Сказка для Алисы

Аннотация

Ты для меня — больше, чем редактор, Алиса. Мой мир — алисоцентричен. Без тебя ни одного слова из этой книги не появилось бы. В каждой строке этой мрачной сказки — твоя любовь, твой свет и тепло. Гениальность — не в том, что ты пишешь. Твой гениальный дар — в том, на что я становлюсь способна рядом с тобой. И по большому счёту, это ты — настоящий автор, а не я. Это твоя книга, Алиса. И те, которые ещё предстоит написать, тоже будут твоими. Потому что за ними стоишь ты.

Примечание: это продолжение «Исповеди для Алисы»

Алана Инош Сказка для Алисы Часть 1. Алисоцентричность 1 Чёрный плащ всадника крыльями мокрой летучей мыши поблёскивал под серой пеленой дождя — тяжёлой, мрачно-гнетущей. Копыта коня утопали, чавкая, в грязи — по приказу проклятого Гайенерила. Доставить посланное им, пусть и потребуется мечу проложить кровавую просеку через полчища врагов, как сквозь молодую рощицу. Сердце всадника билось под стёганой курткой во имя Гая — Проклятого Лорда, чья мрачная слава блестела жирной, как нефть, плёнкой ужаса. Глупый народ каких только небылиц не выдумает! Будто бы пожирал он жареных младенцев, словно молочных поросят, запекая их, вырезанных кинжалом из чрева живых ещё матерей — собственных младенцев, зачатых им от златовласых дев с зелёных холмов Теогвена, склонившегося некогда под меч его. Дев гордой и когда-то независимой, цветущей страны, а теперь — данника Проклятого Лорда. Копыта чёрного мускулистого скакуна чавкали в слякоти, мокрые шпоры всадника холодно сверкали, а колёса мощного внедорожника раскинули веер брызг из весенней лужи. Щупленькая, блёклая женщина с продуктовой сумкой отскочила, ругаясь; её рот беззвучно раскрывался, высказывая о водителе самое нелестное мнение, но в тёплом салоне машины бормотало радио. А курсу доллара было, в общем-то, плевать, что ей сапоги запачкали. Виноваты были, конечно, коммунальные службы, плохо чистившие улицы нынешней снежной зимой. За три месяца город покрылся тяжёлой холодной целиной толщиной в полтора метра. И теперь всё это таяло. Грязный снег вывозили самосвалами. И всё равно — море разливанное, а не лужи. Шпоры всадника льдисто сверкали под потоками небесной влаги, а рука на руле блеснула часами. Шпоры подгоняли коня, часы поторапливали: осталось пять минут. Ольга мысленно материлась, ища удобное место для парковки. Всюду — грязь, вода, слежавшийся до скользкой корки подтаявший снег. Чужие машины. Они-то устроились и стоят себе, а вот ей надо как-то исхитриться и пристроиться так, чтоб Алисе было удобно выходить. Неделю назад поскользнулась, чёртов гололёд. Упала, расшибла локоть, и ни одна сволочь не подошла помочь, видя девушку с тростью. Ольга кое-как припарковалась. Какое уж там удобное место — хоть какое-то найти бы, не до удобства. Машин развелось — как грязи. Некуда приткнуться. Алиса, прикрыв глаза, всю дорогу то ли дремала, то ли думала о чём-то. Сонный взгляд сквозь длинные ресницы. В каких эмпиреях витала? Ей не было дела до забот Ольги, как припарковаться. Сидела, как принцесса, далёкая от земных треволнений. Королева Инголинда, владычица маленькой земли на востоке, светлая лицом и очами, далёкая возлюбленная Проклятого Лорда, хромая красавица — её образ Ольга списала с Алисы. Скакал всадник сквозь непогоду, не зная о том, какую тайну уже много лет хранил его повелитель, прослывший тираном, завоевателем и блестящим полководцем. Не жалел всадник коня своего, чтобы доставить прекрасной королеве Инголинде... — Бля... — чуть не сорвалось с губ Ольги, когда она открыла дверцу машины. Её нога ступила в лужу, утонув чуть ли не по щиколотку: коварная ямка под водой. Жижа грязновато-кофейного цвета холодила ногу сквозь плотную кожу высокого ботинка. С налётом сливок и бензиновой радуги. Лучшего места, увы, не нашлось: надо было хоть где-то приткнуться. Прекрасная Инголинда тоже не знала тайны жестокого лорда Гайенерила. А всех, кому она становилась известна, лорд разными способами умерщвлял. Остался лишь маг Отец Фун'o, седой старец, присутствовавший при рождении будущего завоевателя. Его уничтожить лорду Гаю было не под силу, да и не мог он покуситься на жизнь своего учителя. Между ними существовал договор о неразглашении. Старец умел держать язык за зубами. А вот Ольга не сдержалась — шёпотом выругала по матушке эту грёбаную погоду и ленивых коммунальщиков, дери их в рот. Алиса тем временем вышла из своей сонной задумчивости: — Уже приехали? Принцесса приехала, а вернее, её привезли. Поморщилась. Больно? Ольга вглядывалась в её лицо, пытаясь угадать, но та словно почувствовала её беспокойство и расправила сведённые брови, улыбнулась глазами — тёплыми светлячками. Нажала на ручку дверцы со своей стороны, но Ольга предупредительно устремилась туда. — Подожди, зай. Тут вода, ты ножки промочишь. — Распахнув дверцу, она протянула к Алисе руки: — Иди ко мне. Держись за шею, я тебя перенесу. — Ой, да ладно, чего ты, — воспротивилась было Алиса. И звонко-бубенчато засмеялась: — Не сахарная, не размокну! — Держись, кому сказано! — шутливо нахмурилась Ольга. Она приняла в объятия свои любимые сорок четыре килограмма и не менее любимые сто пятьдесят три сантиметра. Сорок четыре килограмма Алисы в шутку сопротивлялись и колотили шестьдесят восемь килограммов Ольги кулачками по плечам. Уже давно никотин не отравлял ей организм, и она восстановила потерянный во время болезни вес. Раз в неделю — тренажёры в зале, два раза — дома, со штангой и разборными гантелями. В лучшие свои времена она весила восемьдесят пять при росте метр восемьдесят. И это был не только жир, но и неплохие мышцы. Она растеряла их, душевный недуг их сожрал. Он почти всю её сожрал, оставив жалкую тень, но теперь она отвоёвывала потерянное пядь за пядью. Ольга ещё не вернулась к прежним весам, с которыми она тренировалась когда-то, но постепенно наращивала. И физическая нагрузка помогала не только телу. Алиса перестала брыкаться и обняла её за шею. Ласковые глаза были близко — на расстоянии поцелуя. — Трость забыли, — спохватилась она, вытянув шею в сторону машины. Ольга стояла с нею на руках посреди лужи и смеялась. Ножки Алисы в обтягивающих джинсах-скинни были умопомрачительны. По росту ей подходили только подростковые, но на её женственные бёдра они не налезали, поэтому пришлось купить «взрослые» джинсы и просто укоротить штанины. Подростковые — для плоскопопых тонконогих девчонок, а у Алисы были полноценные зрелые формы. — Ладно, я тебя до кабинета донесу, обойдёмся. — А машину закрыть? — Блин... Руки Ольги были заняты дорогим её сердцу грузом. Алиса опять разбросала озорные бубенчики своего весеннего смеха и жестом фокусника качнула перед носом Ольги ключами с брелоком сигнализации. — Умница. — Ольга чмокнула улыбающиеся губки. Не то чтобы Алиса совсем не могла обходиться без трости с подлокотником. По квартире она часто расхаживала своей особой, прихрамывающей походочкой, держась вполне устойчиво и без трости, но для более длинных расстояний та ей, безусловно, требовалась. Какая-то женщина придержала для них дверь ТРЦ. Ольга кивнула в знак благодарности, а в холле центра Алиса заупрямилась, прося поставить её на ноги. «Я могу ходить. МОГУ», — читала Ольга в её глазах. И это следовало уважать. Выполнив просьбу Алисы, она всё же подстраховывала её под руку. Они ступили на эскалатор. Ольга была настороже, готовая подхватить, но Алиса справилась. Даже не покачнулась, умница. В огромном ТРЦ располагался массажный кабинет, и Ольга три раза в неделю возила Алису на сеансы, отлучаясь с работы в свой обеденный перерыв. Пока Алисе делали массаж, Ольга перекусывала в кафе на первом этаже, потом подвозила Алису домой (это было по пути), и возвращалась на работу. Самостоятельная Алиса могла и одна ездить на массаж на общественном транспорте, но Ольга настояла на своих услугах водителя. Тепло улыбнувшись мудрыми глазами, Алиса чуть-чуть сдвинула границу своей самостоятельности, приняв помощь. Хотя бы ради того, чтобы видеться с Ольгой днём. Лишний повод побыть вместе — тоже хорошо. Сегодня Ольге нужно было подстричься. Посвящая каждую свободную минутку своей «писанине», она всё никак не могла выкроить время на парикмахерскую и дотянула до того, что волосы уже лезли в глаза. Обросла до безобразия, хотя Алисе нравилась эта копна. И вот что теперь делать? Жертвовать обедом? Видимо, придётся. На работе можно и кофе с печеньем как-нибудь. Улучить минутку. Рядом с массажным кабинетом работал частный стоматолог, и возле его двери светловолосая женщина уговаривала плачущего мальчугана лет шести: — Артём, ну ты же большой мальчик! Ну чего ты? Тётя врач укольчик сделает — и будет совсем не больно! Ольга узнала бы этот голос из тысячи других — эту развратную хрипотцу, эту манеру немного растягивать слова. Обращённый к ребёнку, он звучал странно и неуместно. Таким голосом только с папиком-толстосумом разговаривать, выпрашивая у него очередную шубу, бриллиантовое колье или поездку на Мальдивы, но не уговаривать детей зайти в кабинет зубного врача. Мокрая еловая хвоя вдоль кладбищенской аллеи, разбитый байк и Санькино: «Бабы — как автобусы. А ты — одна». Боль, с которой началось путешествие на дно. Она не просто опустилась на дно. Её в него впечатали. Лицом вдавили. Фейсом об тейбл. И чтобы от этого дна оттолкнуться, требовался не жим ногами, которым Ольга сейчас качала квадрицепсы и ягодичные. Нужно было усилие душевного мускула, а он-то у неё как раз и истощился порядком. И всё же она это сделала. Оттолкнулась. И никакая Маша с её блядским голосом и такой же шлюшьей улыбочкой не могла зацепить её. — Артёмка, ну, будь мужиком! Давай, заходи к тёте доктору, а потом мы с тобой пойдём по магазинам и купим тебе всё, что захочешь! Ты же видел, как тут много магазинов? Мы их все-все обойдём и купим кучу всего, м-м? Всё, на что пальцем покажешь! Ну, договорились? Пацану лет шесть... Ольга прикинула: не могла Маша успеть. Что-то здесь не сходилось по срокам. И лучше бы пройти мимо неё поскорее, пока она не увидела. Но мальчик, задержав взгляд на хромой тёте, перестал хныкать. Её странная походка заворожила его, и Маша посмотрела в ту же сторону. Лицевые мышцы Ольги застыли в каменной непроницаемости. Да, всё та же тропическая лазурь глаз, ласково-развратных и бесстыжих, тот же широкий чувственный рот, размеры которого наводили на неприличные ассоциации. Ей очень шла ярко-алая помада — матовая, без блеска. В зрачках вспыхнули искорки узнавания, и чем ярче они разгорались, тем суровее сжимались губы Ольги. — Здравствуйте, проходите! — Это массажистка приоткрыла дверь, приглашая Алису. Приветливая женщина лет сорока пяти, улыбчивая. К Алисе относилась внимательно и предупредительно. Пришлось постараться, чтоб найти её: для клиентов с диагнозом, как у Алисы, требовалась особая квалификация. — А почему тётя хромает? — спросил мальчик. К счастью, его вопрос прозвучал уже после того, как дверь за Алисой закрылась. Маша сказала: — Тётя болеет. — И, поднимаясь с корточек, улыбнулась Ольге никогда не смущающимися, пристально-ласковыми глазами: — Привет. Не ожидала тебя встретить! Как дела? — Всё отлично. — Удивительно, как ровно и спокойно прозвучал голос. Хотя с чего Ольге волноваться? Нечему в её груди трепыхаться. Всё отмерло и остыло, не осталось даже доброй памяти. — Извини, я спешу. Наверно, грубовато вышло, но миндальничать и расшаркиваться Ольга не видела смысла. Мраморно-белая гладь плиточного пола, прозрачные стены секций, пестрота и суета. Музыка откуда-то с потолка. Потребовалось с полминуты, чтобы сориентироваться и определить, в какой стороне парикмахерская. Это был совсем простой и недорогой салончик, клиенты шли не по предварительной записи, а в порядке обычной очереди. Перед Ольгой была всего одна посетительница с несложной стрижкой. — Вы на стрижку? — Мастер бросила на Ольгу равнодушный взгляд, на миг отрываясь от работы. Получив кивок, добавила: — Минут пятнадцать-двадцать придётся подождать. Ольга села на один из стульев в небольшом «предбаннике» — специальном закутке для ожидающих клиентов. Нечему в груди содрогаться, быльём поросло, и память осталась лишь недобрая, как глухая боль. Нет, и панической атаке не с чего накатывать, хотя лёгкая дрожь нервов и холодок под коленями, как на краю пропасти, Ольгу всё-таки посетили. Нехватка воздуха? Да нет, просто в парикмахерской душновато. И музыка с потолка такая издевательски-жизнеутверждающая: «I Feel Good». Нечего вспоминать, не из-за чего переживать. — Вот ты где! — Маша опустилась на стул рядом, не сводя с Ольги насмешливого взгляда. — И чего это мы убегаем, м-м? Можно же было хотя бы из вежливости минутку поболтать. Видимо, она всё-таки запихнула мальца в стоматологический кабинет. Брендовые шмотки, безупречный маникюр с глянцевым гель-лаком, тонкий шлейф дорогих духов. Длинная, стройная нога в сапоге на хищно-высоком каблуке чуть покачивалась, поблёскивая лакированной кожей голенища. Короткая юбка, колготки дымчато-серого оттенка, красный кожаный плащ. Агрессивно-сексуальный образ, кошачья грация. Бёдра — по-прежнему точёные; безукоризненные линии, ничего лишнего. Кажется, немного похудела, стала чуть сухощавее. — А о чём нам разговаривать? — Ольга слегка отстранилась от тёплого плеча, прильнувшего к ней фамильярно-развязно. — Ну так... О разном, — усмехнулась Маша. И легонько, почти невесомо хлопнула Ольгу по колену: — Да ладно тебе, расслабься. Клубничная нотка в её дыхании. Жевала жвачку? Или ела что-то ягодное? — Твой малец? — не зная, о чём ещё спросить, глуховато выдавила из сухого горла Ольга. — Не-а, пасынок. Год назад Маша удачно выскочила замуж. Супруг её был большой шишкой в городской администрации, а Артём — его сын от первого брака. — Ищу вот теперь ключик к детской душе, — усмехнулась Маша. И добавила со вздохом: — Непростой пацан. По мамке своей покойной скучает, трудно с ним. А Маша — добрая мачеха. Вот только почему Ольге не верилось в её доброту? И обещание скупить половину всех игрушек в детских магазинах этого ТРЦ — не подкупом ли попахивало? — Что ж, я рада, что у тебя всё удачно сложилось. — Ольга старалась не смотреть в её сторону, делая вид, что её очень интересуют стрижки в модном журнале. Глянцевые страницы с тихим шелестом переворачивались. — У тебя, я вижу, тоже всё неплохо. — Маша снова с ноткой навязчивости придвинулась, коснулась плечом. И вполголоса спросила: — А это кто был с тобой? Только не говори, что это твоя девушка! — Почему бы и нет? — В голосе Ольге звякнул холодный металл. В летней, курортной лазури глаз Маши не мелькнуло и тени смущения. — У неё же ДЦП, да? — Верно. Шелест страниц, пустые взгляды моделей. Волосы-ногти-макияж. Волосок к волоску, идеальные локоны, отфотошопленная гладь чистых молодых лбов и щёк. Челюсти Ольги сжались, а одно из многочисленных зеркал услужливо возвращало ей её собственный дышащий зимней стужей взгляд. — Нет, она, конечно, милая и симпатичная, — всё так же вполголоса продолжала болтать Маша. — Но это очень... грустно. Я бы, наверно, не смогла... с такой девушкой. А как у неё с... — И Маша тронула пальцем висок. — Интеллект у Алисы в полном порядке, если ты об этом, — сухо ответила Ольга. — Пожалуй, даже повыше будет, чем у некоторых. Достаточный для того, чтобы заниматься довольно сложным умственным трудом. Она совершенно нормальный, полноценный человек, достойный уважения и восхищения. — Что ж, я за неё рада, — усмехнулась Маша. — За вас, то есть. Лимонная кислинка в её улыбке добавилась к клубничной сладости дыхания. Её колени всё ещё были развёрнуты к Ольге под уютным углом интимной заинтересованности, но плечо чуть отодвинулось. В глазах — лёгкая вопросительность. Недоумение? А тем временем кресло освободилось, и Ольга с облегчением перебралась в него, оставив журнал с идеально-гламурными моделями на столике. Маша лениво переворачивала страницы пальцем с хищновато загнутым ногтем. Дерзко-алый гель-лак, из украшений — только тонкое обручальное кольцо. У неё хватало вкуса при таком ярком, вызывающем маникюре не отягощать свои пальцы и запястья побрякушками. Она балансировала на грани вульгарности, но не скатывалась в неё. — Как будем стричь? — задала мастер дежурный вопрос. — Без особых изысков, — ответила Ольга. — Верх — под длинную насадку, бока и затылок — под короткую. Переход плавный. — Типа мужского полубокса, что ли? — Да, что-то наподобие. Максимально уберите по бокам и сзади. Мастер, рыжая девушка с бровями-пиявками и пирсингом в губе, задала ещё пару уточняющих вопросов, после чего принялась за дело. Машинка убаюкивающе стрекотала, отросшие за несколько месяцев пряди падали на накидку. Обрезанными они выглядели как-то чужеродно, странно. Седина их совсем не украшала, придавала какой-то неопрятный вид. Некоторые красиво седеют. Ольга — не из их числа. — Так достаточно или ещё короче? Из-за седины бока и затылок смотрелись лысовато: слишком светлые, бесцветные волосы. Впрочем, дело своё мастер знала, переход оформила с безупречной плавностью. — То, что надо. Спасибо. Главное — в глаза больше не лезли, и ладно. Впрочем, с плохой стрижкой Ольге ходить было всё-таки не по статусу, но этой рыжей девице с пиявочными бровями удалось оформить на её голове что-то более-менее приличное. — С более длинными было лучше, — критически заметила Маша, когда Ольга расплатилась и вышла в закуток со стульями. — Мягче, что ли. Романтичнее. Этакий... милый беспорядок. — Она стряхнула с плеча Ольги невидимую пылинку, подойдя почти вплотную и обдавая клубничным дыханием. — Ну, не дуйся... Так тоже неплохо. Но лицо сразу суровее. Жёстче. — По-моему, мягкостью характера я никогда особо не отличалась. — Ольга отстранилась, накинула куртку. — Мягкая романтичность — не моё. — У тебя очень сдержанная мимика, — снова сократив дистанцию, мурлыкнула Маша. Скользнула оценивающе-цепким взглядом. — По твоему лицу трудно прочесть эмоции. И знаешь, это привлекает. Создаёт впечатление... надёжности, что ли. Я завидую твоей девушке. Ей повезло с тобой. Последние слова она выдохнула почти в губы Ольге. На десятисантиметровых каблуках она была одинакового роста с ней, глаза в глаза обдавая жгуче-игривой лазурью, кошачьим мурчанием, клубничным придыханием. Но все эти уловки уже не действовали. Ольга холодно отмечала их с внутренней усмешкой. — Да, я знаю, что со мной тебе когда-то очень не повезло. Грустно всё получилось. — Маша опустила ресницы с задумчивой печалью. Вид — наигранно-целомудренный. Они в закутке были уже не одни: на стульях расположились две женщины в ожидании своей очереди. Плевать Маша хотела на то, что они подумают. Да и Ольге было, в общем-то, всё равно. Они разойдутся и больше никогда не встретятся. Алиса ещё не вышла из массажного