– Вижу, узнал… Только не та это книга, иная. Коли ее прочесть, откроются тайны великие, знания сокровенные, потому – вся мудрость Кедронова в ней заключена. Недаром ведь ты от Сыча черты с резами разбирать научился. Оттого и в терем попал безобидно. Стоит только руку протянуть, Алешенька, и станешь ты волхвом великим, даже более великим, чем Кедрон был. Все-то тебе будет доступно, все-то подвластно. Сокровища его, что под теремом спрятаны, твои будут. Любая красна девица, – только пожелай…

– А… что… зверь?.. – Алешка хрипит. Не понять, то ли во сне, то ли взаправду.

– А что зверь? Поозорничает сколько, да и утихомириться. О звере ли думать надобно, Алешенька? О людях ли? Пусть они сами о себе позаботятся. Никто ведь, окромя тебя, на схватку со зверем не осмелился. Сколько на земле богатырей, а только ни один не выискался. Так стоят ли они того, чтоб за них заступаться? Стоят ли того…

Опять ручкой машет.

И кажется Алешке, будто марево какое по терему пробежало. Все в нем вроде как из воды сделано становится. И видит он теперь в порубах сундуки раскрытые, а в них – чего только нету. И каменья драгоценные, и злато-серебро, и украшения предивные, и ткани узорчатые, и чего там только нету!..

«Твое это, Алешенька… Только руку протянуть…»

Пропало видение сундуков. Теперь перед Алешкой лицо девичье, такое, что глаз не отвести. Брови сажей подведены, мучкой припудрена, щечки – будто яблочки алые, уста – малина сладкая, взор ласковый… Вот уже и вся видна, в сарафане расписном – стан стройный, коса до пояса… Опустила глазки, потом глянула лукаво, головку едва склонив, – тут уж Алешка совсем себя потерял, ни где он, ни что он – не ведает…

«И это твое, Алешенька…»

Нет больше девицы-красавицы. Степь бескрайняя, а посреди степи – холм. Ветер страшный, черное небо к земле придвинулось – вот-вот раздавит. Молоньи огненные плещут, гром ворчит. Кто-то там, на самой вершине холма, в рубахе простой, веревкой в поясе схваченной, с посохом в руке, замер грозно?.. А от подножия холма, и до самого края земли видимой, – рать побитая лежит…

«И это…»

Глядит на все это Алешка, и вроде так выходит, что жизнь такая, она будто про него писана. Это ж такого наворотить можно, коли книгой Кедроновой завладеть. Может, ему и впрямь Родом начертано да вырезано, первым волхвом стать? Руку протянуть – да из грязи в князи. А что? Емеля в сказке тоже вон только руку протянул… Правда, в руке у него ведро было, тут же и ведра не надобно. И как, главное, здорово будет? Сказал слово – и вспахалось, и засеялось, и собралось, и обмолотилось, и само в сарай ссыпалось. Стропила на избу поднять – проще пареной репы. Отца как-то чуть не прибило, сорвавшись, а тут, шепнул, – и готово. Да и вообще, зачем самому топором махать? Нехай сам по себе машет. Об звере, кажется, можно совсем позабыть, сам уйдет, никуда не денется, а вот с баенником, что как-то раз чуть шкуру не содрал, и поквитаться не зазорно.

И чувствует Алешка, будто чем дальше он все это думает, тем легче ему становится. Одурь сонная сходит, руки-ноги силой молодой наливаются, даже то место, что седлом отбил, болеть перестало. Нет, нельзя такого случая упускать. Вдругорядь ведь и не представится. Глянул опасливо на стол – не исчезла ли, книга-то? Нет, вон она, желанная. И прутик дурной. Никому не нужный. С книгой – о-го-го, а с ним…

– Ну так что же, Алешенька, – голос волшебный льется, – чай, решил чего?

– Так чего решать-то, – буркнул, попытался встать и – встал. – Беру, чего уж там.

И зашагал к столу, к правой стороне, к книге Кедроновой.

– Вот и славно, Алешенька… И позабудь про прочих, для тебя это, тебе только…

Ну а для кого ж еще? – пожал плечами. – Вестимо, не для соседа.

Протянул руку, взял.

Будто дрожь пробежала по терему. Еле на ногах устоял. Темно стало. Ничего не видать, ни в горнице, ни за окном. Прислушался с опаской, – тихо. Ни шагов, ни движения какого, вообще – тихо. Давай-ка, брат Алешка, заберем свое, и ходу отсюда. Хватит с нас гостеприимства колдовского.

Тут только и почувствовал, что в правой руке – пусто. А в левой – зажато что-то. И это что-то – вовсе даже и не книга. Даже обмер от удивления. Не может быть!.. Он ведь… Ну-ка, давай вспоминать… Вот он с кровати поднимается, вот к столу идет, за книгой, вот уже и руку правую тянет…

Тебе только…

Даже и понять не успел сказанного, опустилась рука правая, вытянулась левая – да и подняла прутик.

Поплелся Алешка обратно к кровати, свалился, уставился в потолок, так и пролежал до рассвета. Вот ведь окаянство какое приключилось. Слова-то отца-матушки, видать, крепко в сердце с детства запали, что негоже так, тебе только, оттого и опустилась рука правая. Чего уж теперь… Видать, иная судьба у тебя, Алешенька, не по богатству жить, по сердцу. Не знал ты того, теперь знаешь. А коли знаешь, так и пенять нечего. Сам прутик выбрал.

Совсем рассвело, когда подниматься решил. Сел на лавке своей, да вдруг и задумался. Предстали ведь ему в видении сундуки открытые, со златом-серебром. Ну-ка, пойти проверить, может, в поруб ход какой имеется? В конце концов, чего богатству без дела лежать. Много, конечно, не унести, горстей пяток… или даже с десяток.

Подумал так, повеселел, только привскочил, как тут же и обратно бухнулся. Пришли ему на ум вдруг слова старичка про силу неведомую, да про то, что прутик раздобыть, ох, как непросто будет. Не сказывали люди ему, отчего непросто, а Алешка, кажется, сам смекнул. Не принесет счастья богатство незаработанное, шальное. Упадет с неба, ан в руках все одно не удержать, уйдет водой сквозь пальцы, не заметишь как. Может, ежели был здесь кто до него, как раз богатством и соблазнились?.. Не по совести жить захотели, вот и сгубила их жадность к злату-серебру ли, к власти ли безмерной, к красоте ли девичьей…