– Я не этого просила, – сказала она, резко впиваясь пальцами в затылок Раймона и заставляя приподнять голову.

– Не надо, Инг.

Ингрид тут же оттолкнула полуэльфа в сторону и принялась одеваться.

Раймон тоже подобрал рубашку и принялся застёгивать пуговицы. Теперь он видел, что дрожат пальцы Ингрид. Эльфийка была напугана. Или попросту зла. Злую Ингрид Раймон видел редко, но ничуть об этом не жалел.

Ингрид молча подошла к виверне и вскочила в седло. Не дожидаясь, когда Раймон последует за ней, она рванула в небо, наслаждаясь ледяным ветром, бьющим в лицо. Первый раз она предложила себя – и была отвергнута так открыто. Гордыня терзала сердце эльфийки ледяными когтями. Она могла выбрать любого. Любого из самых красивых сыновей дома Синего Дракона. Но она хотела полукровку – жалкую и случайную находку отца, которую пригрела рядом с собой. Вот только полукровка. Не хотел. Её.

Раймон нагнал Ингрид уже на посадочной площадке. Протянул руку, чтобы остановить, но Ингрид обернулась молниеносно, будто готовилась к удару, и голубые глаза обожгли полуэльфа таким холодом, какого не встретишь самой суровой зимой.

Ингрид отвернулась и молча пошла прочь. Раймон выждал немного и направился следом.

В башне царил странный переполох. Слуги и стража носились в разные стороны, но Раймон не сразу заметил неладное – лишь когда Марлин перегородила дорогу Ингрид и что-то закудахтала.

Раймон разобрал только два слова, от которых озноб прошиб его с ног до головы: Тауфин мёртв.

Вереница домочадцев тянулась к хрустальному алтарю, на котором возлежало неподвижное тело Владыки дома Синего Дракона, Тауфина.

Во всех помещениях царил полумрак. Окна и зеркала были занавешены, цветной камень стен, казалось, потускнел.

Ингрид едва могла заставить себя оставаться в комнате – как старший Хранитель Дома она обязана была провести церемонию над телом погибшего и всю следующую ночь бдеть, охраняя бренный сосуд его тела от гостей из Преисподней.

Ингрид обшарила взглядом очередь, выстроившуюся, чтобы проститься с покойным. Раймон почему-то стоял в самой середине, хотя как сын владыки должен был подойти к нему одним из первых. Ингрид попыталась поймать взгляд своего вечного спутника, но не смогла. Раймон смотрел в одну точку и, казалось, отсутствовал. Ингрид отвернулась и тоже стала смотреть перед собой. Ей не было грустно от того, что она потеряла отца. Странно, но это событие она приняла как данность. В тринадцатую ночь лета бессмертный Владыка дома Синего Дракона принял удар тёмного клинка и отправился к Предкам. Так же, как до этого отправились к Предкам мать, дядя и брат. Ингрид не слишком интересовали подробности. Она знала: граница – это опасно.

Куда больше Ингрид терзали мысли о том, что ждёт её впереди. Такая спокойная и размеренная жизнь внезапно раскололась на две части, и Ингрид могла лишь просить Духов, чтобы новая часть не была хуже прежней.

Раймон тоже не питал излишних надежд. Однако времени подумать о том, что будет дальше, у него ещё не было. Всю ночь он не спал, пытаясь смириться с мыслью о том, что Тауфина больше нет, но по-прежнему не верил. Уже остановившись у мёртвого тела, он долго смотрел в спокойное, озарённое внутренним светом лицо. Казалось, Тауфин вот-вот поднимется и объявит всё происходящее фарсом.

Раймон видел смерть. Это всегда были чужие, грязные люди, убитые в подворотнях за гроши. Только однажды это была мать – но она была стара, долго страдала, и смерть стала для неё избавлением от вечных мук голода и холода.

Тауфин был другим. Он был вечным, как стены башни, в которой он царствовал. Он был крепким и сильным. И он стал Раймону отцом. Настоящим отцом, на чью силу и справедливость Раймон всегда мог положиться. Да, Тауфин наказывал его, и куда чаще, чем избалованного младшего сына. Но Раймон никогда не чувствовал обиды на отца – почему-то полуэльф всегда твёрдо знал, что именно его долг остановить Ингрид, если та заиграется. И Тауфин будто соглашался, что эта ответственность лежит на его плечах. Он доверял Раймону, и поэтому спрашивал с него больше, но несправедливости в его решениях не было никогда.

Тауфин стал для Раймона светом. Ярким и тихим солнцем, неспешно плывшим над его жизнью. Теплом, согревшим его в трущобах. Порой Раймону казалось: всё, что происходит с ним – просто сон. Ещё чуть-чуть – и он очнётся у стены припортового кабака, а глаза как прежде будут мутиться от голода. Он просыпался – и ничего не менялось. Башня, Тауфин и Ингрид – все они были на своих местах.

Теперь что-то рухнуло в привычной картине мира. Тауфина не было, и разум не хотел смириться. Поймав на себе раздражённый взгляд одного из кузенов, Раймон сделал над собой усилие и коснулся губами холодного лба Владыки.

– Прощай, отец, – прошептал он и, возвращаясь в тиски обязательного ритуала, побрёл прочь, к выходу.

Остаток дня Раймон сидел на стене, окружавшей башню, и смотрел вдаль, туда, где бессмертного Тауфина настигла смерть.

А на следующее утро Белл собрал домочадцев в зале, где когда-то Раймона принимали в семью. Он сидел в кресле, принадлежавшем отцу, и Раймон поминутно сжимал кулаки, стараясь сдержать непрошеную ярость. Ингрид стояла рядом – и в то же время так далеко. За всё утро она ни разу не заговорила с Раймоном. Под глазами Хранителя залегли глубокие тени – бессонная ночь давала о себе знать. В первую секунду, когда сестра показалась в дверях, Раймон ощутил почти непреодолимое желание обнять её и погладить по растрепавшимся волосам – но вокруг были люди, да и Ингрид вела себя так сдержанно, будто видела Раймона в первый раз.