кабинета, но должна была уже вот-вот появиться. Артём тоже всё ещё был у стоматолога. — Может, по чашечке кофе? — пригласила Маша. — Тут есть где посидеть — на первом этаже довольно уютная забегаловка... — Прости, я уже не успеваю, Алиса скоро выйдет. — Ольга, озабоченно сдвинув брови, глянула на часы, потом — на дверь массажного кабинета. — Я обычно обедаю, пока её жду, но сегодня планы изменились — в парикмахерской проторчала. Разве что — быстренько купить что-нибудь к кофе. На работе попью. — Ну, пойдём, купим, — ничуть не огорчилась Маша, лёгким прикосновением-намёком скользнув по локтю Ольги. — Выберем что-нибудь вкусненькое. В кондитерском отделе витал запах сладостей. Ваниль, корица, ещё что-то приторное. Булочки, усыпанные снегом сахарной пудры, печенье с начинкой из повидла, хрустящие палочки, слойки, рулеты. От разнообразия выпечки глаза разбегались, но Ольга не была большой любительницей сладкого, ела от случая к случаю. «Подсев» однажды на кофе и сигареты, к сахару она такой же страсти не обнаруживала. Сейчас сигарет не было, из зависимостей остался только кофе. Тяжёлые времена прошли, но до сих пор ей иногда приходилось заставлять себя есть. Впихивать в себя белок — для мышечной массы. Аппетит временами впадал в спячку. Она ела, потому что — надо. Маша, покачивая сумочкой в когтистой руке, прогуливалась вдоль полок. Длинные, окаблученные ноги переступали с кокетливой грацией косули, скрещивались, цокая лакированными копытцами. Со спины — девочка-припевочка, а повернётся лицом, улыбчиво растянув уголки широкого рта — и возникают похабные мысли приложить к этому накрашенному хлебальнику что-то фаллическое. Банан. Глаза — голубые бассейны. Прыжок с десятиметровой вышки. — Венские вафли хочешь? Или, может, вот эти булочки с корицей? По-моему, они прелесть. А твоя девушка любит сладкое? Если да, то купи ей вот эти чудесные маффины. Ей понравится, гарантирую. Вкусняшка — с ума сойти можно! На одной штучке остановиться просто нереально! Было что-то странное и издевательское в том, как она, поджарая и стройная до сухости, рассуждала об угощениях, которые с красотой фигуры никак не ассоциировались. Жир, мука и сахар. Калорийная бомба. Хорошая, душевная порция этих венских вафель — две трети её рациона. Съела такие — и всё, остальные калории можно добирать разве что огурцами, чтобы хоть как-то дотянуть до вечера. — Что-то по тебе как-то не очень заметно, чтобы ты лопала кексы пачками и не могла остановиться, — усмехнулась Ольга. Со смешком-мурлыканьем Маша вручила ей упаковку маффинов, а к ним добавила обычный кекс с изюмом в форме буханочки хлеба — «Столичный». — Просто и со вкусом. И сытно. Тот самый, старый и добрый, советский. Бери — не ошибёшься. Я в детстве такие обожала. Могла пол-кекса с маслом и чаем слопать за один присест, ха-ха-ха! — И она взвесила на ладони плотную и тяжёлую, пахнущую ванилью и изюмом буханочку, обтянутую пищевой плёнкой. Запах пробивался даже через упаковку. Они вернулись к дверям кабинетов как раз вовремя — каждая к своей. Маша встретила зарёванного Артёма. — Чего реветь-то, всё уже, — со смехом сказала ему вслед врач, молодая приятная дама с длинными, густо накрашенными ресницами. — Иди к маме. — Она мне не мама, — всхлипнул мальчик. А в глазах Алисы Ольга прочла, что свою порцию благотворного, уменьшающего спазмы массажа та получила. После него её всегда клонило в сон, вот и сейчас дымка сонливости плавала в её взгляде. Не усталом, скорее — умиротворённом. Невидимые крошечные феи сна повисали на её ресницах, оттого глазки принцессы и слипались. «Пусть феи сна качаются на твоих ресницах, моя светлая голубка», — так говорил жестокий лорд Гай своей возлюбленной Инголинде. И его слова неслись быстрее ветра — с почтовыми гонцами-всадниками, чтобы поспеть точно к закату, когда прекрасная королева готовилась отходить ко сну. Он, наматывавший кишки своих врагов на безжалостный железный кулак, желал ей сладких снов. Сняв грубую перчатку воина, он быстро набрасывал с десяток нежных строчек, а спустя несколько суток, точнёхонько на закате, она распечатывала его послание. «Перед тем как отойти ко сну, я читаю ваши исполненные ласки строки, обращённые ко мне, и не верю своим глазам, — писала она в ответ у озарённого вечерними лучами окна своей светлицы. — Тот ли человек их писал, о котором я слышала столько устрашающих и отвратительных вещей? Говорят, что вы вырезаете собственных детей из утроб их живых матерей и запекаете, как молочных поросят... Если всё это правда, вы должны быть ужасны, милорд. Но я читаю ваше письмо и не верю, что такие прекрасные слова способно написать подобное чудовище. Они ему и в голову не придут. Я не знаю, чему верить. Слухам или же своему сердцу? Но оно глупо, доверчиво и может ошибаться. Его так легко ввести в заблуждение! О, не пишите мне таких слов, милорд! Не запутывайте в хитрых сетях простое сердце своей голубки. Я наивна, как ребёнок. Понимаете ли вы, что, вводя мой ум и душу в смущение, тем самым вы совершаете преступление?» «Если любовь к тебе — преступление, то я — неисправимый преступник, который никогда не вернётся на путь добродетели, — отвечал он ей в новом письме. — Я и в самом деле жесток, моя голубка. Мой путь — это путь меча, крови и огня. Но ты должна слушать только своё сердце — сколь простое, столь же и зрячее. Только оно и видит правду». Прекрасная сонная Алиса-Инголинда даже не обратила внимания на светловолосую женщину с заплаканным мальчиком у двери соседнего кабинета, но она улыбнулась пачке маффинов. — Ой... это мне? Спасибо... Закатные лучи её улыбки стоили тысячи лет на самом страшном дне. На дне отчаяния, дне безысходности. Они и были Ольге наградой за всё. Спиной она чувствовала сверлящий взгляд Маши, но сама даже через плечо не глянула. Она поворачивалась к прошлому спиной, а лицом — к настоящему, которое, повиснув на её руке, еле передвигало ноги. «Тётя болеет», — знал маленький Артём, глядя вслед Алисе. Но тётя была такая красивая, что даже странная походка её не портила. И он опять перестал плакать, словно по мановению волшебной палочки. Отяжелев от сонливости, Алиса еле доковыляла до машины. Трость осталась в салоне, и Ольге пришлось поддерживать эти маленькие сорок четыре килограмма. Алиса прижимала маффины к груди, как ребёнок — плюшевого мишку. — Постой секундочку. Держишься? Они подошли к краю злополучной лужи. Одну руку оставив с Алисой для опоры, второй Ольга дотянулась и открыла дверцу машины. Милые сорок четыре кило уже не ерепенились, покорно обняв её за шею, когда Ольга подхватила их на руки, чтобы перенести через лужу и усадить. В машине Алиса совсем сникла. Мягкое урчание двигателя баюкало её, и она клевала носом, иногда забавно шевеля бровями в попытке проснуться. — Что-то сморило меня... Оль, ты пообедала? — Казалось, эта мысль вырвала её наконец из клейких пут дрёмы, и она устремила на Ольгу заботливый взгляд. — Не успела, в парикмахерской просидела, — ответила та. — Блин, точно... А я-то спросонок всё никак не пойму — что в тебе изменилось? — фыркнула Алиса, но смешок вышел вялым, придавленным сонной тяжестью. — И как тебе? — осторожно поинтересовалась Ольга, выводя машину с парковки. К её досаде, мнение Алисы совпало с Машиным: — Мне больше нравится, когда подлиннее. У тебя такая пышная шевелюра — грех такую стричь... — А мне неудобно с длинными космами. Мешают, в глаза лезут. А летом ещё и жарко. Удивительно, что после всех передряг шевелюра только поседела, но не поредела. Ведь половина волос должна была вывалиться, когда Ольга почти не ела, исхудав до крайности. А вот поди ж ты — выдержала. Обычно Ольга высаживала Алису возле подъезда и ехала дальше — на работу, но сегодня та полночи редактировала очередную главу книги — отсюда и такая сильная сонливость после массажа. Пришлось провожать до квартиры. — Давай, ложись баиньки, — сказала Ольга в прихожей, целуя её на прощание. — Нельзя спать, — пробормотала та измученно. — Иначе ночью не усну — весь режим собьётся. — Хотя бы на часик приляг. — Ага... Прилечь на часик, а проснуться в девять вечера! И что потом ночью делать? — Ну, будильник поставь. — Не услышу ведь ни фига... Нет, надо как-то себя перебороть. Кофе, что ли, напиться? — Хорошая идея. — И Ольга взглядом показала на пачку маффинов. Алиса почти совсем бодро засмеялась — только крошечные обрывки сонной пелены в уголках глаз. — Точно, вкусняшки же есть! А я и забыла. Ну всё, налопаюсь от пуза и поправлюсь на три кило! — Тебе не помешало бы, — хмыкнула Ольга, двинув бровью. Алиса ойкнула от ласкового щипка, потёрла пострадавшее «полушарие» и дала сдачи. Её по-детски маленький кулачок бил совсем не больно — так, лёгкий массаж. — Ну всё, дуй давай на работу. И так уже опоздала. — А сама, проказница, опять потянулась губками, чем задержала Ольгу ещё на пять минут. Нацеловаться досыта было просто невозможно, нереально. Но пришлось прерваться. — Вечером напомнишь, на чём мы остановились, — шепнула Ольга. 2 «Алиса Зазеркальцева — моя бессменная бета и моя жена». Это появилось в профиле Убийцы Смысла спустя шесть месяцев после первой личной встречи — первого совместного Нового года и медленного танца под «Sleeping Sun». Летом Алиса переехала к Ольге. Почему не наоборот? Причины очевидны: Алиса работала удалённо, а значит, не была привязана к одному городу, и ей не пришлось бы увольняться при смене места жительства. Её работа всегда была при ней — из любой точки мира. Поэтому, всё обдумав и взвесив все за и против, они решили, что едет Алиса. Неудобства тоже были: Алисе предстояло сменить врача. А наблюдение и поддерживающее лечение ей требовалось пожизненно. В детстве Алиса прошла через несколько операций; то, как хорошо и уверенно она передвигалась сейчас, было результатом большой и упорной многолетней работы. До восемнадцати лет она раз или два в год ложилась в детский реабилитационный центр, а потом перешла под наблюдение «взрослого» невролога, который и лечил её уже восемь лет. Ольга представляла себе, что значит расстаться с врачом, который «знает все твои трещинки» и которому доверяешь. Софию Наумовну она не променяла бы ни на кого. Посредственных врачей множество, хороших — мало, прекрасных — единицы. А София Наумовна Фельдман была единственной в своём роде. Эта маленькая, хрупкая женщина в очках удивила Ольгу сильным, сочным, низким голосом, который звучал в широком диапазоне — от металлически-твёрдых, властных и непреклонных нот до бархатно-ласковой мягкости. Откуда в этом тщедушном тельце взяться такому голосу, из каких он шёл глубин (да и какие вообще глубины в этой маленькой грудной клеточке?) — загадка из загадок, над коей Ольга сломала всю голову. Но дело было не только в голосе. Вернее, совсем не в нём, а в той человечности, глубоких познаниях, огромном опыте и тонком чутье, которые отличали Софию Наумовну. Новым врачом Алисы оказалась молодая женщина, невысокая пухленькая брюнетка с хрустально-звонким голосом, красивыми пушистыми ресницами, приятным чувством юмора и вполне заурядным именем и отчеством — Наталья Марковна. А может, просто выглядела моложаво? Она производила впечатление довольно знающей, хотя у Ольги сперва и возникли сомнения. Молодость — значит, опыта меньше. — А как её фамилия? — спросила Ольга уже в машине, когда они собирались ехать домой. — Как будто знакомая какая-то... Алиса показала ей картонный прямоугольничек визитки. Ну так и есть!.. Фамилия Натальи Марковны была Фельдман. — Всё ясно, — усмехнулась Ольга. — Тогда тебе повезло — это хороший врач. Это у них семейное. Наталья Марковна действительно была родственницей Софии Наумовны, что последняя и подтвердила при следующем плановом визите Ольги. — А, Наташа? Да, она моя племянница, дочка моего брата Марка. Мы не меняем фамилию при замужестве — такая у нас семейная традиция. Фельдманы — это династия врачей. Марк Наумович был опытнейшим кардиохирургом, а их с Софией отец, Наум Самуилович — гастроэнтерологом. А дед, Самуил Яковлевич, неполный тёзка Маршака — офтальмологом. И попасть к ним для любого пациента было большой удачей. Неоценимое значение этой удачи Ольга уже прочувствовала на себе в полной мере. София Наумовна одобряла её занятия силовыми упражнениями. — Ваше здоровье — в ваших руках, — сказала она. — Я лишь направляю вас, а действуете и спасаете себя вы сами. Ольге было ради кого вытаскивать себя за волосы из болота. Теперь было — с приездом Алисы. Её, хрупкую и особенную, Ольга сперва боялась крепко обнять — не сломать бы ей что-нибудь, не сделать бы больно!.. Но та обнаружила такую стойкость и силу, какую не во всяком здоровом человеке найдёшь. Её работа требовала усидчивости, но спина быстро уставала; Алиса делала перерывы и отдыхала, выполняла упражнения. За годы занятий с инструктором по лечебной физкультуре в детстве она выучила все эти комплексы наизусть и умела слушать своё тело, улавливать его потребности и осознавать возможности. Каждое утро начиналось с разминок и растяжек, с гимнастики для суставов, с работы над мышцами. На упражнения порой уходило до двух часов в день. — Засиживаться нельзя. Надо шевелиться. Движение — жизнь, это правда. Оно лечит. А чем больше сидишь, тем хуже становится. Я в детстве пахала как проклятая, работала над собой, чтобы вот так, как сейчас, ходить. И сейчас тоже надо пахать, чтобы сохранять и поддерживать достигнутое. Всегда. Постоянно. Каждый день. Алиса уже и сама могла быть неплохим инструктором по ЛФК, зная всё о своём недуге не хуже врачей: тут уж поневоле станешь специалистом. И сейчас в объятиях Ольги был результат этой постоянной работы — изящно-точёное, тонкое, красивое тело, почти одни мышцы, без лишнего жирка. Как кошечка, но не упитанная диванная лежебока, а стройная, сильная охотница, привыкшая очень много бегать за добычей. Ольга восхищённо скользила ладонями по этим безупречным плечам и бёдрам, вылепленным самой Алисой, её волевым, упорным трудом. Все домашние снаряды, тренажёры и приспособления для занятий пришлось перевезти из её квартиры, которую они выставили на продажу, чтобы потом перебраться в более просторное жильё. Они уже строили планы: одну из комнат обязательно оборудовать под домашний спортзал. В однушке — не особо развернёшься. И жить, и тренироваться, и работать в единственной комнате и одному-то крайне неудобно, а вдвоём и подавно. Гаденький внутренний голосишко нудил: «А если расстанетесь? Что делать, как разъезжаться?» Но мысли о плохом Ольга решительно и твёрдо отсекала на корню, затыкала этот мерзкий голосишко, отвесив своему внутреннему пессимисту крепкую мысленную оплеуху. Обратного пути не было и быть не могло. Теперь — только держаться друг за друга, ни шагу назад. И в горе, и в радости, и в здравии, и в болезни. Но ведь бывает и то, что называется — тупо не рассчитал душевные силы. Думал, что сможет, но не смог. И как быть? Кого корить, винить, казнить? Не со зла ведь, не от подлости, а просто — не смог. Как в том анекдоте: «Ну не шмогла я, не шмогла». У них обеих — диагнозы. Они — две дырявые лодки с ненадёжными заплатками, которые могут дать течь в любой момент. Кто из них первый надломится, сдаст, не выдержит?.. А может, выдержат обе? Ни одна живая душа не могла этого предсказать, а Бог загадочно молчал. Но отступать всё равно некуда — в любом случае. Однажды, вернувшись вечером с работы, Ольга застала Алису за уборкой. Трость стояла в углу, заброшенная и забытая, а Алиса, прихрамывая, таскала за собой пылесос. Она тянула его за шланг, а тот гудел, спотыкался о препятствия, но не мог устоять под её напором. Уставившись на неё в немом ужасе, Ольга застыла. Упадёт же!.. Но Алиса держалась устойчиво, ещё и пылесос за собой тащила, а тот упирался, как упрямый пёс на поводке. В конце концов, он уткнулся в дверной косяк и застрял. Алиса дёрнула, а он — ни с места. Ольга, не выдержав, бросилась и устранила загвоздку. Только сейчас Алиса заметила её. «Привет», — угадала Ольга по движению её губ. — Что ты делаешь?! Шум пылесоса проглотил её слова. Тогда Ольга нагнулась и выключила его, после чего повторила свой ошеломлённый вопрос: — Алиса, это что такое? Ты что творишь? — Как — что? — засмеялась та. — Поддерживаю наше жилище в чистоте. Надо ещё вот эти полки с книгами пропылесосить... Но там мне уже не достать. Может, ты попробуешь? — Ты охренела вообще?! — вскричала Ольга. — Не смей таскать этот пылесос, я сама с этим разберусь! В глазах Алисы зажглись опасные огоньки, от которых сердце Ольги будто на краю ледяной бездны зависло. Алиса упёрла одну руку в бок, а указательным пальцем второй ткнула Ольге в грудь. — Во-первых, будь любезна выбирать выражения! — отчеканила она. — А во-вторых, запомни, пожалуйста: если я делаю что-то, значит, это мне под силу. Потому что в противном случае я бы этого не делала. Логично? Вот и я тоже так думаю. Я понятно выразилась? Ощущения были, как от асфальтового катка. И это она, нежная большеглазая принцесса, любимая девочка! А Ольга и забыла, какой упёртой особой могла быть Алиса. Зубастый критик, маленькая бесстрашная девчонка, которой целая толпа матерящихся троллей на странице Убийцы Смысла была нипочём. Тот самый первый отзыв всё ещё висел под рассказом... — Алиса... Я просто беспокоюсь, — только и смогла Ольга пробормотать. — Я знаю. — Алиса тёплым доверчивым комочком прижалась к груди, смягчив жёсткий и упрямый блеск в зрачках и глядя на Ольгу снизу вверх. — Ты боишься, что меня скрутит спазм, что я потеряю равновесие и упаду. Оль, я не так сильно больна, как тебе кажется. И не беспомощна. Это правда. Да, ты будешь беспокоиться и бояться всегда. Это неизбежно. Но попробуй всё-таки беспокоиться чуть меньше. И чуть больше верить в мои силы. Каждый день по чуть-чуть: бояться — меньше, верить — больше. Это выполнимая задача, поверь. Понемногу — всегда работает. Да, в Алисе было всего сто пятьдесят три сантиметра роста и сорок четыре килограмма веса, но иногда Ольге казалось, что перед ней — глыба, гора. Какое-то огромное существо, которое взирало на неё ласково и немного покровительственно, как мудрый бог — на своих детей. Алиса родилась на двадцать восьмой неделе — чуть позже той границы, за которой крошечное живое создание в материнской утробе — уже не плод, а ребёнок. Маленький человек, который может выжить, даже если пришёл в наш мир раньше срока. Алису спасли, выходили, но недоношенность не осталась без последствий. Её интеллект всегда был даже выше, чем у здоровых сверстников, но в росте и физическом развитии она их так и не догнала, а рука и нога плохо повиновались ей. Рука страдала меньше, чем нога — с тремя пальцами Алиса управлялась вполне сносно и даже бегло печатала ими на компьютере. С речью проблем не было изначально, разговаривала она внятно и чётко. Она была многократной победительницей школьных олимпиад по русскому и литературе; её дипломная работа оказалась в тройке лучших на всём потоке. Защищаясь, она умудрилась подловить преподавателя-рецензента на нескольких неточностях. Защититься на учёную степень и остаться преподавателем в родном вузе ей не позволило хрупкое здоровье. Убийца Смысла чувствовал себя под асфальтовым катком неопровержимых аргументов, когда впервые прочёл её комментарий к тому несчастному рассказу. Алиса сделала его, положила на лопатки, но при этом не растоптала, не уничтожила. Она дала ему крылья, чтобы лететь вверх. И силы, чтобы оттолкнуться от страшного дна. В окне мерцало звёздное небо, а на плече Ольги сопело тихое дыхание. 