Все окна и двери были наглухо закрыты, что бы хоть одно место в городе оставалось пригодным для отдыха. В момент, когда Малек и Демитэр закидывали на гору очередную мертвую женщину, из-за открытых дверей вышла Аквария и, прикрывая рот рукавом, пригласила мужчинам зайти отобедать и отдохнуть.

Зайдя в помещение и плотно закрыв за собой двери, друзья в первую очередь решили смыть с себя пот и грязь, а также запах, который, казалось, пропитал их до кончиков волос. Закончив с банными делами, они выкинули грязную одежду и оделись в заранее приготовленную хозяйкой постоялого двора новую.

Войдя в зал, увидели уже накрытый стол множеством блюд, которые еще испускали горячий пар и баловали обоняние голодных мужчин.

— Неужели ты сама это все приготовила? — Спросил Сареф, усаживаясь за стол.

— Конечно, мне было не комфортно просто наблюдать за вашей работой, поэтому я решила помочь вам таким способом, ведь я хоть и бессмертная, но физическая сила у меня на уровне хрупкой женщины.

— Зато уровень мастерства в готовке у тебя явно выше человеческого, это невероятно вкусно, — похвалил хозяйку Демитэр, жадно проглатывая кусок жареного мяса.

— Благодарю за похвалу, — слегка поклонилась Аквария, — вы удивитесь, но переживала по поводу вкуса. Я очень давно лично не принимала участие в этом. Мне очень приятно и лестно слышать вашу похвалу.

— Я все же не могу перестать удивляться, — начал говорить Малек, — ты очень человечна. Не прими за грубость, но ты живёшь столько тысячелетий, а в тебе все еще не умерли такое качества как воспитанность, переживание, нервозность, страх, сострадание. Я помню выражения твоего лица в тот момент, когда Блегскол сказал о своем намерении убить всех. Ты можешь объяснить мне почему так? Что помогло тебе сохранить все эти качества за такой длинный промежуток времени? Ведь, признаюсь, даже я в свои тридцать пять лет, которые для тебя как мгновение, повидал столько смертей и горя, что невольно привык к этому, с каждым разом мое сердце все меньше трепещет и замирает при всех видах проявления жестокости. Я даже уже перестаю чувствовать страх перед сражением, — на мгновение Малек замолчал и пытался что-то вспомнить, — вот даже недавнее сражение с Блегсколом, я не могу вспомнить момент, когда во мне возник бы страх, лишь некое покалывание в висках и дрожи в руках. Но это скорей была неуверенность, чем страх.

Аквария, которая не с большим желанием утоляла аппетит, лишь изредка клала маленький кусочек чего-то в рот и, запивая такими же маленькими глотками вина, не спешила с ответом. Казалось, этот вопрос поставил ее в затруднительное положение. Она не могла объективно ответить или же подобрать слова, что могло объяснить ее «человечность». Мужчины не давили на нее и терпеливо ждали, попутно доедая остатки блюд со стола. Когда с трапезой было покончено и все принялись подливать себе терпкого напитка, неторопливо смакую его богатый вкус. Видимо, Аквария достала лучшее из ее запасов, ведь хранить его уже не было никакого смысла.

Возможно так совпало, или же женщина специально ждала момента, когда каждый насытиться едой, начала неспешно говорить.

