– А как бы мне прямо сегодня переговорить с этой нянюшкой? Она, получается, была последней, с кем разговаривала твоя дочь в тереме в тот вечер, – Ратмир выжидательно посмотрел на боярыню Скобелеву.

– Так нет её сейчас на подворье, – покачала головой боярыня. – Как только прознала, что Богданушку убили, так с ней родимчик и приключился. Сын её приезжал и увёз к себе в деревню. Батюшка сказал, что вряд ли она такой удар перенесёт. В беспамятстве, говорит, лежит.

– Это плохо, – с досадой покачал головой Ратмир. Он прикрыл окно и отошёл от него. Мельком глянул на боярыню и тут же отвернулся:

– Мне сказали, что ещё и старые тётушки живут тут с вами…

– Живут, живут… Только они не тётушки мне. Это старшие сёстры боярина Светозара Алексеевича. В жёны их никто не взял, вот они живут в тереме всю жизнь старыми девами. Думал Светозар Алексеевич их в монастырь отправить, да они так не хотели, так не хотели… Вот и я его упросила их оставить, всё-таки не чужие люди.

– А не чувствовала ты, боярыня, что завидуют они счастью твоему бабскому? – спросил Ратмир.

– Как же не чувствовать? Конечно, чувствовала. Да и они не скрывали, – вздохнула боярыня. – Частенько говорили, какая я счастливая, что и детишек нарожала, и что счастье женское познала.

– А почему никто их замуж не взял?

– Свёкор мой, Никита Фролович, часто в ярость впадал, и страшен был очень, когда это происходило. Мог с топором по двору бегать за тем, кто не по нраву ему придётся. Жену свою, мать Светозара Алексеевича, до смертной тоски довёл – удавилась она в одночасье, когда он её в очередной раз кнутом отстегал. Светозар Алексеевич тогда ещё только юношей был, не посмел на отца-то кинуться – мать защитить… Только есть Бог на свете. Отлились моему свёкру слёзки всех им обиженных, – с каким-то удовлетворением произнесла боярыня.

– Это каким же образом?

– А кабан его порвал, когда он на охоту поехал. Жаль только, что свекровь моя поторопилась, не дождалась этого момента. Очень уж хорошая, добрая она была, – боярыня смахнула платочком слезу.

– Похоже, что боярину Светозару Алексеевичу его суровый нрав от отца достался? – полуутвердительно спросил Ратмир.

– Да, есть немного, – покачала головой боярыня.

– Как же вы не побоялись скоморошьи потешки смотреть, если знаете, что Светозар Алексеевич мог и вас кнутом отстегать?

– Нет, этого в нём нет! – воскликнула боярыня. – Ни меня, ни детей Светозар Алексеевич за всю жизнь ни разу не обидел, ни кулаком, ни кнутом. Только сказал как-то после нашего венчания, что после смерти горячо любимой матушки сам себе зарок дал – что ни жену, ни детей никогда даже пальцем не тронуть.

– А холопа на дыбу и повесить потом на заборе или плетьми до смерти засечь – это он может, – констатировал Ратмир.

В ответ ему было молчание.

– Понятно, – вздохнул он. – Вспоминай теперь, боярыня, когда ты заметила, что Богданушки нет в светлице. Может она сказала тебе что-то, прежде чем уйти отсюда?

– Так она с нянюшкой своей пошла к себе в опочивальню, ко сну готовиться. Время-то уже позднее было.

– И более ты её уже не видела?

– Ох, – тяжело вздохнула боярыня. – Горюшко моё горькое. Не видала я больше свою доченьку живой… Только наутро, когда тётка Прасковья прибежала со страшным известием, так мои ноженьки и подкосились, и больше я ничего не помнила… И как же она могла оказаться-то на том проклятом поле?! Как же охранники-то на воротах не уследили?!

– А могла она, не сказав никому, сама убежать за забор? Ты же, боярыня, знала, что она бегала на конюшню жеребят лечить, – произнёс Ратмир и проследил, как странная гримаса промелькнула на лице боярыни.

– И это ты уже знаешь, скоморох, – вздохнула боярыня. – Да, бегала она туда. Уж больно ей жеребят было жалко. От отца-то, конечно, всё скрывали. Богданушку все любили. Никому она даже слова плохого не сказала…

– И на конюшне есть молодой конюх, юноша ещё совсем, – негромко произнёс Ратмир, следя за реакцией боярыни.

Она нахмурилась, хотела что-то возразить. Но потом глянула на Ратмира и развела руками:

– Ну, раз и это тебе известно, то … Да, бегала она на конюшню. А только умишко-то у неё ещё совсем детский был. Я и приказывала ей, и дверь её комнатки запирала, и отцу грозилась рассказать. Только рвалась она к нему очень сильно. «Люблю», – говорит, и всё! А он же – холоп! Светозар Алексеевич как узнал бы, так и живо с неё шкуру спустил бы!.. Вот этого я больше всего боялась. А так – покрывала её, конечно. Ну, не убивать же мне её было! Дочь ведь она мне родная. Не знаю, было ли что там промеж них…

– Не было между ними ничего. Боялся он гнева боярского, и потому, кроме поцелуйчиков, ничего у них и не было, – задумчиво произнёс Ратмир, рассеянно глядя куда-то вдаль. – Значит, и того она любила, и этого… Нда-а, задачка однако…

Ратмир неожиданно замолчал и с усилием потёр правым указательным пальцем переносицу.

– Что, скоморох? – обеспокоенно переспросила боярыня.

– Да нет, ничего, – покачал головой Ратмир и, поспешно попрощавшись с боярыней, вышел из терема во двор и направился в сторону большой, богато обустроенной избы в дальнем конце подворья. Там жил смотритель боярина Скобелева – тиун Устин. Поднявшись на невысокое крыльцо, Ратмир с силой постучал в деревянную дверь. Дверь открыла невысокая, полная женщина около шестидесяти в платке, с женским головным убором на голове и, подслеповато щуря на него глаза, спросила: