства.

По мере развития событий в XVIII в. становилось все более очевидным, что французская монархия не может исполнить свой raison d’etre [138] . Военные победы, необходимые для защиты чести Франции на мировой арене, не говоря уже о защите морской торговли, оказались для нее недостижимы. Франция воевала на море и на суше в двух общеевропейских войнах XVIII в. – войне за Австрийское наследство (1740–1748 гг.) и Семилетней войне (1756–1763 гг.). В каждом из этих конфликтов ресурсы страны были напряжены до предела и жизненно важная для нее колониальная торговля была подорвана британским военным флотом. Взамен этого не было сделано никаких приобретений; напротив, Франция потеряла большие куски своей империи в Северной Америке и Индии, которые перешли к Британии [139] .

Основное затруднение Франции было стратегическое. Будучи торговой державой, расположенной на острове, Англия могла концентрировать почти все свои ресурсы на военно-морских силах, пригодных, в свою очередь, для защиты и расширения колониальной торговли, дававшей налоговые поступления для военных предприятий. Не было необходимости иметь в самой стране большую постоянную армию, к тому же можно было использовать ограниченные финансовые субсидии для помощи союзникам на континенте или их подстрекательства против Франции. Франция, однако, страдала от невзгод «земноводной географии». Она была или стремилась стать «одновременно и величайшей континентальной державой, и великой морской державой… Отчасти континентальная, отчасти приморская, она не могла, подобно Великобритании [или Пруссии с Австрией] устремить всю энергию в одном направлении; волей-неволей она должна была пытаться делать и то, и другое» [140] . Франция могла надеяться победить Британию, которая становилась ее основным соперником, только оставаясь в стороне от любой одновременной общеевропейской войны на континенте и концентрируя свои ресурсы на ведении боевых действий на море. «Однако это была цель, которую Франция могла преследовать, только оставив свои притязания если не на господство, то, по крайней мере, на обладание решающим голосом в Европе. [Но] великие дела Людовика XIV в ранние годы его правления задали планку для будущих поколений» [141] .

Еще более фундаментальной проблемой для Франции была недостаточность финансовых ресурсов государства. Отчасти из-за более низкого уровня национального богатства на душу населения во Франции по сравнению с Англией, а отчасти из-за того, что система налогообложения изобиловала освобождениями от налогов или налоговыми льготами для бесчисленных элит, включая должностных лиц, откупщиков, торговые и промышленные группы, а также духовенство и дворянство [142] французской короне было трудно собирать достаточно средств для поддержания длительных и возобновляющихся военных действий, особенно против враждебных коалиций, включающих Англию. Вместо того, чтобы поступиться своими военными амбициями, монархия Бурбонов просто занимала под высокие проценты у частных финансистов – и даже с большей регулярностью у собственных чиновников, состоящих на службе монархии. Подобно rentes perp'etuelles [143] , которые государство продавало частным покупателям, торговля должностями была формой долгосрочного финансирования, в которой капитал «никогда» не нужно было возвращать [144] . Вдобавок к этому, корона постоянно брала краткосрочные процентные займы у бесчисленных финансовых агентов (так как не было единого казначейства), просто приказывая им платить вперед или в большем количестве, чем налоговые поступления, получаемые ими на купленных должностях [145] .

В противоположность французской монархии, английское правительство могло в чрезвычайных ситуациях получать займы быстро и под низкие проценты. Дело в том, что английские власти могли действовать через Банк Англии – публичный институт, чье существование и действия зависели исключительно от степени торгового процветания Англии и уверенности в умах высшего класса, создаваемой под тщательным контролем парламента над государственным долгом и гарантиями его выплаты. Вследствие этого, как говорит нам С. Б. А. Беренс, «хотя может показаться, что налоговые доходы британского правительства в мирное время, даже к концу XVIII в., не могли составлять больше половины французских, британские расходы на последних стадиях двух величайших войн столетия, по-видимому, превосходили расходы французов» [146] .

По мере того как все новые и новые войны и военные поражения ухудшали финансовое положение французской монархии, сменявшие друг друга на этом посту министры финансов пытались реформировать налоговую систему, отменив большую часть освобождений от налогов для привилегированных групп и уравнивая налоговое бремя для провинций и областей. Поскольку взимание прямых подоходных налогов было за пределами административных возможностей всех правительств XVIII в., существовавшие прямые налоги на сельское хозяйство и косвенные налоги на предметы потребления с необходимостью оставались в силе, вероятно, с большими ставками для всех, поскольку корона нуждалась, в конечном счете, в больших денежных поступлениях [147] . Естественно, все социальные группы сопротивлялись таким реформам. Но наибольшее значение имело сопротивление со стороны тех богатых, привилегированных групп, которые одновременно и занимали высокое место в обществе, и стратегически укрепили свои позиции в государственном механизме.