Первоклашкой переступив школьный порог, вдохнув смешанный запах манной каши со свежей масляной краской, почувствовал я сразу, что легко мне не будет. Так и вышло – столкнулся впервые с тем, что больше не смогу, как привык, просто быть таким, какой есть – играть, рисовать, делать так, как считаю правильным. Пришлось побороться за свою леворукость, уж очень педагоги хотели сделать меня правшой, только ничего не вышло – я упрямый, так до сих пор и рисую левой рукой. Не понимаю, зачем было переучивать, ломать то, что дано природой.

Трудновато мне было и со школьной программой, тогда совсем не брали в расчет детей с дислексией и особенности их обучения (дислексия – сложность с восприятием письменных текстов). Среди левшей эта особенность часто встречается, особенно если они живут в двуязычной среде, так получается из-за перегрузки правого полушария и центра Брока в мозгу, и научиться чтению гораздо сложнее и дольше, чем обычным детям.

К слову, так было и с Альбертом Эйнштейном, и изобретателем Томасом Эдисоном, поэтом Маяковским, с Мерлин Монро, Квентином Тарантино, Томом Крузом – и все они прославились вовсе не своей дислексией, как мы знаем.

Было у меня много стрессовых ситуаций на уроках, учителя не горели желанием помогать, я научился сам читать и писать, преодолел это затруднение упорством, учился вполне прилично и очень полюбил читать книги.

Я не расставался с карандашами и в школе, часто рисовал тогда разную военную технику, а нравилась мне больше всего немецкая – из любимых кинофильмов, со всей дотошностью пририсовывал и кресты – мне достоверность была принципиальна. Как-то раз, на мою беду, наша учительница увидела мои танки с крестами и начала скандал по

поводу нацистской символики. Грянула буря в стакане воды, чуть ли

не злостным пособником фашистов меня выставила, маму вызвали в школу, а на диспансеризации эта учительница отправила меня к психиатру проверяться.

По счастью, доктор был адекватен, рисунки мои посмотрел и пожал плечами – мальчик здоров и никакой не псих. Увы, учительница не угомонилась насчет свастик и дальше портила мою жизнь, как могла. Приведу пример: как-то на уроке применила «высший пилотаж педагогики» – сломала об мою голову указку (кому из нас двоих был нужен психиатр?).

Теперь, как взрослый человек, немного могу ее понять – она сама ту войну пережила и для нее нацистские кресты значили совсем не то, что для меня. Но как педагога ее осуждаю, ведь чувство собственного достоинства учитель в детях призван укреплять, а не добивать. В детстве в человеке закладываются те качества, которые потом помогают иметь свою мечту и достигать ее осуществления. Такая учительница и ее нетерпимое и недопустимое отношение может жизнь разрушить.

Про моего деда

Конечно, та несчастная учительница была исключением в таком отношении ко мне и моим рисункам. Моя бабушка тоже пережила оккупацию, а дед прошел всю войну, был шофером, водил грузовик с продуктами в блокадный Ленинград через Ладожское озеро, по «Дороге жизни». Но не приходило моим родным в голову считать, что на моих картинках что-то не то или не так изображено, а нарисованная мной немецкая военная техника их не заботила совсем.

В советское время снимали много фильмов на темы Великой Отечественной войны, и они были достоверны и хорошо сделаны, по великолепным сценариям, и играли лучшие актеры – не зря ведь мы смотрим их до сих пор, и не надоедает. Я очень любил такое кино, и рисовать потом сюжеты и картины из кинолент мне доставляло особое удовольствие – я словно переживал заново то, что видел в кино. Меня увлекали не только танки, самолеты и взрывы, я уже ребенком понимал и мог оценить игру актеров, были у меня свои любимцы. Ульянов в роли Жукова, Олялин из «Освобождения», и очень нравился мне Фриц Диц – немецкий актер, специализировавшийся на роли Адольфа Гитлера.

Я всегда гордился своим дедом-фронтовиком, часто просил его рассказать, как он воевал, не уставал слушать вновь и вновь его истории. Про то, как он ушел на своей полуторке под лед Ладожского озера, и его спасли, а одежду, превратившуюся в ледяной панцирь, пришлось срезать с него ножом. Про солдатскую жизнь на фронте и как он дошел до Берлина и вернулся домой.

У дедушки было много боевых наград, я питал к ним особую слабость, а он позволял мне их все на себя нацеплять, а на мне, маленьком, дедовы медали смотрелись почти как доспехи, закрывали

меня до пояса. Награды деда я все норовил оставить на себе, когда мы поедем из гостей домой, даже пытался в медалях лечь спать – вдруг дедушка не заметит.