153/44 — очень мало для её объятий, но это была лишь оболочка. Того, что таилось внутри, её душа не могла ни охватить, ни постичь хотя бы в теории. Когда утром открывались чуть сонные, ласковые глаза, Ольга замирала в полудремотном созерцании. Изъянов, условностей и рамок не существовало. На её плече просыпалась прелестная женщина — глаза в глаза, губы к губам, во всём своём блеске и совершенстве. Она оставалась прекрасной и в течение дня. Стряхнувшее утреннюю сонливость сознание Ольги привносило свои привычные искажения, своё будничное несовершенство восприятия; это оно было ущербным, а не Алиса. Алиса непогрешимо существовала вне любых человеческих систем. Она сама была критерием, мерилом и идеалом. Вот так, понемногу, исподволь мышление Ольги становилось алисоцентричным. Весь её мир вращался вокруг Алисы. Алиса была её Солнцем и её точкой отсчёта. Ольга как сейчас помнила тот день, когда у неё родилась идея книги: как всегда, всё началось со сна, реалистичного и жуткого. До сих пор она ограничивалась формой короткого рассказа, но что-то внутри просило широкомасштабного творчества. Сперва робкое и смутное, скомканное и невнятное, это осознание проявило себя несмело и неуклюже, но Ольга поддалась его уговорам, достала маленький блокнот и записала пару мыслей. Вернее, нацарапала, как курица лапой. Да какая там книга? Ерунда. Как обычно, всё выльется в рассказ на пять-семь, максимум — десять страниц. Так всегда случалось, почему же на сей раз должно было выйти нечто иное? А вот поди ж ты — идея начала разрастаться. Алису Ольга пока не посвящала в свои творческие метания — ждала удобного момента. Того мига, когда рассказать будет не стыдно, когда замысел превратится в нечто существенное и достойное внимания. Идея тем временем претерпевала коварные, неуловимые трансформации. Несколько раз сама необходимость существования книги почти растворялась в пустоте небытия, придавленная грузом под названием — «А нафига вообще всё это?!» Иногда приползали сомнения, этакие чудовищные слизняки, таща над рогатыми головами транспаранты с девизами: «Господи, какая хренотень!» или «Дурью маешься, дорогая. Лучше работай, Алисе кушать надо». И смотрели с осуждающими мордами. Одного из них Ольга даже нарисовала. Мерзкий получился гад. Но страница за страницей в блокноте заполнялись убористыми строчками, расшифровать которые было под силу лишь самому автору. Ну, или какому-нибудь врачу. Ольга работала. И её труды приносили материальные плоды: Алиса была обеспечена одеждой, пищей и необходимыми медикаментами. У Алисы появился новый крутой смартфон. Не то чтобы Алиса сама очень его хотела, просто Ольге важно было доказать, что она способна обеспечить её всеми материальными благами и поддерживать её самочувствие на достойном уровне. Она знала лишь одно: если Алисе плохо, ей тоже плохо. Алиса счастлива — Ольга счастлива тоже. Алиса — её рука? Нога? Сердце? Да что там, бери выше: самая что ни на есть душа. Поэтому пусть уж лучше у Алисы всё удачно сложится с этим идиотским пылесосом, чем у Ольги ворохнётся под сердцем проклятый страх, что Алиса упадёт. Что ноги подведут её. Что мышцы не выдержат. Какое отношение к этому имели записи в блокноте? Просто они однажды набрали критическую массу, и Ольга под давлением «улик» созналась: — Алис... Я книгу пишу. Руки Алисы в это время готовили кофе. Они с английской невозмутимостью и методичностью продолжили это делать, а вот бровь приподнялась, и взгляд скосился в сторону собеседницы. В нём замерцало что-то жадное, ненасытное. — Вот как! Можно поинтересоваться идеей и сюжетом хотя бы в общих чертах? Всё, что Ольга смогла сделать — это смущённо сунуть Алисе блокнот с записями. Та жадно пробежала их глазами, а потом разочарованно выдохнула: — И всё? Это не книга, Оль. Это лишь наброски. Но... — Но — что?.. — Но это может оказаться интересным. Это означало два очень важных факта: а) Алиса понимала её почерк; б) она прослеживала заковыристую логику этих обрывочных, запутанных, как лабиринт, записок. Уже за одно это её следовало боготворить. В алисоцентричной системе мировоззрения Ольги это и стало решающим аргументом. А самое смешное — Алиса даже не подозревала, как много она значила в этой системе. С этого момента для Ольги существовал лишь один постулат: «Алисе это интересно». И вместе с тем она до сих пор боялась полностью в это поверить: ведь она прекрасно помнила, как Алиса сказала когда-то: «Это — не моё». Всё, что Ольга писала. Всё её... говнотворчество. Весь этот стёб, грязная насмешка, едкая ирония, хитровывернутая издёвка. Вся эта жесть и чернуха, абсурдная игра, вся ухмылка то ли над собой, то ли над тем, что было написано раньше другими людьми. Перевёрнутое, осмеянное, перелицованное. Как можно было этим восхищаться, ценить и понимать? Кто был способен на такое? А она сама — не пародия ли уже на саму себя?.. Может, Убийца Смысла остался лишь в цитатах? А может, он — лишь кирпичик чего-то большего? Чем больше Ольга всматривалась в свой профиль, тем меньше чувствовала необходимость поддерживать существование этого виртуала. Убийца Смысла — не она. А она — не Убийца Смысла. — Ты что! Не смей! — вытаращила глаза Алиса, когда Ольга заикнулась о том, чтобы закрыть к чертям собачьим эту страницу со всеми «говнорассказами». — Это просто порыв, пойми. Сама потом будешь жалеть! Переспи с этой мыслью ночь-другую, не руби сплеча. Маленькая пухово-лёгкая ручка лежала на плече. Она убеждала красноречивее тысяч слов, а ласковому теплу умоляющих глаз невозможно было не подчиниться. — Ладно, как скажешь, — вздохнула Ольга. — Пусть повисит пока. Алиса мягко улыбнулась глазами и ресницами. Вперив в Ольгу колдовскую пристальную бездну зрачков, она сказала: — В одном я с тобой согласна: Убийца Смысла — это этап. Что тебя ждёт в будущем? Жизнь покажет. Поздней осенью они наконец приступили к осуществлению своих планов по расширению жилплощади. Все эти хлопоты съедали время, силы и нервы, и Ольге было не до творчества, но пара рассказов у неё всё-таки вышла. В декабре Алиса ещё и свалилась с бронхитом... Это были тяжёлые дни для Ольги, полные страха за хрупкое здоровье Алисы, которое любая дополнительная хворь только сильнее расшатывала. Но свой второй Новый год они встречали уже в новой квартире — пока ещё без ремонта, с неразобранными вещами в коробках, но счастливые. Счастье омрачилось окончанием ремиссии у Ольги: в середине января часы её ночного сна начали стремительно сокращаться. На работе она летала, как смерч-юла, затевала перестановки, раздавала всем нагоняи и выговоры, а потом уволила-таки пару сотрудниц; и всё это — на фоне несуразной, сладковатой, калейдоскопно-цветистой эйфории. Она была нервным сгустком энергии. Мысли скакали, как олени, и было ощущение, будто новогодняя круговерть ещё не кончилась. Адекватность шаталась где-то на краю крыши, готовая разбиться. Где-то внутри сидел скорченный карлик — ворчун и аналитик. Он бубнил себе под скрюченный нос: «Это оно. Оно вернулось». Этим карликом была она сама — трезвая, мыслящая её часть, осознающая, что происходит. Но голос «карлика» становился всё тише. — Оль, может, к Софии Наумовне? — сказала Алиса, мерцая тревожными искорками в зрачках. — Зачем? — хмыкнула Ольга. — Я отлично себя чувствую. Вдобавок к куче дел она ещё и ремонт затеяла. И уже успела обклеить обоями половину одной комнаты. Алиса помогала в меру сил, но то и дело в её глазах мерцали эти тревожно-вопросительно-испуганные искорки. — Может, тебе дозу надо изменить? Или вообще другое лекарство? Сходи к врачу, Оль, пожалуйста. — Алис, не паникуй. Я адекватна. Подержи лучше обои, а то они сейчас слипнутся. Они наклеили новую полосу обоев. Получилось криво, а посередине красовался пузырь. — Блядь, или у кого-то руки из жопы, или... — запустив пальцы в волосы, Ольга села на пол, окинула взглядом результат их общих усилий и расхохоталась. Алиса сидела рядом на расстеленной газете, держась за свою трость и всем весом наваливаясь на неё, будто на посох. Этакий мини-Гэндальф, только без бороды. — Оль, тебе надо к врачу, — повторила она. Рука Ольги подцепила её подбородок. «Вилкой» из двух пальцев она показала на свои глаза. — Лисик-Алисик, посмотри на меня. Я в порядке. Моя крыша — на месте. Всё та же тоскливая жалобность во взгляде. Мини-Гэндальф с тростью-посохом покачивал головой. — Оль, пожалуйста. Мне страшно. Комочек нежности в груди раскручивался в вихрь, захватывая сердце. Ольга притянула Алису к себе, нажала пальцем на кончик носа. — Эй... Ты чего? Отставить панику, слышишь? Я контролирую это. Всё под контролем. Губы Алисы дрогнули: вот-вот заплачет. — Оль... Знаешь, сколько ты сегодня спала? Нет? А я знаю. Меньше, чем полтора часа. С одиннадцати до часу ты читала свои записки, с часу до двух бродила по квартире и бормотала что-то, пила кофе пять раз. В три двадцать ты кинулась делать приседы со штангой. С четырёх до пяти тридцати грунтовала стены под обои. Потом... потом таки вздремнула чуть-чуть. И поехала на работу. Откуда я всё так точно знаю? Потому что я тоже почти не спала. — В руке Алисы был блокнот, она стискивала его до дрожи. — Вот, видишь? Этот отчёт я отправила сегодня Софии Наумовне по электронной почте. Если она позвонит тебе завтра и пригласит на приём, не отказывайся, пожалуйста. Потому что мне, блин, страшно!.. Комочек нежности вибрировал, растекался изнутри по грудной клетке. Лёгкая дрожь смеха, дрожь нервов. Рука Ольги накрыла руку Алисы с блокнотом. — Родная, я контролирую себя сейчас гораздо лучше, чем когда была без лекарств — когда творился тот лютый пиздец, а я не понимала, что это именно пиздец и что меня надо лечить. Сейчас я хотя бы знаю своего врага в лицо и знаю все его возможные маски. И умею с этим жить. Я прошла через глюки и бред, но сейчас их нет. Я всего лишь весело клею обои. Обоев бояться не надо, милая. Это только бумага и клей. Не нож окровавленный и не топор. Это просто, блядь, рулоны бумаги, ха-ха-ха! Сердце Алисы трепыхалось испуганной пташкой под рукой Ольги. — Оль, ты заговариваешься. — Нет, малыш. Нет. — Ольга прижала Алису к себе, поглаживая по волосам. — Ты настоящего бреда не слышала, солнышко. Помнишь, ты просила меня верить в твои силы, м-м? Когда ты таскала этот грёбаный пылесос. Так вот, ты тоже немножко верь в меня, хорошо? Верь, что я не чокнутая. Что я сейчас отдаю себе отчёт в том, что происходит. Да, я сейчас немножко взвинчена. На работе не всё гладко, вся эта квартирная чехарда, переезды, ремонт. Всё как снежный ком. Всё наложилось одно на другое. Я просто немножко задолбавшаяся, вот и всё. Но я в своём уме. Верь мне и не бойся. Ты разбираешься в своей болячке, я — в своей. Я изучила своих демонов и знаю, на что они способны. Сейчас они ручные и не причинят вреда. Лёгонькая мягкая ладошка, дрожа, скользила по щеке Ольги. В глазах Алисы стояла влажная, устало-горьковатая улыбка. — Оль... Ну хорошо, допустим, я верю, что ты знаешь своих демонов лучше, чем я. Но ты спала меньше полутора часов! А это звоночек, ты сама говорила. И я немножко боюсь, что... всё выйдет из-под контроля. Что ты, поспав так мало, сядешь за руль и... что-то случится на дороге. Пожалуйста, ради меня... и ради себя самой... ради нас! Покажись врачу. — Ладно. Не хочешь клеить обои — не будем. Пошли они на хер. — Наполненная лёгкой пружинистой силой, Ольга вскочила на ноги и подняла Алису. Трость со стуком упала, загнанными зверьками слезинки дрожали в уголках глаз. — Родная, расслабься ты. Всё нормально. Давай просто потанцуем. Нам нужен медляк. Комната наполнилась звуками «Sleeping Sun»: ангельское пение крыльями щекотало стены, отражаясь от них. Испуганное «пожалуйста, пожалуйста» всё ещё плескалось в глазах Алисы, и это был не тот Новый год, не те счастливые слёзы, разноцветные от отблесков гирлянды. — Эй... — Носик Алисы попался, зажатый между пальцами Ольги. — Кажется, кто-то допустил панику на корабле, м-м? Поверь, у капитана всё под контролем. Просто поверь в меня, как я верю в то, что ты умница и можешь сама пылесосить. Ты не видела меня в настоящем неадеквате. Вот это была жесть, родная. А то, что сейчас — это ерунда. Мы должны верить друг в друга, понимаешь? А бессонница... Это просто кофе. Сколько ты там кружек насчитала? Пять? Родные сорок четыре килограмма очутились у Ольги на руках, а потом — на диване. Прогоняя нежностью поцелуев испуганные слезинки, мягким напором она справилась с короткой паникой, заглушила ртом всхлип. — Оль... — Всё хорошо, Алисёныш. Ты просто не представляешь, как я тебя люблю. В глазах Алисы что-то мелькнуло. Понимание. Мысль? А потом её рот жарко прильнул в ответ — дух захватило. Горячее кольцо рук, обнявших за шею жадно, отчаянно, почти исступлённо. — Ух ты, ух ты, вот это да... — Короткий смешок Ольги утонул в новом поцелуе. Диван скрипнул под весом двух тел. Сорок четыре килограмма оказались сверху — сладкая тяжесть, уже без цензуры в виде одежды, с зеленоватыми светлячками глаз, с приоткрытым бутоном губ. «У сумасшедшего времени совсем кончились запасы ночной тьмы. Оно выкурило мрак до бычков, до потухших звёзд-окурков и смеялось, смеялось в слиянии губ и сердец». — Стой, надо это записать. Ольга голышом метнулась к ноутбуку, и её пальцы маниакально затанцевали на клавиатуре. Алиса, растрёпанная, с розовыми пятнами румянца и вспухшими от поцелуев губами, наблюдала из постели за этим танцем, от которого белый лист документа заполнялся чёрными строчками. Курсор мигал, выплёвывая буквы. Ольга выдохлась на третьей странице. Выплеснув порцию печатных знаков, она бросилась на пищащую и барахтающуюся Алису. За эту ночь она написала один из своих самых «упоротых» рассказов, распределяя энергию урагана в своей груди поочерёдно между ноутбуком и Алисой. Замученная сексом, та уснула в третьем часу, а Ольга ещё долго яростно работала. Перечитывала, правила, удаляла и переписывала целые абзацы. Потом в гневе чуть не швырнула ноутбук в стену вместе с треклятым рассказом, но вовремя одумалась: её привёл в чувство стон Алисы. Стон боли сквозь сон. — Алисёнок... Плохо соображая от звёзд-окурков перед глазами и призраков пляшущих строчек в мозгу, Ольга поглаживала и мягко массировала ногу Алисы. — М-м-м... Оль... — Я с тобой, с тобой. Я здесь, маленький. Расслабься. Всё хорошо. Проснувшиеся глаза затуманенными светлячками моргали, улыбались сквозь боль. — Много написала? — Тридцать килознаков. — Ого... — Тебе лучше? — Немножко. Алиса приняла таблетки и уснула, а у Ольги сна — ни в одном глазу. Мозг требовал работы, нёсся на всех парах, обрабатывая терабайты информации, и грех было упускать такой взлёт работоспособности. Когда-то она курила прямо за ноутом сигарету за сигаретой, и у рук всё ещё иногда проявлялся этот фантом привычки — призрак пачки, призрак зажигалки. Чем-то заменить? Лучше кружки кофе ничего не нашлось. Он немножко пах дымом. Она впилась глазами в блокнотный лист, исписанный каракулями — сам врач ногу сломит. Но она помнила логику расположения текста, взгляд скользил по строчкам, пальцы листали страницы. Иногда направление менялось, она переворачивала блокнот на девяносто градусов, находила нужное место и продолжала читать. Это был жуткий сон про жестокого полководца. Отправная точка — просто образ: суровое лицо со шрамами, жёстко сжатый рот, шлепки выплёскивающейся из ран крови, кусок отрубленной челюсти. Мёртвые зубы торчат из мёртвой десны. Подвешенный на розовых кишках воин. И лорд, шагающий через туманное поле, усеянное горами трупов — ни один мускул не дрогнет на непроницаемом лице, холодный взгляд устремлён в зябкую осеннюю даль. Под сапогом — что-то мягкое, скользкое. Кусок отрубленной плоти. «Stargazers». Не требовалось даже включать трек, он сам играл в голове. Воин рубил и рубил. Конь — на дыбы. Копытом — в грудь противника. Суровое лицо освещено рыжим отблеском жаровни: полководец сам пытает шпионов. Изломанные тела, кости пробили плоть. Ради облегчения мук скажут всё, что угодно. И даже то, чего не было, оговорят товарищей и себя. Человек с перебитыми конечностями на огромном колесе, руки и ноги неестественно вывихнуты, оплетают спицы колеса. Человек ещё жив. Лицо лорда устремлено к нему: — Сколько воинов? Направление движения? Стонущий, хрипящий кусок умирающей плоти роняет розовую слюну изо рта, зияющего пустотой на месте выбитых зубов. Он знает, что сдохнет, но — хотя бы сняться с этого дьявольского колеса. Пусть ненадолго перед смертью, но расправить искалеченные члены. И ради этого он готов сказать всё. Верить ли его словам? Мозг затуманен болью, может ошибиться. Но лорд Гай проверит и сравнит показания. Есть ещё другие. Их пытают иначе: сдирают кожу со спины и плещут солевой раствор на розовую блестящую поверхность обнажённых мышц. Цельные куски содранной кожи лорд потом прикажет обработать и сделать переплёты для его любимых книг. Пять тысяч знаков, десять, двадцать пять. В голове выли электрогитары, она откинулась на спинку кресла, терзая пальцами невидимые струны. Лорд Гай хлестал кнутом, она дирижировала в экстазе. И музыкой, и Гаем. Со стороны посмотреть — чокнутая и есть. Кружка с остывшим кофе чуть не полетела на пол: рука махнула в сантиметре от неё. Надо сделать новый. Слияние с текстом: строчки щупальцами оплели её из экрана, они стали единым организмом. Единый дышащий и шевелящийся спрут. Смена трека в голове: «Whoever Brings The Night (Instrumental)». Громкость на семьдесят процентов. Невидимый эквалайзер, больше басов. Дирижёрская палочка превратилась в рубящий меч. Чем-то похоже на секс: такое же слияние, волны страсти, ещё, ещё, сильнее, глубже!.. В пять утра она грызла шариковую ручку вместо сигареты, оставляя на пластике отметины от зубов и плавая туманным взглядом по строкам на экране. Рассказ — тридцать, глава про лорда Гая — двадцать семь; итого — пятьдесят семь тысяч знаков за ночь. Давненько такого не было. Попёрла движуха!.. Алиса приоткрыла глаза, когда Ольга легла рядом, лицом к ней. — Спи-спи, маленький. Я тоже