– Хорошо, – кивнул статский советник Радченко. – Слушай… Третьего дня, поздно вечером, в управление Сретенской полицейской части постучался молодой человек болезненного вида. Когда ему открыли, он представился мещанином Иваном Александровичем Колобовым и заявил дежурному полицейскому чину, что, дескать, его надлежит немедля арестовать, поскольку он проживал в августе месяце в Рязани и знает, кто совершил убийство генеральши Безобразовой и ее горничной. Более того, по его словам, возможно, и он сам принимал в этом душегубстве участие. Свой допрос Колобов попросил отложить до утра, сказал, что ему нужно все тщательно обдумать, после чего его закрыли в камере. А утром, когда камеру открыли, Колобов оказался мертв… Твоя задача состоит в том, – взглянул в глаза Воловцову статский советник, – чтобы прояснить личность этого Колобова, а также правдивость или ложность его слов.

– Так мне что, опять в Рязань придется путь держать? – с наименьшей долей вопросительной интонации промолвил Иван Федорович.

– По всей вероятности – да. Что поделаешь, у тебя работа такая. А потом ты ведь не любишь сидеть на одном месте, тебе ведь оперативным простор подавай! – ответил Радченко. – Ну и с делом генеральши Безобразовой придется познакомиться, поскольку без этого, похоже, тебе не обойтись, – добавил он.

– Поня-атно, – протянул Воловцов и опять перешел с Радченко на "вы": – Разрешите приступить к выполнению задания?

– Приступайте, – вполне серьезно посмотрел на Воловцова Геннадий Никифорович и углубился в деловые бумаги.

В России ноябрь месяц только по календарю осенний. Так сказать, де-юре. А на практике, то есть де-факто ноябрь – уже решительно зима. Со льдом, со снегом, который случается выше щиколотки; с ночными морозами и инеем на ветвях деревьев, делающим их неживыми, словно какая-то искусственная театральная декорация для детской сказки. И это только начало пьесы под названием "зима". А сама пьеса всегда со многими актами и действиями будет играться и в декабре, и в январе; в феврале – кульминация представления, а в марте и начале апреле будут завершающие сцены. Случается, что и в мае месяце после весеннего тепла выпадает тяжелый мокрый снег и лежит по несколько дней кряду. Это заставляет многих городских обывателей, чертыхаясь и кляня непогоду, лезть в чуланы и кладовки и доставать обратно недавно вычищенные и сложенные в сундуки шерстяные и меховые вещи, переложенные стружкой хозяйственного мыла и посыпанные нафталином. А те из горожан, кто не желает или ленится доставать уложенные на хранение зимние вещи и продолжает ходить в весеннем одеянии, цепляют в скором времени болезнь, именуемую инфлюэнца. И ладно бы они сами болели, единолично. Так нет же! Своим чиханием и кашлянием они заражают других. И вот вам уже эпидемия и множество больных самых разных сословий, в том числе и граждан, состоящих на государевой службе, отсутствие каковых на своем месте в нужный момент может сказаться на состоянии дел в городе, уезде, губернии, а то и во всей Российской империи. А это уже дело государственной важности!

Иван Федорович Воловцов болел не часто, поскольку всегда одевался по погоде. Вот и на этот раз он был одет по-зимнему: в теплых штиблетах-балморалах с галошами, габардиновой бекеше с каракулевым воротником и зимней касторовой шляпе.

Из Кремля Иван Федорович пешочком прошел через Александровский сад, на улице Манежной взял извозчика и через Моховую и потом через Неглинный проезд выехал на Цветочный бульвар. С него повернул в Первый Знаменский переулок. Доехал до его конца и повернул направо, в Третий Знаменский переулок.

– Дальше-то куды, ваш бродь? – оглянувшись, спросил извозчик в овчинном тулупе.

– Дуй до пожарной каланчи, – приказал Воловцов.

Сретенская полицейская часть располагалась вместе с пожарным депо на Сретенской горке в Третьем Знаменском переулке недалеко от Цветного бульвара. Это был длинный и весьма старый двухэтажный дом, выстроенный еще в середине восемнадцатого века, поскольку первый этаж дома уже начал потихоньку врастать в землю, что случается с домами, имеющими вековую и более историю. Иван Федорович вошел в здание и, представившись дежурному полицейскому чину, прошел внутрь. Участковый пристав Земцов, которого Воловцов немного знал, находился на месте.

– Я по поводу Колобова, – поздоровавшись, заявил Земцову Воловцов. – Когда он пришел в часть, кто был дежурным офицером?

– Старший унтер-офицер Подвойский, – последовал быстрый ответ.

– Я могу с ним переговорить? – спросил Иван Федорович, в надежде, что унтер окажется на месте.

– Отчего же нет. Конечно, – с готовностью ответил пристав Земцов, оправдав надежды Воловцова, и вышел из кабинета.

Через минуту он вернулся с высоким добродушным здоровяком в полицейских шароварах, круглой мерлушковой шапке и черной шинели с контр-погонами, на которых витые оранжевые плечевые шнуры имели по три посеребренных гомбочки.

– Городовой старшего оклада старший унтер-офицер Подвойский, – бодро отрапортовал полициант, за плечами которого в жизненном багаже явно находилась суровая воинская служба.

– Судебный следователь по особо важным делам коллежский советник Воловцов, – в свою очередь представился Воловцов. – У меня к вам будет несколько вопросов.

Старший унтер-офицер кивнул и вопросительно уставился на судебного следователя, ожидая, чего он такого скажет.

– Это ведь вы дежурили вечером третьего дня? – задал первый вопрос Воловцов.

– Так точно! – гаркнул старший унтер-офицер Подвойский и вытянулся во фрунт, как и положено по уставу, развернув плечи, подав тело немного вперед и подобрав подбородок.

– Вольно, – был вынужден сказать Иван Федорович и добавил: – Мы же с вами не на плацу, а просто беседуем.

– Слушаюсь, – уже более спокойно произнес старший унтер-офицер и ослабил стойку.

– Расскажите мне подробно, как все происходило, – дружелюбно попросил Воловцов.

– Через два с половиной часа по заступлении мною на дежурство, я услышал стук в дверь, – ровным голосом начал повествование Подвойский. – Я открыл и увидел на пороге молодого человека лет двадцати пяти. Он был трезв, как стеклышко, однако изрядно замерзший, и вид имел очень нездоровый.