Шрифт:
– Хорошо! – кивнул император. Через полчаса просите… господина обер – прокурора.
Пусть посидит-подождет – пока русский царь читает официальные бумаги.
Он устроился за заваленный бумагами, и папками письменный стол, на котором кроме них торчал лишь китайский яшмовый чернильный прибор. Кроме этого – ничего лишнего, никаких безделушек или статуэток.
Первой он взял прибывшую с ночным варшавским поездом парижскую «Матэн». На первой странице – известие заставившее его поднять брови.
24 июня – то есть вчера – стал фактом крах Акционерного общества «Панама». Верховная апелляционная инстанция оставила в силе решение суда департамента Сена о его банкротстве. Однако же! Георгий конечно слышал о нем – очередное достижение цивилизации – канал между Тихим и Атлантическим океанами. Сам гениальный Эйфель – создатель фантастической башни в тысячу футов что стоит в Париже – руководил стройкой. Фердинанда Лессепс – строитель Суэцкого канала! И каков итог? Миллиард триста миллионов франков убытку. Семьсот тысяч акционеров пострадало! Хорошо хоть Россия в это не вкладывалась. Надо наверное попросить Бунге выразить соболезнование французам… Впрочем доморощенные российские грюндеры мало чем уступают мсье Эйфелю и его сообщникам…
Ровно через полчаса – было просмотрено еще две газеты и три ежемесячных отчета из сибирских губерний, появился обер-прокурор.
В мышиного цвета сюртуке, белоснежной сорочке и стального оттенка галстуке с платиновой булавкой – он казалось подавлял всех окружающих своим мраморным ликом и высокой фигурой.
Окружающих правда был только один человек – и этот один был некоторым образом царь. И тем не менее Георгий на миг ощутил желание встать – мимолетное, но от этого не менее странное.
Став напротив стола Победоносцев согнулся в полупоклоне, а потом принялся говорить…
Смысл речи был вроде понятен – всеобщее падение нравов.
… Но, боже мой, куда мы идем! – сокрушался обер-прокурор. Куда мы только идем? Я вас спрашиваю, чего хотят добиться эти нигилисты и разные там студенты? И пусть пеняют на самих себя. Повсеместно разврат, нравственность падает, нет уважения к родителям. Они до седых волос мальчишки! Да – мальчишки которых надо пороть розгами – чтобы потом не пришлось вешать и расстреливать!
Он напоминал сейчас гимназического преподавателя выговаривающего ученику – Георгий само собой в гимназии не учился, но читал книги о мучениях школяров и даже пару водевилей посмотрел.
…Я знаю Ваше Величество – вас будут убеждать дать послабление обчеству! – с презрительной гримасой выговорил Победоносцев. Но благодарности вы от них не дождетесь – как не дождался ваш великий дед.
Это они сейчас как шелковые – а на уме – знайте – бомбы! Бомбы! – от этого возгласа император непроизвольно вздрогнул. Динамит! – в эту минуту он показался Георгию уже гневным пророком, мечущим громы и молнии в нечестивцев с амвона.
Нет – вдруг пронзила Георгия мысль – не пророком, но актером играющим такого пророка и забывшего что играет!
Почему-то эта мысль едва не рассмешила его. И тут Георгия посетили некие еще смутные соображения насчет Победоносцева.
– Я даже осмелюсь предположить что станет мишенью первостепенной! Злосчастный закон о кухаркиных детях! – восклицал меж тем Победоносцев. Но поверьте – сей закон может и не идеален – но он камень, который лежит на груди будущей революции.
И отвалив этот камень они не успокоятся – они возьмутся за следующий… Им нельзя давать воли! Они конечно будут рассуждать о пользе с позволения сказать просвещения! Как будто истинное просвещение зависит от количества школ, а не от того, кто в тех школах учит! – возмущенно фыркнул он. Если в народных училищах засядут длинноволосые нигилисты и курящие папироски дамочки, то не просвещение, а лишь растление дадут они вступающему в жизнь поколению! – чугунно грохотал сановник. А между тем истинное просвещение начинается с морали, и гораздо лучшим народным учителем является не умник из университета, а скромный, нравственный и верный царю священник или дьячок…
– Эээ, Константин Николаевич, – оборвал излияния обер-прокурора император, наконец-то оформивший мимолетную мысль в законченную форму. Прошу прощения – дела духовные важны, тут спору нет. Но я собственно хотел поговорить с вам о другом… – изрек он как будто и не сам Победоносцев явился к нему первый и без доклада. Я тут обдумывал ваши слова о взяточниках и ворах…
Как вы посмотрите на то, что я намерен поручить вам Государственный контроль Российской империи?
Победоносцев как-то по-особенному жалко и подслеповато посмотрел на царя. Из великого инквизитора, мгновенно сделавшись растерянным чиновничком десятого класса перед грозными очами директора своего департамента.
– Я думаю, государь, – пробормотал он, – я думаю… Но …дело в том что… в некотором смысле…
И Георгий ощутил вдруг странное чувство веселого триумфа. У него получилось!
Сам того не ожидая парой фраз он сбил с котурнов витийствующего столпа общества – поставил его на место – без криков и угроз. Это ничего – привыкайте, господа! Воли не давать? Только ведь и вас касается!
– Но государь! – справился с собой Победносцев, – я готов со всем усердием исполнить вашу волю, но я так сказать совершенно не знаю предмета деятельности сего ведомства. Я ничего не смыслю в финансах! – печально развел он руками («Можно подумать я смыслю в том как царствовать!» – желчно хмыкнул внутренний голос).