сплю. Поцелуй в носик. Глаза закрылись — провал в кровавую угрюмую реальность лорда Гая. Она трепыхалась, то утопая в море розовых кишок, то корчась на колесе, вся переломанная; мозг уже писал вторую главу — пока ещё образами, репликами героев, картинками-кадрами, «фильмом в голове». Усталость? Скорее невесомая дрожь, некоторое онемение тела, стук накофеиненного сердца, а мозг — неустанно работающая великолепная машина, каждая минута простоя которой стоила нескольких тысяч потерянных знаков. Такой машине нельзя крутиться вхолостую, она должна вырабатывать текст. Грёбаная работа, если б не необходимость оплачивать еду, ЖКУ, лекарства и прочие нужды, она бы только писала. Но Алисе нужны таблетки, массаж, она должна есть, одеваться, нужно электричество и доступ в интернет. Что она там зарабатывает? Одной ей туго придётся. Хотя ведь как-то выживала после смерти бабушки. Жутко представить, чего ей это стоило. Отцу не нужна, у него другая семья, свои заботы, плевал он на неё. Алиса, уезжая, даже не стала ему сообщать. Семь утра, зимняя тьма. Два часа промелькнули в полубреду, будильник на телефоне зачирикал птичьим гомоном на фоне приятной музыки. Ольга не чувствовала, что поспала, но всё её нутро рвалось к деятельности, постель осточертела: только время терять и бока отлёживать. Работать, пусть не над текстом, но ради Алисы; ещё немного кофеина — и в путь. — Алисёнок, я там ночью кое-что накропала. — Поцелуй в носик, заспанные глазки, снова эти искорки тревоги и умоляющее «пожалуйста, ради нас». — Как будет время, рассказ глянь насчёт блох и прочего, ладно? — Угу... — Главу пока не читай. Непонятно пока, что из этого выйдет. — Что за глава?.. А-а-а... — Глазки мигом проснулись, ожили, мягко засияли радостью. — Ты наконец-то НАЧАЛА?! Ох, Оль... — Ага. Хватит блокнот каракулями изрисовывать, надо рожать понемножку эту бредятину. — Мне уже не терпится!.. — Не, Алис, не читай пока, — нервно засмеялась Ольга. — Когда побольше напишу, тогда и почитаешь. На еду терять время тоже не хотелось, но в мозгу стояла установка — «есть белок для мышц». Надо — значит, надо. — Оль, давай, я тебе приготовлю... — На кухню вышла Алиса, опираясь на трость. По утрам, сразу после сна, она была менее устойчивой: ещё не сделала свои упражнения. — Спасибо, солнышко, я справлюсь. Я омлет хочу поджарить, ты будешь? — Давай. Алиса не любила бездельничать. Пока Ольга возилась с омлетом на двоих, она запустила кофемашину: себе — с концентрированным молоком, Ольге — чёрный. Достала масло, сыр, поджарила хлеб в тостере, выложила салфетки, разлила напиток по белым чашкам с золотыми ободками. Она была любительницей чая, но иногда за компанию могла выпить и кофе. Рабочий день прошёл суматошно, но бесконфликтно. Каждую свободную минутку в голове крутилось «кино» про Гая, вторая глава уже начала понемногу оформляться в текст: порядок сцен, диалоги, общая композиция, отдельные фразы, даже целые абзацы. Мозг работал, как супер-мощный сервер: и рабочие задачи решал, и в фоновом режиме потихоньку выстраивал главу. В обеденный перерыв Ольга даже успела кое-что написать и скопировать на флешку, чтобы продолжить дома. Жуя курицу (белок для мышц), она сделала семь с половиной килознаков — пустячный объём, но и то хлеб. Из рабочего компьютера она файл с текстом удалила. Да, паранойя тоже обострилась. В четыре позвонила София Наумовна. Ольга договорилась о консультации по Скайпу вечером (иногда они так общались, когда Ольга не могла выкроить время на личный визит). — Лучше бы вы, конечно, лично пришли. По голосу слышу. Ну ладно, что поделать... Всё-таки София Наумовна была гениальным врачом. Она изучила Ольгу вдоль и поперёк, и теперь ей одного лишь голоса было достаточно, чтобы определять тончайшие нюансы её состояния. Что уж она там улавливала, оставалось для Ольги загадкой, но в глубине души ей не хотелось менять что-либо в схеме лечения. Творчество, что называется, «пёрло» — такой продуктивности она у себя давно не наблюдала. Как бы таблетки не прихлопнули вдохновение — вот чего она опасалась. Но София Наумовна — гений, этого у неё не отнять. Вечером разговор состоялся. — Возможно, стресс спровоцировал. Квартирные хлопоты, переезд Алисы и всё с этим связанное, — пришла к выводу София Наумовна. Она знала об ориентации Ольги и её отношениях с Алисой. Алисе как самому близкому человеку была доверена важная миссия — связываться с врачом, если что-то пойдёт не так. И вчера она этим правом воспользовалась, «настучала» на Ольгу, но испуганное «пожалуйста» в её глазах не давало сердиться на неё. Щемящая нежная жалость обезоруживала, гасила досаду и раздражение. — Не забывайте: вы взяли на себя дополнительную ответственность. Ваша девушка — особенная. Она уязвима, ей нужна ваша поддержка. Если с вами что-то случится, что будет с ней? Алиса работала (или делала вид) за своим компьютером, а Ольга для разговора с врачом перебралась на кухню. Сейчас в голосе Софии Наумовны звенела стальная строгость, которая отрезвляла и окунала в ледяную воду реальности. — Я вас услышала, София Наумовна. Спасибо вам. — Ну, вот и хорошо. Итак, я предлагаю следующее... Ольга всё выслушала, всё записала на листочек и со всем согласилась, потому что её душу долбило грозное «что будет с ней?». Хороший отрезвляющий душ: София Наумовна умела взять за шкирку и ткнуть носом в самое важное. Железная женщина: её сорок пять кило (так Ольга определила на глазок) сейчас перевешивали, но не физически, а духовно. София Наумовна тоже была глыбой, как Алиса. Её личность, её воля властно и мощно струились с экрана, и Ольга ощутила себя котёнком, чьи лапки на миг повисли в пустоте. Но мудрая мать-кошка уже поставила её наземь. Сеанс связи завершился. На плечи Ольги легли лёгкие ладошки: — Тётя Софа классная. У Ольги вырвался смешок. Она накрыла руку Алисы своей, прижалась головой. Пальчики ворошили ей волосы. — Да, Алисёнок. Она классная. — Кофе хочешь? — Давай. Алиса Зазеркальцева сделала свою работу: рассказ был вычитан и отредактирован, и Ольга выложила его. Сразу побежали просмотры в статистике; не прошло и десяти минут с момента публикации текста, а их набралось уже больше сотни. Любопытство подзуживало спросить, и она, перешагнув через провод удлинителя, обняла маленькие, но проработанные упражнениями плечики: — И как тебе?.. Алиса откинула голову, коснулась тёплой щёчкой: — По-моему, это один из лучших твоих текстов. — Правда? — Он особенный. Очень мощный. Ты превзошла сама себя. О первой главе про лорда Гая Ольга спрашивать не решилась, но по глазам Алисы видела, что та прочла. Похвала от неё наделила вдохновение новыми, более сильными крыльями, и Ольга с зудящим энтузиазмом села за вторую главу. К трём часам ночи она была готова; в голове уже крутилась следующая, и только руки Алисы, шаловливо забравшиеся под футболку Ольги, смогли оторвать её от работы. Горячие губки мягко посасывали мочку уха, и Ольгу обожгло сладострастными мурашками ниже пояса. Она поняла: Алиса «принимала огонь на себя». Отважно бросалась грудью на амбразуру, чтобы Ольга выплеснула хотя бы часть своей взвинченности, своей суматошной энергии на неё. Чтобы эта энергия не досталась чему-нибудь ненужному и неразумному, с плохими последствиями. Старалась разрядить, утомить Ольгу сексом, но и сама выматывалась, бедная маленькая девочка. Спать бы ей сейчас да спать, а она работала громоотводом. — Спи сладко, маленький, — шепнула Ольга в четыре утра, мягко щекоча её ушко губами. Обессиленная Алиса посапывала, а Ольга таращила глаза в сумрак комнаты, будто ей вкололи кофеин внутривенно. «Две недели», — дала она себе срок. Если «оно» продлится дольше, она сделает всё, как сказала София Наумовна. Это была опасная игра, хождение по краю, но вдохновение нельзя упускать. Надо использовать это ради благой цели — ради текста. Гай уже жил в ней и рвался на страницы документа. Но Гаю была нужна светлая сторона. Так она придумала королеву Инголинду. Это будет сказка для Алисы. Выскользнув из постели, она села к ноутбуку. 3 Вдох, выдох. Вдох, выдох. Мышцы Алисы напрягались: дельты, бицепсы, трицепсы играли под шелковистой кожей. Она отжималась от пола, а на спине у неё в качестве утяжелителя лежала толстенная книжища. Ключи звякнули, упав на тумбочку; улыбаясь, Ольга стояла в дверях и любовалась этим зрелищем, забавным и завораживающим одновременно. — Уф... — Алиса вскинула искрящийся ответной улыбкой взгляд, из которого уже совсем ушла недавняя сонливость. — Утяжелитель сваливается, а книга плоская, хорошо на спине... уф, лежит!.. — Ясненько. — Мягко ступая ногами в носках, Ольга подошла поближе. «Улисс», — стояло на переплёте книжищи. — Сколько она весит? — Уф... Девятьсот, что ли, — пропыхтела Алиса. — А о чём там? — поддёрнув джинсы спереди на бёдрах и присев на корточки, полюбопытствовала Ольга. — Там описан один день из жизни... одного ирландского еврея. — Алиса отжималась в белой майке-борцовке, и видно было, как ходят её лопатки и мышцы спины. — Шестнадцатое июня... тысяча девятьсот четвёртого года. — Ни хера се! Килограммовый кирпич — и всё про один день? — потрясённо качнула головой Ольга. — Ага... В этот день Джойс... впервые встретил свою жену. Но там ещё примечания и комментарии переводчика... страниц на двести с лишним. На рабочем столе лежала толстая стопка листов — распечатка из интернета. Алиса неплохо владела английским и читала художественные тексты в оригинале, но «Улисс», о котором она собиралась написать статью, давался тяжело. Тогда Алиса распечатала оригинальный текст на английском, положила рядом перевод — вот эту книжищу устрашающей толщины — и строчка за строчкой, абзац за абзацем героически вчитывалась. Статью она готовила не за оплату, а просто для страницы со своим творчеством — в раздел «Литературные обзоры». Там у неё накопилось уже с полсотни литературоведческих работ. — Об «Улиссе» уже много написано, — сказала она, садясь и промокая салфеткой пот с лица и шеи. — Просто ещё один взгляд. Может, кому-то интересно будет. — Полезная книжка, как я погляжу, — усмехнулась Ольга, взвесив на руке тяжёлый том. — Если не пища для ума — так хоть для фитнеса сойдёт. — Ага, — засмеялась Алиса, блеснув тёплыми светлячками глаз. — Ты поспала? — Ольга придвинулась ближе и отвела с её лба прядку волос, которая лезла в глаза и которую Алиса безуспешно пыталась сдуть. — Не-а, не стала ложиться. Размялась, кровь разогнала — вот и взбодрилась. На кухне лежала вскрытая пачка маффинов: одного круглого кексика не хватало. Что-то маловато съела. Ольга крикнула в комнату: — Лисён, а тебе маффины не понравились, что ли? Алиса с большим полотенцем на плече направлялась в ванную. — Почему? Понравились, очень даже неплохие. А что? — Её глаза заискрились ласковой усмешкой, а губы шаловливо сложились в розовый бутончик воздушного поцелуя. — Просто я подумала... С твоим-то количеством тренировок тебе и полпачки за один присест не повредили бы. — И Ольга успела игриво шлёпнуть обтянутую чёрными шортиками попку Алисы, прежде чем та скрылась за дверью. Этой упругой, круглой попкой она любовалась и никогда не уставала восхищаться. В ванной она прикрутила специальные поручни, за которые Алиса при необходимости могла ухватиться. Но душ Алиса принимала чаще всего сидя — на всякий случай, чтоб не пошатнуться. Прислушиваясь к шуму воды, Ольга сняла пиджак, подвернула рукава рубашки. Показалась чёрно-серая татуировка, покрывавшая всю тыльную поверхность левого предплечья; ею Ольга обзавелась в минувшем августе. Она помыла на кухне руки и окинула взглядом содержимое холодильника. Вчерашний плов с курицей, домашняя пицца — творение Алисиных рук, творог, Алисины йогурты (тоже домашние, из йогуртницы), в морозилке — готовые для обжарки или запекания стейки из рыбы, куриные и индюшачьи грудки. Говядину Ольга не жаловала, свинину ела изредка — в виде эскалопа, а вот птицу и рыбу — каждый день. Но после плотного обеда голод ещё не проснулся, а мысли крутились вокруг Алисы. Перед глазами стояла её обтянутая шортиками попка, работающие мышцы под майкой, влажной от пота... Не хотеть Алису было невозможно. Вся точёная, как статуэточка; фигурка — «фитоняшки» из Инстаграма желчью изошли бы от зависти. «Побочный эффект» борьбы с болезнью. «Не смогла бы... с такой девушкой». Дура. Сука. Тупая пизда. Ольга досадливо отмахнулась от образа Маши, совершенно неуместного, лишнего сейчас. Её раздражение переметнулось на маффины: ведь это Маша их выбрала, переступая вдоль полки окаблученными антилопьими ногами. Одну завела за другую, скрестив, а рукой закогтила сумочку-клатч и рассматривала всё это кондитерское изобилие. Тьфу. Ольга встряхнула головой, прогоняя картинку. Мыслям о Маше здесь было не место. Здесь — неприкосновенный дом Алисы, обитель оливковых светлячков её глаз, её нежного голоса и звонкого хрусталя её смеха. Дверь ванной открылась. — Ой! — Алиса вскрикнула, угодив в объятия Ольги, подкарауливавшей её. Тёплая, окутанная ароматом абрикосового геля для душа, с влажными волосами. И в одном полотенце. — Попалась, красавица. Ольга подхватила хохочущую Алису на руки и понесла на диван. Там полотенце было сорвано с неё, и Ольга ласково-жадным взглядом окинула её с головы до ног. — Напомни мне: на чём мы днём остановились? — Ты перескочила на пару абзацев вперёд. Когда мы остановились, на мне ещё была одежда. Алиса дразнила улыбкой, а руками с притворной, шаловливой стыдливостью прикрывала грудь — наливную «троечку». Такой бюст не выглядел слишком крупным для её миниатюрной фигурки, а вот четвёрка была бы уже чересчур. — Плевать, не хочу отвлекаться на детали. — Облизнув пересохшие губы, Ольга приблизила их к тёплой шее Алисы, приникла к чистой коже ртом, а сама уже срывала с себя рубашку. Звякнула пряжка ремня падающих на пол джинсов; дальше слышались только звуки беспрестанных поцелуев и стоны Алисы. Алиса не была девственницей. Сделав в их первые совместные новогодние каникулы это открытие, Ольга не стала расспрашивать, с кем та встречалась раньше. Это не имело значения, к прошлому она не ревновала, только отметила про себя с неким — удовлетворением, что ли? — что личная жизнь у Алисы была, несмотря на её диагноз. Значит, она познала эти радости. И жила полноценно. Алиса потом сама рассказала, что первый опыт у неё был с парнем; её — не впечатлило, а его смущали её особенности, и всё сошло на нет. А потом у Алисы была девушка... тоже не слишком опытная. «По-настоящему секс распробовала я только с тобой, Оль, — призналась она. — Повзрослела, видимо. Для этого тоже надо... созреть». Двадцать шесть и сорок — существенная разница в возрасте, но они её не чувствовали, она им не мешала. Порой Ольгу посещали думы о том, что будет лет через пять, к примеру, но все её желания сводились к одному, главному: чтобы Алиса была жива и хорошо себя чувствовала — насколько это возможно в её ситуации. А остальное — мелочи. По ходу пьесы разберутся, что и как. В животе забурчало. А вот и голод проснулся. — Кое-кто пришёл с работы и даже не поужинал, — засмеялась Алиса. — Я была голодна... в несколько ином смысле, — мурлыкнула Ольга, зарываясь носом в её ещё влажноватые волосы, а ладонь путешествовала по маршруту: плечо — грудь — рёбра — бок — бедро. Конечной точкой маршрута стало колено Алисы. Та нежилась под лаской, льнула к Ольге крепче. — Плов доедать будем или... Или как? Что думаешь? — М-м... Что-то плов меня не вдохновляет. — В морозилке лежали аппетитные розовые стейки из горбуши, о них-то Ольга и подумала, сразу ощутив прилив слюны. — Рыбки хочется. Через сорок пять минут они ели паровую горбушу с салатом из помидоров-черри, сладкого перца, огурцов и консервированных маслин. Это было похоже на то, как Ольга питалась до того, как провалилась на дно недуга и махнула на себя рукой, отпустив поводья. Теперь — никаких сарделек, магазинных котлет и пельменей; фарш Алиса делала из смеси курицы и индейки, панировала котлеты в отрубях, обжаривала буквально минуту, чтоб панировка «схватилась», запечатывая сок внутри, и доводила до готовности в духовке. Вслед за отказом от сигарет она пыталась «пересадить» Ольгу с кофе на цикорий, но тот у неё успехом не пользовался. «Ты меня последней радости лишить хочешь? — шутливо протестовала Ольга. — Нет уж, уволь, я этот безвкусный невнятный суррогат пить не буду!» Она была не готова отказаться от любимого напитка, согласившись только сократить его потребление. Получалось, впрочем, не очень. На сердце и давление она пока не жаловалась — напротив, всю жизнь была склонна к пониженным цифрам. Но необходимость уменьшить количество кофе до, скажем, двух-трёх раз в день — и не пол-литровых кружек, а нормальных чашек — она осознавала и сама. «Я работаю над этим», — усмехалась она. Собраться с духом и морально приготовиться — первый этап. — Очень вкусно, солнышко, — чмокнула Ольга Алису после ужина. — Я, с твоего позволения, немножко пографоманствую. — Давай, — кивнула та. И добавила серьёзно: — И, Оль... Хватит уже самоуничижения. Все мы прекрасно знаем, что ты не графоман. — Я не графоман, а графоманьяк! Ы-ы-ы! — И Ольга состроила комично-зверскую гримасу. — Да ну тебя... — Алиса сперва нахмурилась, но потом посветлела лицом и фыркнула от смеха. — Без самоиронии — никуда, родная, — улыбнулась Ольга. — Неплохо помогает от короны на голове. С приездом Алисы она уступила ей свой компьютерный стол, а сама устраивалась с ноутбуком то на кухне, то на диване; когда они переехали в более просторную квартиру, Ольга купила себе второй стол и большое удобное кресло. В Алисин комп она не имела привычки лезть — только если та сама приглашала что-то посмотреть или прочитать; свой же ноут Ольга держала для Алисы открытым нараспашку, чтоб та могла прямо на нём вычитывать и править её тексты. То ли Ольга сама себя так запрограммировала, то ли просто угадала — как бы то ни было, в двухнедельный срок она тогда уложилась день в день. Её отпустило, сон удлинился до обычной для неё нормы в пять с половиной — шесть часов. Переходить на новую схему приёма лекарств она так и не стала, опасаясь, как бы те не убили творческую активность. Алиса здорово понервничала, хотя Ольга и успокаивала её: «Не бойся, малыш, не бойся. Всё идёт как надо, всё под контролем. Мне давно так шикарно не писалось, нельзя это просто так взять и придушить. Ты не переживай, с катушек я не слечу». Она не слетела, обошлось. Удалось пройти по краешку и не сорваться. Алиса принимала всё слишком близко к сердцу, преувеличивая опасность, но ей было простительно: она видела это в первый раз. Хотелось надеяться, что в последний, но карлик-аналитик-реалист подсказывал, что это совсем уж маловероятная роскошь. «Ну, пусть хотя бы пореже», — сказала ему Ольга. Карлик долго думал, а