— Мне трудно подобрать слова что бы ответить вам. В тебе говорит твоя наивность, Малек. Твоя, как ты сказал, привычка для меня звучит не более, чем шутка и невежество. В этом невежестве я могу упрекнуть и себя, в самом начале, когда я только получила это дар, проклятье, как вам будет больше угодно, я относилась ко всему так же, как и ты, и со временем даже еще более цинично. Но мне кажется, что чем больше времени проводишь на земле, тем больше ты меняешься, и не в сторону безразличия или апатии, а в сторону сочувствия и сопереживания. Меняется лишь масштаб. Когда твой век жизни имеет границы и он так скоротечен, для тебя становиться трагедией потеря одного человека: матери, отца, ребенка, друга. А для таких как я, трагедия это нечто большее. Смертный не может видеть, как сотворился город и как он пришел к краху, он не видит рассвет семьи во всех ее поколениях. А я могу, я могу помочь в этом всем. От самого начала до самого их конца. Вот так же и этот город, я послужила началом его основания, я помогала семьям, которые обосновались здесь. Я растила его, как родного ребенка, на протяжении не одного века. Он рос на моих глазах. Да, люди рождались и умирали, строились новые здания, росли деревья и сады, так же они рушились и пропадали. Но город стоял развивался и расширялся. Теперь представь, сколько лет мать проводит со своим ребенком: тридцать, сорок, пятьдесят лет? А в самом драматичном варианте год и меньше. И как она убивается из-за горя, такое отчаянье доводит до могилы. Срок в пятьдесят лет для меня мгновение, за которое не измениться коренным образом ничего. Но даже за этот период времени вы страдаете, радуетесь. Ваше счастье, которое длиться несколько лет, у вас отобрали — снова эмоции. А теперь возьми отведенный вам век счастья, отведенное время с детьми и любимыми, и приумножь в десятки и сотни раз. И в один миг это забирают. То, что ты растил и строил столетиями, исчезает, представь ту агонию и бессилие которые сковывает сердце. И вашему несчастью еще есть оправдание, так хотели бессмертные, такова судьба, закон мира. У нас нет этих оправданий, мы и есть закон, мы и есть бессмертные, которые управляют этим миром. Ни или так вам кажется. А мы, со всей своей силой и властью, контролем законов и правлением мира, не можем изменить абсолютно ничего. Ты можешь вообразить это бессилие, когда ты даже не можешь найти оправдание той или иной трагедии…

Голос Акварии уже не был ровным. Она то кричала, то шептала. Слезы подступали к ее глазам, кубок в руках дрожал. Чем больше слов она произносила, тем тяжелее ей было продолжать. Взяв короткую паузу, она пыталась взять себя в руки и закончить свой драматичный монолог. Ее рассуждения о человеческих чувствах отразились и на ее слушателях. Его слова проникали в самые глубины души, мысли были заполнены ее отчаяньем. И сейчас в сердце они понимали, что никакой это не дар, а самое ужасное проклятье. Сареф, как новоиспечённый бессмертный ветра, жадно вникал в каждое произнесенное слово, он со страхом смотрел в свое будущее.

— Чем дольше живешь, — наконец решилась на последние слова Аквария, — тем тяжелее… Тем, как ты выразился Малек, человечнее мы становимся. Простите, я пойду посмотрю как там Мондис, — уже не в силах сдерживать слезы, Аквария быстро удалилась, не желая показывать свою слабую ранимую сторону.

В зале повисло тягостное молчание, да и к чему сейчас нужны были слова, к чему пытаться оспорить ее речи, приводить доводы и аргументы. С уверенностью можно сказать, что она сама себе приводила в пример все, что могла, говорила все приободряющее слова. А со всем своим опытом, со всей мудростью, которую приобрела, ее слова имели еще больший вес и правоту.

Глава 38

Континент Сикон, недалеко от главного отделения ордена хаоса.

Мужчина с темными волосами неспешно шагал по лесным тропам. Лес занимал большую часть территории этого континента, всегда заснеженный, с огромными деревьями, которые как исполины тянули ветви к небу. Играющий на лучах солнца снег звонко хрустел под ногами путника. Морозный воздух обдувал покрасневшие щеки, борода была покрыта инеем от собственного дыхания и конденсата тепла тела и мороза. Широкий белый плащ полностью скрывал тело спутника от наступающего ветра, единственно голова была полностью открыта, свисающий капюшон не был использован по назначению. Весь в белом среди снегов, как призрак, ходящий промеж деревьев, он мог быть незамеченным никем, только длинный черный волос развивался на ветру, как будто говоря: «Вот он я, и пускай я буду замечен всеми».