– Слышала новость: Летицию собираются замуж выдать?

Быстро подняв глаза на сестру, Летиция залилась краской.

– Не болтай, лгунья! – вскричала она. – Матушке он не по нраву, значит, она не даст своего благословения.

– Как отец решит, так и будет! – отпарировала Каприс. – И ты знаешь об этом не хуже меня.

– Лгунья! – повторила Летиция.

От уверенной злости сестры задор Каприс только усугублялся, и она продолжила вести беседу со мной, делая вид, что мы наедине.

– Он такой очаровательный. Только разговаривает плохо и когда ест, громко чавкает. А ещё у него огромные передние зубы. Их желтизна напоминает золото ацтеков. Что не говори, самая достойная партия для бесхарактерной особы!

Щеки Летиции вспыхнули пуще прежнего, даже слегка крючковатый нос – и тот покраснел от досады. С моей стороны безучастность – главный порок, относящий мир назад к этапу самобытности – нельзя было называть жестом благородства. Но взаимосвязь двух сестёр выглядела крайне интересной, и прерывать столь драматичную сцену я не посмела.

– Не стесняйся! Расскажи Белле, как ты влюбилась в Джеймса Кемелли и в прошлом году отсылала ему письма. Мы так «далеко» живём друг от друга, что ответ так до сих пор и не пришёл.

Издевки Каприс пошатнули в Летиции чашу душевного равновесия. Ее губы задрожали. Она силилась не заплакать, но предательские слезы наполнили выразительные глаза кроткой девушки. В тот момент она выглядела агнцем; невинной жертвой, роль которой бесценна в театре высокой драмы. Каприс тоже менялась на глазах. В ней будто засела тысяча чертей, и те искушали её на истязание сводной сестры.

– Прекрати, безбожница! – кричала Летиция. – Лгунья!

На секунду Каприс отразила циничную улыбку, и её крепкие руки по непонятным причинам затряслись.

– Или поведай, как своровала снимок Джеймса и лобзала его под одеялом!

– Каприс, хватит! – вмешалась я. – Сестрам подобает жить в мире и согласии.

Каприс метнула укоризненный взгляд: он красноречиво обвинял меня в измене. Сотрясаясь всем телом, она направилась к дому Медичи и лишь изредка оборачивалась, чтобы снова бросить свой гневный взор.

Летиция выглядела потерянной и старалась не встречаться со мной глазами. Она тихо сказала:

– Извини, Белла… Я лучше пойду.

Я крайне озадачилась перепалкой сестёр. Они были несколько старше меня, и тот возраст требовал знаний правил этикета, а также навыков применения их при посторонних людях. Но вместо этого они вели себя вопиюще; словно невоспитанные дети, не сумевшие поделить игрушку, которой по сути являлся Джеймс Кемелли – человек, чьё общество Агостина Медичи и тетушка Адалия совершенно отказывались воспринимать. Я посчитала разумным забыть ту неловкую историю, и, впрочем, мне бы то удалось, если бы не вечер того же дня.

Погода воцарилась приветливая, и, не смотря на умеренный жар прогретого воздуха плантаций, внутри дома Гвидиче витала легкая прохлада. Обстановку в нём нельзя было назвать богатой – тётушка не заостряла внимания на качестве мебели, отдавая предпочтение искусству выгодной расстановки предметов и умению вписать в интерьер декоративную вещицу. Ранее её навязчиво преследовало желание тратить итальянские лиры, но после кончины супруга тётушка Адалия потеряла тягу к расточительству. Плантация требовала немалых затрат и полного контроля, и она понимала это. Однако, при всей своей приобретенной бережливости она не могла устоять перед шикарными обедами, которые давала чаще соседей и совершенно не скупилась на изыски в блюдах. Потому на столе всегда присутствовали сорта элитных вин, поркетта и свежая чамбелла6. Она старалась компенсировать расходы, экономя на одежде, и объясняла свой сдержанный вкус нежеланием выряжаться при статусе вдовы. Ее скудный гардероб прятал в себе длинные юбки и платья, преимущественно недорогих материй, и подобные стилю рубашки, и очень редко, на праздник она снисходила до кринолина.

Не изменяя твердым манерам, в тот вечер тётя спустилась в скромном длинном платье грязно коричневого цвета. Семья Гвидиче толпилась у накрытого стола, ожидая последнего гостя, о котором я не ведала. На сей раз Медичи не пришли, и оставалось только догадываться, что могло послужить причиной.

– Снова он опаздывает, – ворчал дядя Джузеппе, успев изрядно проголодаться, – на месте его отца я бы внушительно потолковал с ним о манерах.

Дядя Джузеппе нахмурился. Созерцая высокий лоб с ярко выраженными буграми и несуразно вздернутый нос дяди, навряд ли со стороны его сочли бы представителем древнего итальянского рода. Он больше походил на северного скандинава или англичанина. Хоть ростом он был невысок, но в широких плечах его таилась небывалая мужественность. Чернявые прямые волосы, укороченные по старинке, и тёмную густую бороду разбавляла запоздалая седина.

В его светлых суетливых глазах я приметила иссякнувшее в конец терпение, и дядя принялся мерить шагами комнату вдоль расставленных стульев. Тереза, сверкая белыми зубами, порхала из столовой с горячими блюдами, лишний раз улучая момент приобнять меня или поцеловать в макушку. Тётя Адалия тоже нервничала, но виду не подавала. Антонио и Доротея сдержанно поджидали за столом, то и дело поглядывая на часы.

Мы обождали ещё пятнадцать минут.

– До чего же невоспитанный, – сердито отозвалась тётя Адалия, – точно вырос в диких джунглях! В конце концов всему есть предел! Время ужина было оговорено, может он и вовсе не придёт… Давайте приступим к трапезе. Да благословит Господь пищу нашу насущную.