потом ответил: «Хрен его знает. Обещать ничего нельзя». Шесть глав были готовы. Сперва Алиса с любопытством следила за процессом как читатель, а на предмет ошибок начала проверять, когда в книге набралось уже три главы. Шестую она вычитала минувшей ночью. «Ну и... как тебе?» — не без внутреннего трепета поинтересовалась Ольга. Та улыбнулась: «В целом — в твоём обычном духе, но, как по мне, жести всё-таки многовато, хоть я уже и почти привыкла к ней в твоих текстах. А Инголинда — это я, да?» «Да, что-то от тебя в ней есть, — призналась Ольга. — Я когда-то хотела написать для тебя сказку. Добрую и светлую... Наподобие твоих рассказов. Но получилось... сама видишь, что получилось». «Наверно, потому что ты — не я, — обвив шею Ольги тесным полукольцом руки, ласково шепнула Алиса. — Ты — это ты. И не надо пытаться это насильственно менять. Не надо через себя переступать и ломать себя. Будь собой, а не мной». Ольга чмокнула её в висок. «Но ты всё-таки говори мне, если меня будет слишком уж заносить на поворотах». Она была даже готова смягчить кое-что — скрепя сердце и сцепив зубы, наступить на горло своей песне, но Алиса сказала: «Пиши так, как пишется. Убрать, вырезать, смягчить — успеешь в любой момент. Не забывай, что я всё-таки оцениваю со своей колокольни. Это моя вкусовщина. Но если её отбросить и взглянуть объективно, то это — очень, очень круто». Ольга облапила Алису благодарными объятиями и сопела ей в шею, закрыв глаза, а та ворошила её волосы. Она смотрела с робким благоговением на все эти двоеточия, тире, точки с запятой и запятые с тире в выправленном Алисой тексте. Это был уровень, которого она сама и не мечтала достичь. Прикосновение волшебной палочки, и никак иначе — так ей виделось то, что делала Алиса. Владение пунктуацией, уровень: бог. Просветлённый Гуру, по щелчку пальцев которого все знаки становились на свои места, ещё в незапамятные времена прописанные в Великой Книге Знаний под редакцией Д. Э. Розенталя — вот кем была Алиса в её восхищённых и влюблённых глазах. «Награфоманив» четырнадцать с половиной тысяч знаков седьмой главы, Ольга вдруг обмерла. И вернулась к шестой главе. Да ну, не может этого быть!.. Она перечитывала письма лорда Гая к Инголинде и не узнавала Убийцу Смысла. Проклятый Лорд изъяснялся слащавым «высоким штилем», в худших традициях дамского любовного романа. И Алиса тут была ни при чём — она не превышала своих полномочий беты. Ольга сама всё это написала. «Если любовь к тебе — преступление, то я — неисправимый преступник, который никогда не вернётся на путь добродетели», бла-бла-бла... Твою ж грёбаную овсянку! Блевануть радугой и обосраться бабочками. Это внезапное, как удар грома, и крайне неприятное открытие сперва парализовало её минут на пятнадцать. Она сидела, бегая глазами по строчкам снова и снова, а монстр-слизняк с осуждающей мордой поднял табличку: «Полный отстой». Его брат-близнец показывал большой палец вниз. Когда-то они вместе с Алисой посмеялись над этим рисунком, но сейчас он оказался, что называется, в тему... Шёл уже второй час ночной тишины; Алиса, должно быть, уже видела десятый сон. В прошлую ночь она не выспалась, и тревожить её было бы просто свинством со стороны Ольги. Но работа над главой встала — мучительное, преступное промедление. Всего четырнадцать тысяч знаков... Если за один приём Ольга делала меньше двадцати, это был плохой день — непродуктивный. Время для творчества ценилось на вес золота, и Ольга старалась использовать любую удобную возможность, чтобы продвигаться вперёд в своём труде. Загвоздки и остановки приводили её в тревожно-раздражённое состояние. Ольга терпеть не могла застревать. Первый порыв был — удалить всё к чертям. Нет, не весь текст книги, конечно. Но что-то с этими дурацкими письмами сделать надо, так их оставлять нельзя! Ольга яростно бросилась править; переписывала так и эдак, но всё ей не нравилось. Она то добавляла насмешки, то подпускала язвительности, снижая градус любовного пафоса... пока с обмороженного носа этого несчастного не повисла сосулька. И это тоже никуда не годилось: получились не любовные письма, а троллинг какой-то. Плюнув, Ольга сделала откат к первоначальной версии писем, до всех этих правок; она смотрела на текст злыми, усталыми глазами, а на душу наползал обездвиживающий холодок депрессивной тяжести. Потратила туеву хучу времени впустую... На часы даже смотреть было больно. Сколько бы она могла написать нового текста, вместо того чтобы мусолить и перекраивать эти злосчастные письма? Уж точно добила бы свой обязательный минимум — двадцатку, а может, и поболее. Скорее всего, двадцать пять — тридцать килознаков. С тех пор как её отпустило и сон пришёл в норму, тридцать тысяч за один приём стали её пределом. Впрочем, длина творческой сессии варьировала. В выходной можно было посидеть над текстом подольше, но посвятить творчеству целый день, как бывало у неё иногда в прежней, холостяцкой жизни, она уже не могла. Теперь её система ценностей стала алисоцентричной. Творчество и Алиса не могли соперничать. И без первого, и без второй Ольга не представляла своего существования. И старым, и всеми новыми вариантами писем она осталась крайне недовольна. И так, и эдак — тошнотворно плохо. Пальцы уныло бездействовали над клавиатурой, то приближаясь, то отдаляясь; веки тяжелели, курсор мигал, но больше не мог выплюнуть ни одного знака. Оставалось только лечь спать — с пустотой и унынием на душе, без удовлетворения от проделанной работы. Помочь могла только Алиса, но она спала. Ольга открыла свой профиль и написала в личном сообщении: «Солнышко, у меня возник небольшой затык, и я не могу продвинуться дальше, пока он не рассосётся. Короче, мне не нравятся письма Гая. От слова «совсем». Тебе не кажется, что там сплошные сопли в сахаре?)) “Никогда такого не было, и вот опять” (с) ))) Таки сдаётся мне, шо Убийца Смысла уже «не торт»)) Стареет, что ли?)) Ответь, как только сможешь, это важно. Жду. Целую тебя, мой маленький». Прочитав это сообщение утром, Алиса, скорее всего, не поймёт, что стоит за всеми этими бодрыми смайликами. Ни к чему ей знать. Она сонно посапывала, и Ольга тихонько, чтоб не разбудить, коснулась её губ невесомым поцелуем, после чего опустила голову на подушку и закрыла глаза. На сон оставалось четыре часа. В обеденный перерыв на работе она зашла на сайт. Нутро обдало волной лёгкого озноба, когда она увидела единичку во входящих... «Я, кажется, знаю, что случилось с Убийцей Смысла)) Он просто немножко влюбился, вот и всё. Ничего страшного)) Оль, перечитай свои письма ко мне, и всё поймёшь. С Гаюшкой — то же самое. А в остальном, уважаемый Убийца Смысла, я имею вам сказать следующее: 1) да, у вас в кои-то веки наметилась чётко прописанная любовная линия в тексте; 2) нет, соплей в сахаре и прочей ванили у вас нет. А если и мелькает что-то светлое, то его многократно перевешивает тёмная, жестокая составляющая. Имхо, у мужской части читательской аудитории нет никаких оснований утверждать, что Убийца Смысла уже «не торт». А что касается не столь многочисленной женской — см. пункт 1. Любовь немного смягчает образ Гаюшки, добавляет ему сложности и неоднозначности. Он не только ужасает и отталкивает читателя. Способность к человеческим чувствам делает его... живым. С одной стороны, он персонаж ярко-отрицательный, но это только на первый взгляд. А на самом деле всё не так просто. И ещё: что у него там за таинственная тайна, из-за которой он мочит всех, кроме старика Фуно?!)) Ты — трижды интриганский интриган xD Надеюсь, мы рассосали твой затык)) Тоже целую))» На сердце потеплело. С каждой строчкой, с каждым словом улыбка крепла и ширилась, а под конец Ольга откинулась на спинку кресла и закрыла глаза... Пальцы встрепенулись и полетели по клавиатуре. «>Я, кажется, знаю, что случилось с Убийцей Смысла)) Он просто немножко влюбился, вот и всё. Ничего страшного)) Спасибо, доктор! Значит, я буду жить?))) >С Гаюшкой Прикольно звучит))) >у вас в кои-то веки наметилась чётко прописанная любовная линия в тексте А вот щас обидно было. шуткО )) Знаешь, я про «любовную любоффь» и правда как-то не очень умею, наверно. Боюсь, её будет не так много — недостаточно, чтоб потрафить ещё и женской части аудитории. Основную часть сюжета будут занимать политические интриги, батальные сцены и твоя «любимая» расчленёнка)) >нет, соплей в сахаре и прочей ванили у вас нет Фух, слава Богу выдохнул >И ещё: что у него там за таинственная тайна, из-за которой он мочит всех, кроме старика Фуно?!)) А вотЪ! Нискажу))) А то вся интрига пропадёт) >Надеюсь, мы рассосали твой затык)) Спасибо тебе, солнышко. Мне надо ещё чуток подумать на эту тему, но твоё мнение очень много значит для меня. Не знаю, бывают ли у текстов ангелы-хранители, но у этой писанины он определённо есть) Люблю) До вечера)» 4 — До вечера, родная, — улыбнулась Ольга. Короткий, но крепкий поцелуй, соединение двух лиц в тревожном облачке прохладного мужского аромата туалетной воды — и Алиса вышла из машины, опираясь на трость. Сегодняшний сеанс обошёлся без последствий в виде сонливости, но мышцы побаливали: массажистка здорово их намяла. Груды серого тающего снега — горбатыми китами во дворе, ослепительное солнце-победитель и пустяковый трезвон капели с крыш. Трость Алисы глубоко вонзилась в талый снег; он с глухим скрипом провалился под ногой, но она устояла, слегка опершись рукой о дверцу верного и серьёзного, как танк, чёрного «железного коня». Его повышенная проходимость была сейчас весьма кстати. — Не провожай. Дойду, — улыбнулась-кивнула Алиса Ольге и помахала рукой, щурясь от ярких лучей. По утрам слякоть прихватывало небольшим морозцем, а днём всё снова раскисало и дышало весенней сыростью и пронзительной подснежниковой свежестью. Ольга уже щеголяла без шапки, а пышная и пушистая копна её волос, придававшая её облику налёт романтичности, к некоторому сожалению Алисы, превратилась в строгую короткую стрижку с почти бритыми боками и затылком. Исчез милый творческий беспорядок, лицо стало суровее и... заметнее. Волосы оттягивали на себя много внимания; обрамление сократилось, ушло — сами черты непривычно выступили на первый план. Новая глава ожидала вычитки и редактирования — уже восьмая. «Затык» с седьмой был успешно преодолён: камень преткновения, письма лорда Гая, Ольга решила оставить в первоначальном виде, после чего с облегчением двинулась вперёд по сюжету. Книга о Проклятом Лорде пока не выкладывалась на странице Убийцы Смысла и не имела заголовка; что-то завораживающее и величественное было в этой мрачной вещи, полной жестоких смертей, и Алиса ждала каждой главы со странным нетерпением, удивляясь самой себе. Сомневаться не приходилось: это должно было вылиться в нечто очень интересное, очень любопытное и мощное. Текст затягивал и не отпускал; мелкие опечатки и ошибки уже не портили от него впечатления, а воспринимались лишь как милые «трещинки», как родные морщинки у глаз Ольги, как седые волоски на коротко подстриженных висках и затылке. В тексте чужого, совершенно незнакомого автора эти недочёты, безусловно, заставляли бы Алису поморщиться; когда-то таким автором был для неё и Убийца Смысла, но кто бы мог подумать, что он станет ей таким родным, дорогим и любимым? Со всеми его пропущенными запятыми и милыми, смешными «очепятками». Не от неграмотности — от вдохновенного полёта мысли, от стремительной чечётки пальцев по клавиатуре. Ну а вычитывать, прочёсывая текст, выискивать все эти огрехи — не «царское» дело, а вернее, не авторское: бета поправит. В ответ — полный тёплой благодарности взгляд и нежная, щекочущая ласка поцелуя: «Спасибо, родная. Что бы я без тебя делал?» (Убийца Смысла — он). Улыбка тронула и губы, и прищуренные от солнца ресницы Алисы. Оля не могла слушать свой любимый «Nightwish»: это было чревато сильнейшей головной болью. Треки звучали у неё «в голове». Алиса читала её тексты под эту музыку — и неожиданно для себя втянулась, хотя прежде не особо жаловала метал. Музыка была неотделима от текстов Убийцы Смысла, она царила в них, присутствовала неотступно, вплетаясь в каждую строку и сцену, обрамляя абзацы и выстилая страницы стальным, рокочущим узором. Она была действующим лицом. Алиса даже тренировалась под неё. Мощный рёв электрогитар наполнял её вибрирующей силой, уверенным пульсом жизни, окрылял и подхлёстывал, заставляя стиснуть челюсти и шагать вперёд. С работой над книгой про лорда Гая собственное творчество Алисы несколько отодвинулось в тень; последний свой рассказ она опубликовала в минувшем декабре, незадолго до того изматывающего бронхита. Потом была череда стихотворений, которые читала только Оля да пара десятков самых верных подписчиков Алисы Зазеркальцевой. Её знали больше как бету Убийцы Смысла и профессионального корректора, а не автора. Ну, и ещё её литературные обзоры и статьи неплохо почитывали, у неё даже висело несколько медалек в профиле; художественное же творчество оставалось недооцененной стороной её деятельности. Задевало ли, огорчало ли это Алису? Непростой вопрос. «Улисс», о котором она задумала большую статью, тоже ждал своей очереди. Алиса только что одолела «Навсикаю»; образ Герти Макдауэлл, хромой девушки на пляже, неожиданно срезонировал в её душе и причудливо наложился на хромую королеву Инголинду... Как-то сложилось всё и обступило её — одновременно, со всех сторон. Погружённая в эти размышления, Алиса поднималась по лестнице. А навстречу ей спускалась, пошатываясь, высокая блондинка с ярко-голубыми глазами и широким, накрашенным алой матовой помадой ртом. Её ноги нетвёрдо ступали, цокая высокими каблуками, и она тяжело опиралась на перила. — Девушка, простите... У вас не найдётся стаканчика воды? — спросила она глухим, слабым голосом. — Что-то мне нехорошо... — Может, скорую лучше вызвать? — встревожилась Алиса, холодея от этого неожиданного столкновения. — Нет-нет, не нужно, сейчас всё пройдёт, — торопливо запротестовала хорошо одетая незнакомка, прислоняя руку с длинным и холеным гель-лаковым маникюром ко лбу. — Просто пара глоточков воды, и всё. Если вас, конечно, не затруднит. — Сейчас, минутку, — забеспокоилась Алиса. Когда она волновалась и нервничала, мышцы, как назло, становились неподатливыми, скованными. Ни с того ни с сего от напряжения и спешки разболелась голова. Хромая сильнее обычного, Алиса проковыляла на кухню и открыла кран питьевого фильтра, подставила под светлую струю стакан. Тот чуть не выскользнул из подрагивающей руки, и она взяла его в другую — со здоровой стороны. Дело сразу пошло на лад. — А можно буквально пять минуточек отдохнуть? — попросила незнакомка, выпив пару глотков. — Я надолго вас не обеспокою, мне бы просто посидеть совсем чуть-чуть, дух перевести. Мне уже лучше, не волнуйтесь. Алиса принесла в прихожую стул с кухни, и блондинка опустилась на него, откинулась на спинку, обмахиваясь когтистой рукой. Полы приталенного пальто горчичного цвета свесились по обе стороны; длинные и стройные, как у топ-модели, ноги она поставила носками внутрь: колени вместе, пятки в стороны. Лакированные сапоги почти не запачканы: видимо, их хозяйке не приходилось разгуливать по весенней слякоти пешком. Тонюсенькие колготки. — Уф... Спасибо вам огромное, девушка! Редко встретишь таких добрых и отзывчивых людей. Обычно всем плевать — хоть лежи посреди улицы и помирай. Никто и не подумает подойти. Ну, валяется человек и валяется — им-то что! Равнодушие кругом... Эти слова всколыхнули память Алисы неприятным эхом: не так давно она, поскользнувшись, растянулась на льду. Она всегда стремилась как можно больше ходить без сопровождения — вот и отправилась на приём к врачу сама, уверив Ольгу, что отлично справится. Справилась бы, если б не проклятый гололёд. Ногу скрутило болезненным спазмом, и она долго беспомощно барахталась, пытаясь подняться, но редкие прохожие шли мимо по своим делам. Тоскливая обида и отчаяние тогда охватили Алису; кажется, она немного не рассчитала свои силы, а Оля была далеко — на работе. Телефон лежал в кармане, готовый «через время протянуть голос тихий и глубокий», но не звонить же ей, в конце концов, чтобы она, бросив всё, мчалась через весь город! Как будто ей больше нечем заняться... Алиса тогда встала-таки сама. Закусив губы и глотая тёплую солёную влагу, она услышала в голове могучий рокот гитар, сцепила зубы и ползком добралась до уличного цветочного вазона. Ухватилась за него и вернула себе вертикальное положение. Ушибленный локоть болел. Вечером того же дня Оля, хмурясь, сказала: «Вот сволочи... Алисёнок, солнышко, надо было мне всё-таки позвонить! Зачем тогда телефон, если им не пользоваться? Ничего страшного, приехала бы. Хоть за тридевять земель!» Алиса только хмуро улыбнулась и покачала головой: зачем? Встала же. — Да уж... Это точно, — глухо вырвалось у неё. Блондинка выпила ещё воды, закатывая лазурные глаза. — Вы уж извините, что я вот так вас побеспокоила... Так неловко получилось! К подруге пришла, а её дома не оказалось. — Почему же вы не созвонились с ней предварительно? — осторожно заметила Алиса. — Сюрприз хотела сделать, — вздохнула незнакомка и поморщилась. — Вот тебе и сюрприз! Ничего-ничего, вы не волнуйтесь. Уже отпускает понемножку. Сейчас, отдышусь только ещё чуть-чуть и пойду. — Сидите, сколько надо, — сочла верным настоять Алиса. — Вы меня не побеспокоили, всё в порядке. — Ох, до чего вы милая и славная, добрая девушка, — проговорила блондинка с полуобморочно-благодарственным придыханием. — Побольше бы таких, как вы! Мир однозначно стал бы намного... Намного лучше! — И гостья испустила усталый-усталый, горький-горький вздох. Знакомые интонации, кого-то они Алисе напоминали... «Если б я... стреляла в вас... Мы бы сейчас с вами не разговаривали! Я стреляла в лошадь!» «Нет, Вы не сможете, Вы не посмеете убить меня второй раз, граф де Ла Фер, благородный Атос!..» Незнакомка между тем настолько оправилась, что обратила внимание на обстановку: — А у вас уютненько! А можно кухню посмотреть? Её всё приводило в восторг, она сияла голубыми топазами глаз, распахивая их с кукольной наивностью, хлопая ресницами. Заглянула она и в комнату-спортзал — в щель приоткрытой двери. Там стояли тренажёры для специальных упражнений Алисы, а также для домашних тренировок Ольги. — Ох, девушка, вы только не подумайте, что я какая-нибудь там воровка или наводчица! — засмеялась она, сверкнув рядом ухоженных белых зубов. — Не подумайте ничего плохого, прошу вас. И простите меня за наглость. Просто вы такая милая и славная, что мне даже не хочется от вас уходить! Прошу прощения ещё раз, я слишком злоупотребляю вашим гостеприимством. В пространстве звенело странное напряжение, разливаясь болью по черепу и плечам Алисы. Непонятно было, что делать: выпроводить гостью — как будто неловко? Поток комплиментов начинал настораживать, странный блуждающий взгляд блондинки уже пугал. — Вы уже лучше себя чувствуете? — мучительно выдавила из себя Алиса. — Намёк поняла, мне пора выметаться, — опять засмеялась незнакомка. — Да-да, всё уже нормально, простите за вторжение. И огромное вам спасибо за отзывчивость. Покидаю вас всё-таки с большим сожалением! Вы — просто прелесть. Здоровья вам, удачи и всего наилучшего! Перед уходом она посетила туалет и вымыла руки. В окно Алиса видела, как блондинка вышла из подъезда, глянула по сторонам и надела широкие тёмные очки. Ступая по островкам притоптанного снега и стараясь не провалиться в воду, она прошла к изящной белой машине и села в неё. * После работы Ольга заехала в цветочный магазин и купила букет — побаловать Алису. Ангел-утешитель, маленький и любимый, родная девочка. Восьмая глава родилась достаточно быстро, за один вдохновенный подход к ноутбуку. Выходными у Ольги были не суббота и воскресенье, как у многих, а воскресенье и понедельник; утро понедельника они с Алисой провели в домашнем спортзале, потом долго нежились и расслаблялись в ванне, и Ольга снова не устояла перед точёной фигуркой Алисы, покрытой душистой пеной. Она утащила её, завёрнутую в большое махровое полотенце и хохочущую, в постель. Славное утро, приятное, и Алиса чувствовала себя необычайно хорошо, что не могло не радовать. Обед готовили вместе, дурачились и смеялись; Алиса устно сочинила уморительный фанфик с лордом Гаем в главной роли. — Слушай, это шедевр, — вытирая выступившие от смеха слёзы, простонала Ольга. — Блин, надо было диктофон включить, такая годнота не должна пропадать! — Да ладно, пустяки, — скромно улыбнулась Алиса. — Нет, в самом деле, это нечто! Алисёнок, ты по памяти не запишешь это всё, а? Для меня. — И Ольга сделала умоляющие глаза кота из «Шрека». — Ну ладно, — засмеялась Алиса. После обеда она по горячим следам набросала текст, а Ольга сидела рядом и ловила каждое слово из-под курсора, как горячий блинчик со сковородки, то и дело утыкаясь от смеха лбом в Алисино плечико. В процессе история обросла сверкающими гроздьями новых комичных деталей, и они в два голоса хохотали до колик в животе. Потом Алиса засела за своего «Улисса», а Ольга отправилась «графоманьячить» — уже всерьёз. Однако отголоски недавнего веселья нашли своё отражение в тексте восьмой главы, которая блистала весьма чёрненьким юмором. Хороший выходной получился: и приятный, и плодотворный. ...Алиса удивилась и обрадовалась цветам. В её глазах засияли весенние искорки, и она потянулась губами за поцелуем. Отправившись мыть руки, Ольга насторожилась: с раковины на неё дерзко смотрела алая помада в золотистом футляре. Алиса яркой косметикой не пользовалась. — Решила сменить имидж? — с усмешкой спросила Ольга, показывая помаду хлопотавшей на кухне Алисе. — Это, наверно, та девушка оставила, — ответила та рассеянно. Ольга нахмурилась, ощутив сердцем холодок недоумения. — Что ещё за девушка? — Да днём тут, в подъезде, ошивалась, водички попросила: нехорошо ей стало. Странная какая-то, если честно. Я её пустила на пять минут... Но я за ней внимательно смотрела, она ничего не стащила. — Алиса! — Ольга сурово поймала её лицо за подбородок, заглянула в глаза. — Это как вообще называется?! Ты вчера родилась, что ли? Разве можно быть такой доверчивой? — Она сразу сказала, что никакого криминала, — смутилась Алиса, вороша пальчиком лепестки роз, которые она только что поставила в воду. — Да нет, она слишком яркая, запоминающаяся, я бы её хоть сейчас по памяти нарисовала. И машина у неё дорогая, белая такая. И сама одета дорого, маникюр красный, блестящий, когти — как у пантеры! Высокая такая блондинка, на каблуках — с тебя ростом, а глазищи — как море тропическое. Знаешь, как на картинках, лазурное. А манера говорить у неё какая-то... театральная, причём переигрывающая. Как пародия какая-то. И рот... Думаю, она бы запросто смогла засунуть себе туда лампочку и благополучно достать. — И Алиса засмеялась, спрятавшись за букетом на столе: при её росте это не составляло труда. Рот, когти, глаза, манера говорить — сомнений быть не могло. Но какого чёрта? Что ей тут понадобилось? Глухое раздражение, едкое и злое, с примесью неприятной тревоги, свернулось клубком в груди и грызло, жгло, заставляя челюсти Ольги сжиматься. — Алиса, чтоб такое было в первый и последний раз. Ты не ребёнок, осмотрительнее надо быть. Если пускать в квартиру всех, кто в подъезде ошивается, можно тогда уж совсем дверь нараспашку держать — заходите, кто хочет, берите всё, что нравится! Алиса, пристыжённая и расстроенная, позвякивала вилками и ложками, доставая их из ящичка. Ужин прошёл угрюмо: Ольга молчала, погружённая в тяжёлые неприятные раздумья, Алиса была готова сквозь землю провалиться. Гнетущее молчание продолжилось и после; Ольге было не до творчества, мысли толклись в её голове одна мрачнее другой, ложась на душу беспокойным грузом, и она, не зная, куда себя деть, решила сбросить своё напряжение старым добрым «железом». Короткая силовая тренировка не принесла желанного облегчения. Лорд Гай маячил где-то на горизонте, но тяжёлое сердце и встревоженный ум не могли создать ничего толкового. Ольги хватало только на пустопорожний трёп с читателями-завсегдатаями на странице Убийцы Смысла. Голубоглазая когтистая угроза вторглась в их пространство. Что она задумала? Что ей нужно? Какого лешего? — Оль... — Алисин носик ткнулся ей в ухо. — Прости меня, я сглупила. Не молчи так, это невыносимо. Я не могу ни о чём думать. Ни читать, ни работать. Всё из рук валится. Порвать эту суку в клочья, пусть только попробует сунуться к Алисе. Заткнуть этот блядский рот лампочкой и въебать снизу по челюсти, чтоб осколки впились в язык. — Лисёныш, не бери в голову, не расстраивайся. — Усадив Алису к себе на колени, Ольга целовала её в висок и зарывалась носом в лёгкие, слегка растрёпанные волосы. Её родной запах, лисёночий. — Всё нормально. Просто будь осторожнее, хорошо? Одна никуда не ходи. И никому не открывай дверь. — Ладно... — Алиса прижалась, обняла за шею, дыша возле уха. — Ты не сердишься? — Нет, маленький, всё хорошо. — И, чтобы сменить неприятную тему, Ольга поинтересовалась: — Что там с главой? Ресницы Алисы приподняла тень улыбки. — Кажется, главе досталось немного нашего понедельничного ржача. Опять эта тайна Гаюшки! Сколько же он ещё народу изведёт во имя её сохранения? Но кража подштанников лорда была эпична, да. И письмо Инголинды в конце порвало просто! «До меня дошли слухи, милорд, что вы потеряли некий предмет нижнего белья. Я надеюсь, вашим недоброжелателям не удалось использовать его для наведения порчи на вас. Примите от меня в дар сей предмет, сшитый мною собственноручно. Пусть вас бережёт охранный заговор, который я вышила на нём!» — Заговорённые подштанники — это сильно! — Смешок Алисы окончательно прогнал уныние и восстановил светлое расположение её духа. Но творческий настрой Ольги ещё долго пребывал в подавленном состоянии — из-за этой неизвестности. Ожидание удара, подвоха, какой-то выходки не способствовало сосредоточению. Зверь внутри щетинил загривок, скалил зубы и готовился отражать нападение. Может, следовало предупредить Алису о Маше? Предупреждён — значит, вооружён. А с другой стороны, стоило ли тревожить зря? Просто не отпускать никуда одну и провожать до самой двери. Вот чего точно не следовало делать, так это искать Машу. Ищет тот, кому что-то надо. А Ольге от Маши уже давно не было нужно ровным счётом ничего. Через пару дней, когда Алиса была на сеансе массажа, Ольга сидела с чашкой кофе за столиком в забегаловке на первом этаже. Стук каблуков, лёгкая волна аромата свежести — и перед ней появилась гостья из прошлого, наглая захватчица и воровка времени, которое могло быть потрачено с гораздо большей пользой. Глаза прятались за щитком тёмных очков, рот был накрашен другой помадой, цвета марсала. — У тебя свободно? — Она сдвинула очки наверх, взгляд — дерзко-лазурный, немигающий. — Столик свободен, я — нет. — Ольга сделала глоток кофе, бесстрастно-каменная, внешне спокойная. — Какая жалость! — Винно-красный матовый бархат губ ухмыльнулся. Присела напротив, цокнув ногтями по подставке с салфетками, тоже заказала кофе. — Ну, и что это значит? — Взгляд Ольги холодным щитом отражал атаку смеющейся лазури. — В смысле? — Маша изобразила удивление и невинность, но выдавала себя с потрохами — лукавым изгибом ресниц, наклоном головы, застывшей в углах рта усмешкой. — Зачем ты приходила, разыграла спектакль? Что тебе нужно? — Ольга отвела руку, уклоняясь от прикосновения пальцев Маши, которые поползли было к ней по столу. Холеные коготки сцапали пустоту. Вот только мышка тебе не по зубам, кошечка. — Как тебе сказать... Мне хотелось понять, что же в ней такого есть. И чем она лучше. — Коготок за неимением другой добычи играл с салфеткой; запястье тонкое, рукав горчичного пальто облегал худую руку. — Ну и как, поняла? — Ольга сдерживала себя: всё-таки общественное место. Негоже на глазах у всех смыкать пальцы на этой длинной нежной шее, приподнимая над полом. — Хотелось бы услышать это от тебя. Принесли кофе, Маша чуть подвинула к себе чашку, но пока не притрагивалась к напитку, скользила пальцами с когтями гарпии по краю блюдца — демонстрация холодного оружия. Коричневатая пена колыхнулась. — Я имею в виду — ну, вокруг столько здоровых, нормальных... Что в ней такого есть, чего нет в них? — Маша стрельнула дерзкой лазурью поверх чашки, делая глоток. — Тебя-то почему это волнует? — Зверь внутри предупреждающе рычал, но это отражалось только во взгляде Ольги — пристально-холодном, недружелюбном. — Я понимаю, это не моё собачье дело, — улыбнулась Маша, медленно потирая ладонью о ладонь, переплетая и расцепляя пальцы, будто бы задавшись целью показать всю гибкость и изящество своих запястий. — Просто бывают люди, которые западают в душу, даже если судьба нас с ними разводит... Ты — из таких людей. Мне жаль, что всё так закончилось... Могло бы быть иначе. — Маш, в одну реку нельзя войти дважды. Закончилось, потому что иначе быть не могло, и если тебе непонятно, почему — ну, значит, не судьба понять. Просто разные у нас с тобой взгляды на некоторые вещи. — Ольга допивала почти остывший кофе с возрастающей усталостью и раздражением. — По-моему, наш разговор не имеет смысла. — Ну почему же? — Маша отхлебнула свой ещё горячий кофе, сверля Ольгу задорно-циничными, насмешливо искрящимися буравчиками взгляда. — Договориться можно всегда. Я за то, чтобы наслаждаться жизнью, а не приносить себя в жертву. Спать со здоровыми красивыми женщинами приятно — почему ты должна себе в этом отказывать? Бросать никого не нужно, так что совесть остаётся цела, никаких трагедий. Никто ничего не теряет, только приобретает. Нам было хорошо — зачем было это прекращать? — Боюсь, что наши с тобой понятия о совести несколько расходятся, — хмыкнула Ольга. Усмешка в её глазах сменилась стальным холодом, и она добавила негромко, но отчётливо: — Ты красивая женщина, Маша. И очень... трахательная. Но у меня уже есть любимая девушка, и другой мне не нужно. Также очень не советую появляться в поле зрения Алисы и делать что-либо, что может потревожить её или причинить ей боль. В противном случае мне похуй, кто там у тебя муж — огребёшь, мало не покажется. А сейчас извини, Машуль — мне Алису надо забирать. Ольга встала из-за столика. Губы цвета марсала сложились уточкой, бесстыжая лазурь усмехалась Ольге вслед, коготки царапнули скатерть: кошечка упустила добычу, ей осталось только облизываться. Достав из сумочки ручку, она написала на салфетке ряд цифр, сложила и сунула Ольге в карман. — У меня номер сменился. Передумаешь — звони. — «Уточка» сложилась в бутончик поцелуя, чмокнула воздух. Алису Ольга проводила до двери квартиры. Впрочем, никаких когтистых кошечек поблизости не было. Скомканная салфетка с номером полетела в мусорную урну. 5 — О-о-оль... Посмотри-ка, что я нашла. Это интересно. Ольга подошла, склонилась, одной рукой опираясь на край стола, а в другой у неё была зажата длинная деревянная ложка, которой она несколько секунд назад помешивала овощное рагу с курицей в глубокой сковородке. — Что тут? — Она устремила взгляд на экран. — Конкурс тёмного и боевого фэнтези, — пояснила Алиса. — Я проверила инфу, всё серьёзно. Тут три призовых места. Первое — денежный приз и договор на издание бумажной книги, второе — сумма поменьше и электронная книга, третье — деньги и памятный подарок. «Проклятый Лорд» вроде подходит под условия. Может, рискнёшь сыграть? — Оййй... — Ольга шутливо закатила глаза, цокнула языком, мол — «видала я в гробу все эти конкурсы». Она устремилась было на кухню, где под прозрачной крышкой попыхивало рагу, источая вкусный аромат, но Алиса поймала её за майку. Та натянулась, приоткрыв в заднем вырезе между бретельками верхний край татуировки на спине. Это украшение появилось у Ольги пару месяцев назад, в конце мая. — Оль, ну чего «ой»-то? Нормальная тема. Алиса, посмеиваясь, держала Ольгу за майку, а та рвалась на кухню, показывая ложкой: — Лисён, у меня там... это! — Слово «рагу» вылетело из головы. — Которое? — с задорными искорками в глазах улыбнулась Алиса. — Ну, жратва, короче! — Ольга пару раз дёрнулась, пытаясь высвободиться. — Никуда не убежит твоя жратва, — хмыкнула Алиса и потянула сильнее: — Иди сюда!.. Испустив нарочито тяжкий вздох, с выражением мрачного смирения Ольга ссутулилась, уронила руки; ложка, только что беспокойно дирижировавшая в воздухе, повисла. Подтянув под себя табурет с круглым мягким сиденьем, Ольга опустилась на него, облокотилась о край стола. — Да ну, херня какая-то, — хмуро буркнула она, покосившись краем глаза на экран. — Оль, конкурс приличный, проводится уже пять лет, — терпеливо, ласково убеждала Алиса. — Я посмотрела про них информацию, отзывы — там вроде всё пристойно. По крайней мере, тексты там не воруют. Но можешь сама ещё раз посмотреть, если сомневаешься. Убийца Смысла — освоенный и пройденный этап, пора двигаться дальше. «Проклятый Лорд» — это вещь. Уж на что я не любитель такого жанра — и то оценила. — А судьи кто? — хмыкнула Ольга. — Извольте сами посмотреть, господин Чацкий, тут все имена перечислены. — Стрелочка деловито юркнула, кнопка мыши кликнула, список развернулся. Видно, Алиса уже успела хорошо там всё изучить — ориентировалась моментально. Ольга пробежала имена глазами, издавая то коротенькое «хмык», то «пфф». — Ну чего ты пфыкаешь? — засмеялась Алиса. — Вот увидишь, настанет день, когда твоё имя будет стоять в таком же вот солидном списке, а авторы-новички будут вот так же пфыкать, хе-хе! За последний год Убийца Смысла дважды побывал в жюри конкурсов на родном сайте, а в одном поучаствовал сам, но все они были развлекательными и реальных, серьёзных бонусов не предполагали. Книга писалась пока «в стол», никто из читателей текста ещё не видел, и это было, по мнению Алисы, весьма кстати. — Тут написано, что участвовать можно под псевдонимом, а реальное имя сообщить только организаторам. — Её рука, орудуя мышью, кликала по конкурсным разделам, нашла в условиях соответствующий текст и выделила его для Ольги. — Убийца Смысла — виртуальная персона, никнейм. Если не хочешь палиться, на конкурс можно придумать другой псевдоним, а потом под ним же и издаваться, если выиграешь. Только потом, конечно, на странице нашего Душегубушки «Проклятого Лорда» уже не выложить, не спалившись. Решай сама, Оль. — Убивец — сетевой писака, хам и тролль, — усмехалась Ольга. — Куда уж с его свиным рылом да в большую литературу! — Да и гомофобов никто пока не отменял, — вздохнула Алиса. Повисла пауза. С кухни, будто бы пародируя Ольгу, послышалось «пфф». — Едрёны пассатижи, у меня же там ЭТО!.. — Ольга подскочила, как пружиной подброшенная, и торопливо прошаркала тапочками на кухню. И из-под краёв, и из дырочки в прозрачной крышке энергично вырывались струйки пара, и она, помешав рагу в последний раз, выключила под сковородкой огонь. И куриное мясо, и тушёные овощи разварились чуть больше, чем нужно, но — не страшно. Не подгорело — и то хорошо. Пусть настоится немножко, остынет. Слишком горячее Ольга не любила: и рот обожжёшь, и вкуса толком не почувствуешь. Она не спешила возвращаться в комнату. Выключила вытяжку над плитой, приоткрыла кухонное окно, подставляя лицо мягкому потоку душного, тёплого воздуха. «Макушка лета» выдалась какой-то невразумительной, по-настоящему жарких деньков июль подарил от силы два-три, а сейчас уже и август стоял на пороге. В мае погода долго капризничала, ударяли заморозки; Алиса тогда, увлёкшись проветриванием, умудрилась простыть и недели полторы не расставалась с бумажными платочками. Июнь тоже разочаровал: весь месяц стояла пасмурная прохлада, надоедали дожди. Ольга, читая в интернете о погодных аномалиях, наткнулась на статью об изменениях климата на протяжение последних двух тысячелетий человеческой истории и не заметила, как увлеклась темой. «Средневековый климатический оптимум X-XIII веков», «Климатический пессимум раннего Средневековья», «Похолодание 535-536 годов», «Малый ледниковый период», «Год без лета 1816», «Извержение Тамбора 1815 года», «Вулканическая зима», «Великий голод (1601-1603 гг.)» — такие заголовки оставались в истории её браузера. Ольга читала всё, что могла найти. С одной стороны, климатические катастрофы влекли за собой неурожаи, страшный голод, эпидемии, войны, миграцию населения; во время голода за кусок хлеба — убивали, люди ели людей. Помер дедушка, что ж мясу-то пропадать? В котёл его, пусть внуки на неделю дольше проживут. Дедуля жилистый и костлявый, но хоть бульон из косточек. С другой стороны, тяжёлые условия заставляли человечество шевелить мозгами и развивать технологии для более эффективного обеспечения себя едой. Грубо говоря, не пойти войной на соседа и отобрать у него запасы, а придумать удобрения и теплицы и вырастить хлеба и редиски в три раза больше, чем у соседа. Ага, чтоб он войной пошёл — редиску отбирать. Раздумывая об этом, Ольга ощутила творческий зуд — как бы вплести это в книгу? Может, какое-нибудь извержение вулкана им там зафигачить? Ага, мало им войн, так пусть ещё и заморозки в августе урожай убьют, чтоб совсем веселуха настала. И чтоб чума половину населения выкосила. А что, правдоподобная картина, настоящее средневековье с его «радостями». Ох, кровожадный автор!.. Но тема климата в тексте была и впрямь совсем не освещена, как-то не подумала Ольга об этом. Она писала отнюдь не исторический роман, но кто сказал, что фэнтезийные миры не могут опираться на реальность? Однако, если браться за дело всерьёз, пришлось бы переписывать очень многое, существенно перерабатывая текст. Переделки могли оказаться слишком масштабными. Соблазн велик, тема интересная, но... Подъемная ли работа? Ольга была вся в сомнениях. Она вымыла деревянную ложку и положила на подставку-сушилку, окинула взглядом кухню, задумчиво хмурясь. Маленькое пространство кухонной реальности — здесь и сейчас. А её голова — портал в мрачный мир Гая. Шумела струя воды, руки смачивали половую тряпку из микрофибры; Гай скакал верхом по морю колышущейся травы — некрупная, поджарая, но ладная фигура с тонкой талией, мускулистые ноги, твёрдо и умело держащая поводья рука. Ольга устраняла «побочные эффекты» своей кулинарной активности: покачивался торчащий кверху зад, обтянутый домашними штанами, тряпка оставляла за собой на заляпанном полу влажные блестящие полосы чистоты. Гай никогда в своей жизни не держал половой тряпки и слыхом не слыхивал о микрофибре: его рука была привычна к мечу, копью, боевому топору. Иногда бралась за перо, чтобы написать письмо Инголинде. Агата Кристи думала об убийстве во время мытья посуды; Ольга, машинально чистя картошку, смотрела, как Гай, подняв насаженную на меч голову вражеского воина, скакал вдоль салютующего ему войска. Кричащие рты, поднятые в исступлённом приветствии клинки; отсветы молний в ледяных, беспощадных глазах правителя-воина. Картофельная кожура падала тонкими лоскутками из-под овощечистки, а с разруба мёртвой шеи на щёки Гая капала кровь. Нож резал картофель кубиками, а Гай, поднеся голову к себе, на глазах у своих воинов отрывал зубами кусок кровавой плоти с шеи. Ольга споласкивала белесоватые разводы крахмала с разделочной доски, а Гай, срубив у мёртвой головы макушку, пронзал кинжалом и размешивал в черепной коробке розовый, студенистый мозг, после чего, доведя его до удобной кашицеобразной консистенции, ел серебряной ложечкой, которую всегда носил с собой. Ага, специально, чтоб мозги врагов кушать. Алиса с удовольствием уплетала жаркое из индейки с картошкой, но если бы увидела кадры, которые крутились у Ольги в голове во время его приготовления, аппетита у неё бы поубавилось. Да, Алиса всё равно читала потом о «милых» обычаях лорда Гайенерила, когда Ольга выплёскивала свои мрачные фантазии на терпящую всё электронную «бумагу», но, по крайней мере, не за едой. — Ну, так что ты надумала? — спросила Алиса, когда Ольга, закончив наводить порядок на кухне, вернулась в комнату. — Приём работ будет идти ещё три недели, дописать осталось последнюю главу и эпилог. Если поднажмём — думаю, успеем. Вычитать, кстати, надо будет ещё на разок, хотя я каждую главу и так редактировала. Но мало ли — вдруг что-то пропустила? Ольга, сдвинув в сторону тюль, смотрела в окно. Солнце заливало улицу, до боли в глазах сверкало на крышах проезжающих машин, но с запада ползли сизые дождевые облака. Сырое, ненастное лето; из-за гроз несколько раз интернет пропадал, что безумно раздражало. Однажды его целых три дня восстанавливали, а Алисе срочно надо было отправить клиенту выполненный заказ; на работе у Ольги интернет, к счастью, не пострадал, и она пустила Алису ненадолго за свой компьютер. Заказ был благополучно отправлен, форс-мажор преодолён — выкрутились. Алиса была очень ответственная и всегда нервничала, когда что-то не срасталось. — Я подумаю, Лисёныш. Посмотрю ещё, почитаю. — Посмотри, конечно, — с энтузиазмом подхватила Алиса. — Там уже, кстати, есть работы участников, их выкладывают по мере формирования лонг-листа. Можешь глянуть, что у тебя за соперники. Правда, выложены только ознакомительные отрывки — оно и понятно, раз с прицелом на издание. Ну и вроде как гарантия того, что авторство зафиксировано и под чьим-то другим именем текст не появится. — Я вот только думаю: а победители-то, случаем, там не того?.. Не определены ли заранее? — Ольга, склонившись сверху над Алисой, накрыла её маленькую тёплую ручку с мышью, покликала по ссылкам, пока не особенно вчитываясь. — А остальные участники — так, для массовки. — Тут, кстати, как раз написано, что судейство обещает быть честным, — заметила Алиса, направляя указатель на строчки, где это утверждалось. — Да наобещать-то можно что угодно, — скептически прищурилась Ольга, рассеянно скользя взглядом по заголовкам текстов-участников. — А на самом деле окажется, что все роли уже расписаны, жюри куплено и тэ дэ. Не знаю, Алисёночек, не знаю... Попробовать-то можно, да вот только... Хрен его знает. Все эти наши конкурсы, которые понарошку, ради самой движухи — прикольные, весёлые, в целом безобидные. А тут — игра по-крупному. Пару дней она обдумывала эту затею, изучала правила и прочую конкурсную информацию, пробежала глазами отрывки уже выставленных работ формирующегося лонг-листа — оценивала уровень авторов и свои шансы. Сомнения и скептический настрой не покидали её, отношение ко всему этому мероприятию не блистало радужными красками оптимизма. Энтузиазм Алисы казался наивно-милым, от него становилось грустно и одновременно тепло на сердце. Хоть и через многое прошла, но всё равно — девочка. Если бы не Алиса, Ольга махнула бы на этот конкурс рукой. Насчёт своего успеха она не слишком обольщалась. Но она видела, чувствовала: Алису расстроит её отказ. Очень сильно. Прикинув так и сяк и решив, что ничего особо не теряет, она сказала: — Ну ладно, давай попробуем. — Уррря-я-я! Ты победишь, я верю! — засияла радостной улыбкой Алиса, обняла Ольгу за шею и принялась крепко чмокать всё лицо кругом. Ольга посмеивалась и жмурилась под поцелуями, а потом поймала Алисины губки и впилась глубоко и нежно. До окончания приёма работ оставалось уже чуть меньше трёх недель (за вычетом времени на раздумья), и, учитывая рабочий график и личный творческий темп Ольги, с последней главой и эпилогом действительно следовало поднажать. К общей вычитке всего готового к данному моменту текста Алиса уже приступила, чтоб не терять времени, а Ольга сосредоточилась перед финальным рывком. Её беспокоила мысль, что текст, насчитывавший уже двадцать пять глав, сыроват для отправки на конкурс; по-хорошему, ему следовало дать «вылежаться», чтобы потом перечитать и глянуть свежим, более отстранённым взглядом. Большое видится, как известно, на расстоянии; если опечатки, ошибки, стилистические огрехи и прочая «мелкая живность» отлавливается чаще всего незамедлительно, то сюжетные недочёты, промахи и нестыковки порой становятся очевидны далеко не сразу. Иногда они с Алисой обнаруживали их спустя весьма продолжительное время. К примеру, Ольга в июне работала уже над двадцатой главой, когда обнаружилось её сюжетное несоответствие с четвёртой, написанной в феврале — неувязочка в деталях, которую, строго говоря, заметил бы только внимательный читатель, но это не означало, что на подобное можно было смотреть сквозь пальцы. Порой Ольга, замечая какие-то мелочи, не всегда сразу их исправляла, а потом забывала, но дотошная Алиса ковала железо, пока горячо. Точнее, сначала она сообщала Ольге о замеченных проблемах и предлагала варианты, а та уже давала добро на правки. Если Ольга что-то переписывала или вносила дополнения, она оповещала об этом Алису, чтоб та взглянула на текст повторно. Изредка случалось, что Ольга, добавив абзац-другой к ранее написанному и отредактированному тексту, забывала сказать об этом Алисе; обнаруживая задним числом такую «неучтёнку», та ворчала: — Оль, ну вот что это такое, а? Я работаю, ловлю твоих блох, а ты даже не удосуживаешься сообщить, что внесла изменения. Ладно ещё, если я сама вовремя увижу, а если нет? Так и останется оно... непричёсанное. Иногда смотрю на текст и думаю: то ли я это сама пропустила, то ли автор что-то втихаря наваял. Это твой текст, ты вольна делать с ним всё, что считаешь нужным, но если уж мы с тобой сотрудничаем и если я твоя бета, то будь любезна хотя бы ставить меня в известность, если что-то дописываешь или изменяешь. Не могу же я по сто сорок шесть раз перечитывать! Каждую главу Ольга писала в отдельном файле, так ей было удобнее. При редактировании дата изменения тоже сразу обновлялась — только по ней Алиса и могла порой заметить, что «автор что-то втихаря наваял», напустив в текст, конечно же, новых блошек. И в каком же месте этот безалаберный автор внёс правки? Поменял ли он всего лишь пару слов местами, добавил одно предложение или вставил целых полстраницы где-нибудь посередине текста? Неизвестно. Либо всю главу перечитывать, либо устраивать автору допрос с пристрастием: что там этот творец без ведома беты опять натворил? Полезной в таких случаях функцией записи изменений с выделением правок Ольга тоже частенько забывала пользоваться. — Есть, товарищ бета! — шутливо брала она под невидимый козырёк. — Молод, виноват, исправлюсь! — И добавляла уже серьёзно и нежно, обнимая своего любимого редактора и целуя в носик: — Солнышко, не сердись. Я ж не специально! Хотела тебе сказать, но из головы вылетело... Спасибо, что причёсываешь мою блохастую, как дворовый кот, писанину. Ты — золотце, а не бета. Не дуйся, родная. Я больше так не буду. Алиса сопела, закатывала глаза, недовольно цокала языком, но не могла удержаться от улыбки и в итоге прощала. С одной лишь просьбой: — Оль, если что-то правишь в уже вычитанном мной тексте, то либо цветом выделяй, либо включай запись изменений. Чтоб я видела, что и где исправлено тобой. — Слушаюсь и повинуюсь! — торжественно отвечала Ольга. К счастью, такое случалось нечасто. Ольга ценила труд Алисы и старалась не усложнять его ей. В меру своих сил она стремилась быть покладистым и беспроблемным автором у строгого, но милого редактора. * Только в пятнадцатой главе раскрылась наконец страшная тайна лорда Гая, интригу с которой Ольга тянула и подогревала, как могла. Проклятье беспощадного правителя-воина было связано не только с его баснословной жестокостью. Ольга не стала придавать его внешности слащавый лоск; нет, смазливым личиком Гай не мог похвастаться. Не было у него ни «тонкого орлиного носа с красивым вырезом ноздрей», ни «больших и ясных глаз цвета весеннего неба, с пронзающим душу взором», ни «роскошных, шелковисто-мягких прядей оттенка ромашкового отвара»; его лицо пересекали шрамы, а голову он иногда брил — по внезапно нашедшей на него прихоти или из соображений военной практичности. Но при всей суровой брутальности его облика у него отсутствовала растительность на лице, а голос звучал то ли как высокий мужской, то ли как низкий женский. Будущий лорд Гай родился с признаками обоих полов, причём и те, и другие органы были развиты одинаково полноценно. Конечно, без магических происков тут не обошлось; ребёнка изуродовал давний враг Отца Фуно, старый волхв Бледа, которого потом убрали в пожизненное изгнание. Подрастающего Гая влекло и к женщинам, и к мужчинам. Будучи уже взрослым самостоятельным правителем, он завёл себе гарем из немых неграмотных наложников и наложниц, чтоб они не могли выдать его ужасающий секрет. Свою тайну он ревностно оберегал, не щадя никого, кому она случайно становилась известна. Но своего единственного сына и наследника, Люстана, он выносил и родил сам, для чего ему пришлось прибегать к ухищрениям: специально набирать вес, чтоб живот не выглядел странно. Но при хорошо развитой мускулатуре он и на девятом месяце не отличался огромным пузом. Ну, поправился государь немножко, думали подданные. Хорошо кушает и пышет здоровьем — какой в том грех? Роды у него принял Отец Фуно, его наставник, а найти женщину-кормилицу для наследника не составило труда. Сам Люстан не знал, что лорд Гай ему не папа, а мама. Официальной супруги лорд не имел, но мог при необходимости признать любое дитя, прижитое с наложницами, и вопросов это не вызвало бы; впрочем, была придумана грустная история, будто бы мать Люстана умерла в родах. После утех с наложниками лорд Гай сам порой оказывался в интересном положении, но избавлялся от последствий с помощью зелий Отца Фуно. Но однажды он этого сделать вовремя не успел, потому что с королевой Инголиндой случилась беда... Май чудил заморозками и свирепствовал холодом. Пальцы Ольги проворно лепили пельмени (курица пополам с индейкой), а Алиса, отчаянно простуженная, читала главу, то и дело сморкаясь в бумажный платочек. Был выходной; балуя приболевшую Алису, Ольга принесла ей завтрак в постель, а потом решила налепить пельменей — захотелось вдруг. После завтрака и упражнений Алиса героически села за чтение и редактирование. Руки Ольги раскатывали тесто, защипывали краешки; аппетитные, сочные мешочки с мясом ложились один к одному, а Гай кричал: «Не-е-ет!» — и боль струилась из его глаз не слезами, а холодным огнём. Время от времени отвлекаясь, Ольга заглядывала в комнату. И вдруг услышала потрясённое: — Триииижды блядский пиздеееец... Это вырвалось у Алисы — это у неё-то, у правильной барышни, самым крепким выражением из уст которой было «ёлки-палки»! Ольга, стоя в дверях, с усмешкой проговорила: — Что я слышу! Что это ещё за пердимонокль, душенька? — И чопорно вскинула бровь, будто и вправду роняя из глазницы аристократичный предмет оптики. Алиса, обложенная белыми комочками использованных бумажных платочков, повернула к ней ошеломлённое лицо с покрасневшим носиком. — Мало того что он гермафродит, так он ещё и беременный!.. Ольга принесла мусорное ведро и собрала в него комочки тонкой бумаги, аккуратно беря их за самый краешек двумя пальцами. С подчёркнутой невозмутимостью она небрежно проронила: — Ты дальше читай. Там ещё чудесатее будет. Довольная произведённым на Алису впечатлением, она подавила смешок. Помыв руки, она вернулась к пельменям. Подложки из вспененного полистирола (из-под овощей, накопленные с упорством Плюшкина) заполнялись аккуратными рядами вкусных круглых конвертиков с мясом. Как маленькие белые шлемы штурмовиков из «Звёздных войн». Бульон внутри. Перчик и лавровый лист. Майонез? О нет, лучше двухсотграммовая баночка привычной, старой и доброй сметаны. Набор мышечной массы шёл медленно, но верно. А сюжет медленно, но тоже верно набирал обороты. Лорд Нистейн, главный советник королевы Инголинды, льстивый, сладкоречивый царедворец и по совместительству коварный интриган, задумал уничтожить государыню, дабы захватить власть. Мешала ему королева, и в народе популярная, и уважаемая правителями других земель, не давала воплотить в жизнь его грандиозные (по его мнению) планы. Также он давно мечтал убрать Гая, но, конечно, чужими руками — к примеру, натравить на него войска трёх государств-союзников. Для этого он придумал хитрую комбинацию — организовал покушение на королеву, причём подстроил всё так, будто это сделали люди лорда Гая. Неслыханное по дерзости и жестокости злодеяние разожгло огонь праведного гнева в сердцах всех, кто уважал и любил Инголинду. И теперь они считали своим священным долгом за неё отомстить: убийца прекрасной правительницы, бездушный зверь и чудовище, должен быть уничтожен! Веский повод для масштабного нападения на Гая обеспечен; душевный порыв, «ярость благородная», порой сплачивает и поднимает мощнее, чем любые политические и экономические соображения — на этом лорд Нистейн и сыграл весьма умело. Трек в голове: «Master Passion Greed (Instrumental)» — мощное и агрессивное вступление могло заставить Алису съёжиться, поэтому Ольга предупредила: слушать с 00:53. Тяжёлый трек, но другой музыкальной темы для коварного лорда Нистейна она себе не представляла. Пальцы Ольги, покрытые белым налётом муки, укладывали последние пельмени на подложку, а Отец Фуно показывал Гаю магическое изображение того, что случилось с его возлюбленной: люди, одетые в облачение воинов Гая, преграждают дорогу королевской повозке и вытаскивают кричащую государыню. Охрана перебита, на земле — кровь и кишки. Алиса грызла ноготь, взгляд напряжённо бежал по строчкам, написанным Ольгой в два часа ночи. Все штаны — в муке, и Ольга бросила их в корзину для стирки, переодевшись в джинсы. Гай слышит дыхание Инголинды — тяжёлое, предсмертное. Вдох, выдох... Изображения уже нет, только сполохи магического света застилают глаза; он пытается разогнать их, чтобы разглядеть, что происходит с его любимой, но Отец Фуно разводит руками: это предел его возможностей. Непреодолимые помехи: картинки нет, только звук. Невидимая Инголинда дышит: вдох-выдох, вдох-выдох... А потом всё стихает. Леденящее, страшное молчание. «Дыши, дыши!» — кричит Гай, стискивая кулаки, оскалив зубы в зверином рыке. Если дышит — значит, жива. Но дыхания больше нет, оборвалось. Значило ли это, что и души больше нет в её теле?.. В наушниках Алисы рокотало «Cadence Of Her Last Breath (Instrumental)», по щекам ползли слёзы. Ольга тихо дышала у дверного косяка, закрыв глаза. Гаю понятно, что его подставили. Союзные войска порвут его на лоскуты, выпотрошат и повесят на его собственных кишках, как он когда-то вешал своих врагов. Ему не простят гибели Инголинды, которую любил не только он: безответно влюблённый в неё владыка Ст'oльфгун мечтал предать Гая мучительной смерти. — О-о-оль... Жалобный голос Алисы заставил сердце Ольги сжаться под волной нежной жалости. Эти укоризненные глаза, полные слёз и трагических искорок, этот красный от насморка носик — один сплошной упрёк: «Как ты могла?!» В жопу интригу: нельзя так с ней. Присев на корточки, Ольга смахнула пальцами слёзы с тёплых щёк. — Оль, как же так?.. Она не могла... просто не могла умереть! — Погоди расстраиваться, солнышко, — виновато улыбнулась Ольга. — Всё не так плохо, как кажется. Алиса шмыгнула носом, высморкалась, а потом, расслышав и осознав намёк, вытаращила глаза: — Что?! Так она жива?! Я щас тебя порву нахрен!.. Ольга заслонялась от града ударов, посмеиваясь: кулачки Алисы колотили её по плечам. Осталось только поймать её в объятия и крепко прижать к себе, чтоб не трепыхалась. — Тш-ш... Тихо-тихо. Когда эмоции немного улеглись, а около клавиатуры выросла новая гора скомканных платочков, руки Алисы уже доверчиво обнимали Ольгу за шею. — Оль, что там на самом деле случилось? Что с Ингой? — с мольбой заглядывая ей в глаза, спросила Алиса. — Автор, не тяните, я просто не вынесу! Это уже не интрига, это издевательство над чувствами читателя!.. — Потерпи совсем чуть-чуть. — Ольга со смешком чмокнула её в нос, в обе щеки и в подбородок. — Скоро всё станет ясно. На самом деле лорд Нистейн сам не знал, что с Инголиндой: на посланных им исполнителей напали нёхи и утащили королеву в своё логово. Прототипом для этой нечисти Ольге послужил рисунок — осуждающий слизень-монстр с табличкой «Полный отстой!». Только нёхи были пострашнее. Слизни по сравнению с ними выглядели просто няшеньками. — А нёхи — это кто вообще? — спросила Алиса. — Вообще-то, это аббревиатура, — засмеялась Ольга. — Но я решила так и назвать этих гадов. Гугл тебе в помощь. Алиса погуглила буквосочетание НЁХ и хихикнула в кулачок. А обескураженные исполнители вернулись к лорду Нистейну с пустыми руками: даже тела королевы у них не было, только следы крови на земле. Но коварному советнику пришлось продолжать свою игру и хитро подделывать доказательства гибели Инголинды — так, чтоб ему поверили. Ему удалось обвести вокруг пальца даже самых умных, внимательных и хладнокровных людей, а обезумевшему от жажды мести Стольфгуну достаточно было увидеть только окровавленную прядку светлых волос. Гаю пришлось туго: нужно было и доказать свою непричастность к истории с покушением на Инголинду, и отразить нападение союзных войск, и найти саму королеву, в гибель которой он не желал верить. И правильно делал. Нёхи гнездились в пустыне, глубоко под слоем раскалённых песков, где была вода. Трек в голове и в наушниках Алисы — «Sahara (Instrumental)». — Я будто фильм смотрю, — пролепетала она. — А музыка — это отдельная история. Всё сливается воедино: картинка, звук... Мысли и чувства. Гай нашёл свою Ингу — в состоянии на грани жизни и смерти. Пришлось выпачкаться в зелёной слизистой крови нёхов; Ольга руками Гая с удовольствием покрошила на куски своих монстров. Ибо достали. Мрачный сводчатый зал, в луче рассеянного света — пустое, безжизненное лицо Инголинды, распущенные волосы ниспадали с изголовья ложа до самого пола. Её обмыли, сняли изодранные одежды и облачили в чистые. Пальцы Гая скользили по щекам, прослеживали овал лица, будто желая запомнить, впитать. В гулкой тишине Отец Фуно сказал: — Она под действием яда, но её можно спасти. Но потребуется чья-то жизненная сила. Я не могу взять её из ниоткуда, придётся кем-то жертвовать. — Я принесу в жертву кого угодно, Отче. — Стиснутый кулак Гая уже сжимал чьё-то невидимое горло. — Кто угодно не подойдёт. Нужен тот, кто любит, — вздохнул старец. — Стольфгун удостоится великой чести вернуть к жизни свою возлюбленную королеву, — рыкнул сквозь зубы Гай. — Я сам притащу его сюда, как барана, и перережу ему глотку. — Его любовь недостаточно сильна, дитя моё, — молвил седобородый наставник. — И он никогда не был связан с нею той незримой, но прочной нитью, которая соединяет души истинно любящих... Он мечтал жениться на ней в большей степени для расширения своих земель, ты сам это знаешь. — Ты хочешь сказать, Отче, что... Старик молчал, опустив голову. Кулак Гая разжался, ладонь легла на живот. Он избавлялся от них, стоило ли жалеть ещё одного? Этого он оставил в себе, потому что надо было спешить — искать Ингу. Этот крошечный комочек прошёл вместе с ним длинный путь от оборванного дыхания Инголинды до песчаных барханов, под которыми он её нашёл. — Прости меня, — шевельнулись жёсткие губы Гая. Единственные два слова, сказанные им своему ребёнку. — Отче, возьми и его жизненную силу, пусть её пока и мало. Но каждая капля дорога. Пусть всё идёт в дело. Подол платья Инголинды был задран, закатившиеся глаза под сомкнутыми веками смотрели белками в пустоту, а Гай орудовал между её раздвинутых бёдер, впрыскивая в неё своё семя. Он пытался уловить ртом её сладкое дыхание, но её губы не отвечали на поцелуй. ...Лужа вязкой крови и исторгшийся из утробы маленький плод, в котором больше не было жизни. Гай лежал на полу, скорчившись от боли, а Отец Фуно, склоняясь над ним и вцепившись узловатыми пальцами в его плечо, приговаривал: — Ты не убил своё дитя. Ты просто отдал его ей. Его душа — теперь в этом новом, только что зачатом ребёнке. Эта новая жизнь поддержит королеву и не даст уйти в Тень. А это — только старая оболочка. Окровавленная рука Гая стискивала маленькие останки, скользкие и податливые: крошечные мёртвые ручки, ножки. Разминала хрупкий кусочек плоти, превращая в кашицу. — Лучшей судьбы для него нельзя и придумать, — прохрипел он. — Она воспитает его. Рука разжалась, алые сгустки падали с пальцев. Гай, склонившись над Инголиндой, коснулся губами её лба. — Потерпи, моя голубка. Скоро я приду, и мы закончим начатое. Тот, кто сделал это с тобой, должен поплатиться. Нужно было восстановить справедливость, показать всем, кто настоящий злодей, и уничтожить Нистейна. А потом... Потом новым правителем станет Люстан. Алиса сидела, запустив пальцы в волосы и уставившись застывшим взглядом в экран. — Это жесть, Оль... Жесть и капец. Мне ещё долго будут сниться эти маленькие ручки и ножки всмятку в луже крови. Надо добавить предупреждение: «Беременным не читать». — Извини, солнышко, — только и смогла проронить Ольга, обнимая её. Алиса, уронив голову ей на плечо, вздохнула: — Чем дальше я читаю, тем хуже у меня предчувствия. * Недуг не был бы недугом, если бы не подложил Ольге свинью в самый неподходящий момент. До окончания приёма работ оставалось всё меньше времени, а она не написала ни строчки, придавленная тоскливой тяжестью. На работу она тащилась сцепив зубы, но спустя два дня поняла, что это бесполезно, и взяла отпуск за свой счёт на неделю. Ольга лежала на диване, свернувшись калачиком и уткнув лицо в подушку. Еда не лезла в горло, даже от кофе тошнило, только Алисин зелёный чай с жасмином её нутро понемножку принимало. В испуганных, несчастных и растерянных глазах Алисы читалось: «Это катастрофа». — Оль, это нельзя так оставлять! Может, к Софии Наумовне, а? Что ей сказать, как успокоить? Ольга уже принимала лекарства по новой схеме, но особой разницы не заметила. Видимо, эффекта следовало ждать позднее... А время было на исходе. Послать бы в жопу этот долбаный конкурс... Всё осточертело. Жизнь, писанина, Гай. Невыносимо задолбал этот товарищ. Или дама с яйцами, хрен его разберёт. Видимо, придётся подвести Алису... Она так мечтала, так ждала. Похоже, вот оно, то самое — «не шмогла я, не шмогла». Осталось только пристрелить клячу. — Оль, я все главы вычитала, — робко сказала Алиса, присаживаясь рядом. — Умница, — глухо пробормотала Ольга, не открывая глаз. — Может, ещё чаю? — Угум. Удавалось выдавливать только односложные ответы. На длинные фразы не было сил. — Поешь что-нибудь, Оль... — Не. Сходить в душ? Нет, это километры по коридорам и комнатам. Подняла кружку с чаем — и выдохлась. Но до туалета как-то дотащиться придётся. Зелёный — он мочегонный весьма. Овощное состояние. Couch potato. Кабачок диванный обыкновенный. Где-то вдали маячил светлый поплавок мысли: это не навсегда. Это когда-нибудь закончится, и она придёт в норму. Но до поплавка — километры мёртвого штиля. Не достать рукой, взглядом не дотянуться. Алиса сидела за компьютером, занималась в домашнем спортзале, что-то делала на кухне. Даже не открывая глаз, Ольга видела её несчастный испуганный взгляд. Мягкие ручки прикасались, трогали волосы, гладили щёку, скользили по плечу. — Оль, покушаешь? — Не. — Чаю? — Угум. Путешествие в туалет длиной в полжизни. Цель — фаянсовый белый друг. Гай со своей гайской ебической настырностью полз по пустыне, чтоб найти свою Ингу. Не сдох, нашёл, отбил у нёхов — слизняков с круглыми пастями, как у рыбы миноги. Плавают по подземным рекам с бешеной скоростью. Жуткая хрень на самом деле. Присосутся — все потроха выпьют, оставят пустую оболочку. А некоторым впрыскивают парализующий яд и оставляют себе в качестве игрушек, что с Ингой и случилось. Очнуться после этого яда нереально. Так и будешь лежать и пялиться в потолок, пока не высохнешь заживо, как мумия. Гай был готов всю пустыню ложкой вычерпать, чтоб найти Ингу. А автору хоть бы на толчок взгромоздиться. Эверест, блин. Снаружи громыхало, сверкало. Тюль взвился, вздулся парусом, в комнату повеяло влажной прохладой, и Алиса закрыла балконную дверь. — Гроза, — озабоченно проговорила она. — Надо бы комп выключить. Выключила и пошла заваривать новый чай. Кабачок лежал на диване. — Оль, ну поешь всё-таки, а? Четверо суток уже на одном чае. А Алиса — четверо суток без машины и личного водителя. Сама ездила на массаж на общественном транспорте. Сама притащила пакет с продуктами. Диванный кабачок желтел и прокисал. Его нутро превращалось в склизкую массу, а один бок уже прогнил, и мерзкая кашица вытекала на диван. На следующий день овощ растёкся слизистой лужицей, но из одного семечка поднимался жёлтый росточек. Солнца не хватало ему, оттого и бледный. Он спустил с дивана тоненькие ножки-корешки, нащупал ими тапочки, раскинул в стороны сложенные вместе, как ладошки в молитве, листочки. Встал, покачиваясь, и поплёлся в ванную. Алиса вчера сказала — четверо суток. Значит, сегодня пятые. Плюс те два недо-рабочих дня — почти неделя. Четыреста лет кабачкового гниения. Без душа, без смены белья, вонючая и мятая. Была бы мужиком — ещё и щетиной бы обросла. Но, к счастью, не. Полушария-листочки уже гоняли по жилкам хлорофилл, а по извилинам — первые нескладные мысли, которые робко интересовались окружающим миром. Но он пока ещё пугал. Из ванной вышел уже хороший такой, крепенький зелёный росток с двумя настоящими листьями. Диванный анабиоз осточертел, но еда ещё не очень лезла, а вот мысль о кофе вызывала интерес. Надо будет как-нибудь написать что-то этакое — в духе Кафки. Однажды человек проснулся, открыл глаза, хотел встать... Но понял, что он — кабачок. Родственники в шоке. Сначала пыль смахивали, перекладывали с места на место: родной человек же... то есть, овощ. А потом в гости приехала тётушка, которая ничего не знала о случившемся. И пустила кабачок на оладьи. Семья пришла с работы, тётушка Эльза подала вкусные оладушки, все с удовольствием поужинали, нахваливая тётину вкусную стряпню. И вдруг фрау Мюллер, окинув взглядом комнату, восклицает в ужасе и тревоге: «А где Ганс?..» Беготня, суматоха, все ищут Ганса, тётушка недоумевает. «Пресвятая Дева, вы о чём, какой Ганс?» «Кабачок, тётя!!! Вот здесь лежал!» — Глаза фрау Мюллер — два блюдца, в которых плескался ужас и паника. «А-а, кабачок! — пожала старушка плечами. — Такой замечательный был, грех ему пропадать, испортится же! Я решила приготовить из него вот эти оладушки. По-моему, получилось очень вкусно!» «Тётя Эльза, что ты наделала! Это же был Ганс!!!» — завопила фрау Мюллер. А её муж, бледнея, пробормотал: «Мы съели Ганса...» Занавес. Алиса сразу зашевелилась в комнате, послышались её приближающиеся шаги. — Оль... Я уж думала, ты не встанешь. Прильнула. — Прости, я не знала, что делать, как помочь. — Ничего. Ты всё правильно сделала. А помочь тут нечем. Главное — была рядом. Первые предложения длиннее одного слова. Даже не верилось, что она умела составлять ещё гораздо более длинные и сложные конструкции. Вроде бы даже с какими-то художественными достоинствами. Это как возвращаться в спортзал после годового перерыва. Всё как в первый раз. Она попробовала подвигать ногами на беговой дорожке — на самой маленькой скорости. Мускульный мешочек в груди поднапрягся, качая кровь, в голове зашумело. Четыре с лишним дня без еды, вот откуда эта слабость. Силовые ещё рано, но двигаться надо, надо. Тело хотело движения, любого. Хоть руками-ногами подрыгать. Встряхнуться. Закружилась голова, пришлось сесть на скамью для жима лёжа. Потихоньку, без фанатизма. Алиса приготовила омлет, поджарила кабачок. Настоящий, а не Ганса. Немного еды зашло и как будто даже благополучно улеглось внутри, хотя небольшая тяжесть появилась. Но вскоре рассосалась, желудок справился. — Оль, ты как? — Жива, вроде. Похожий приступ был в апреле, но Ольга перенесла его легче, на ногах и на работе. Алиса беспокоилась, конечно, тоже заглядывала в глаза, но Ольга заставляла себя улыбаться ей. Тоже дней шесть или семь, но как-то более терпимо, что ли. Даже физкультурой сумела пару раз позаниматься — по упрощённой программе; может, потому и легче прошло. На сей же раз — прямо какая-то жесть. Капитально прихворнула, Алису напугала. Но хорошо, что недолго, всё-таки таблетки делали своё дело. — Оль, наверно, из-за конкурса всё это, — робко высказала Алиса предположение. — Тебе нельзя переживать, волноваться... Стресс провоцирует. — Я не волнуюсь из-за него, солнышко. Мне по большому счёту пофиг. Да и если бы я от каждого стресса так расклеивалась, я бы из больнички не вылезала. На работе тоже всякое бывает — ничего, держусь как-то. Уф, длинный монолог, даже язык устал и дыхание сбилось, как после забега. Больше хлорофилла, больше кислорода. Она вышла на балкон с кружкой кофе, щурясь на солнце и фотосинтезируя. Кажется, гроза была? В который из дней? Хороший дождик: вон, лужи ещё не просохли. Значит, вчера. Интересно, интернет фурычит? Или опять где-то что-то сломалось? Значок сети показывал, что подключение есть. В уже невесть какой по счёту «Курилке» (болтуны быстро исчерпывали лимит комментариев) висели обеспокоенные возгласы: «Убивец, ты хде?» «Душегубушка, ау!» Народ тут водился самостоятельный, могли и сами между собой потрепаться, но автор пропал из онлайна на неделю и не осчастливливал своим вниманием верных почитателей своего таланта. «Всё нормуль, ребят. Занят был», — медленно, спотыкаясь на клавишах, набрали пальцы. Чувства ещё были замороженными, заторможенными. Но проклёвывалось, как росток из грунта, какое-то подобие усмешки. Алиса обняла сзади за плечи, прильнула: мелкая птаха, стоя возвышалась над сидящей Ольгой совсем немного. — Оль... — М-м? — Я рада. Что это кончилось, да. Тьма прошла, выглянуло хмурое солнце. Оно ещё не полностью прогнало тучи, но лёд таял. О книге Алиса пока не заикалась, но глаза у неё были, как после кораблекрушения. Тихая опустошённость. Неизвестность: что теперь? Ольга и сама не знала, творческий мускул души сковали паралич и бесчувственность. И непонятно было, как разгонять в нём кровь и возвращать в рабочую форму. Каким массажем, какими упражнениями? А главное — как захотеть это сделать? Как стряхнуть с себя безразличие и лень? Алиса волновалась об этом гораздо больше. Видимо, взяла на себя всю временно отключенную способность Ольги. Ну что ж, тогда ей и отвешивать автору волшебный пендель: если воле неоткуда взяться внутри, нужен импульс извне. Срок отпуска истёк, Ольга вышла на работу уже более-менее очнувшаяся и способная сносно функционировать. Работал разум, чувства приходили в норму медленнее, а без чувств и творческий мускул пока оставался вялым. Последняя глава и эпилог уже давно были в общих чертах готовы у неё в голове, оставалось сесть и написать. Но где взять художественный слог? Изъясняться Ольга могла пока только примитивным бытовым стилем с вкраплениями рабочей казёнщины. Пошла последняя неделя срока подачи работ. Обняв Ольгу за плечи и прильнув щекой к щеке, Алиса сказала: — Оль, ну хотя бы просто открой книгу. Перечитай. Аппетит приходит во время еды. Нехотя Ольга зашла в папку, открыла наугад первую попавшуюся главу, заскользила глазами по строчкам. О-о-о, многострадальные письма Гая! Как она их только не перекраивала в попытке излечить от сахарной сопливости... А Алиса разумным, взвешенным, мягким и мудрым словом поставила её мятущуюся душу на место. Ольга зачиталась. Оживало понемногу «кино в голове», ударяя по творческому мускулу хлёсткими импульсами, восстанавливая нервную проводимость. В ноутбуке лежала папка с текстовыми файлами, а в голове — папка с кадрами, с образами, с черновиками диалогов. Перетряхнуть все материалы, восстановить связи, оживить музыку слов и струн, добавить ритма ударными — и можно попытаться... Она размяла пальцы. Просто пробный кусочек: если не получится, хрен с ним. Но ведь она написала всё это, она смогла тогда — сможет и сейчас. 6 Гай лежал бездыханный: сомкнуты суровые губы, закрыты глаза, руки больше не подымут оружие — сложены на рукоятке меча, лежащем сверху вдоль тела, остриём к ногам; сверкающий зеркальный клинок упокоится вместе с хозяином. На почившем владыке — парадное воинское облачение, чёрное с серебром, подчёркивающее бледность; череп с едва проступающей щетиной охватывал золотой венец. Блистателен и строг его наряд, на лице — незыблемое, суровое спокойствие. Отгремели для него битвы, правда восстановлена, а ложь и клевета разбита. У изголовья его последнего ложа — сын, молодой воин с мягкими волосами до плеч. Бритва не касалась его головы ни разу. Гораздо крупнее родителя, широкоплеч и статен. А к подошве сапога недвижимого лорда прикоснулась сияющая белизной, изящная женская рука. Широкий рукав колоколом, золотая кайма по краю белоснежного подола. Волосы золотыми волнами почти до колен. Белая королева, а перед ней, холодный и каменно-неподвижный — чёрный лорд. Его жизненная сила — в ней и её ребёнке. Их ребёнке. Живота ещё совсем не видно. Розовые губы прильнули к подошвам. При жизни он бы не позволил ей такого: в письмах сам целовал её ноги. Светлая боль из-под длинных ресниц, бесслёзная и величавая. Белая рука с изящными ногтями скользила по голенищу, пальцы дрогнули на зеркальном клинке. Мягкая ладонь легла на холодную руку. Уже никогда. Седобородый старец. Она вздрогнула, в глазах — мольба-приказ: «Верни его, Отче. Ты один только и можешь». Он: «Это возможно. Но если он проснётся, он не вспомнит своей любви к тебе, государыня. Вся она ушла в обряд вместе с его силой. Он отдал её тебе всю до капли, она теперь в тебе — растёт в твоём чреве». Длинные ресницы — пушинками сон-травы: «Пусть он не вспомнит ни меня, ни любовь. Пусть лишь живёт». Но чья сила должна поднять его? Кто отдаст ему свою жизнь? Ведь сила не берётся из ниоткуда. У его последнего ложа их трое: она, сын и старец. Нет, четверо: один — невидимый ещё, под дрожащей ладонью, прижатой к животу. Сын готов вернуть жизнь, которую родитель когда-то подарил. Но таких подарков не принимают назад; рука старца — в отвергающем жесте над Гаем, как белое крыло. Улыбка старого наставника: достойное завершение пути. «Буду теперь жить в нём». Теперь на ложе — старец. На месте Гая, такой же величественно-спокойный, как тот. Рука Гая, потеплевшая, с ожившими жилами под кожей — на лбу старца. Ресницы опущены, рот сжат, парадное облачение — торжественное и строгое. Сын за его плечом — выше на целую голову. Счастлив, но не радовался громогласно: сдержан, как и подобает воину. Она ждала его взгляда, следила за ресницами, стоя поодаль. Может быть, старец ошибся, и хотя бы малая крупица памяти о прежней, столь сильной и жертвенной любви осталась в Гае? Тот долго не смотрел, будто её не существовало для него, а когда вскинул ресницы, её обдало холодом. Пустота зимнего поля, ни одной искры тепла, ни одного костра в снежной пустыне. Всё, что он мог ей отдать, он отдал: свою любовь, своё дитя, свою жизнь — возможно ли на свете отдать больше? Свобода и покой невозмутимого сердца. Сделав знак сыну, он покинул зал вместе с ним, а она осталась стоять у смертного ложа старца. Белая фигура с золотыми волосами стояла над высоким обрывом. Величавые ели, долина реки, снежные шапки гор в голубоватой дымке. В её руке — связка писем. Взмах — и листы, заполненные убористыми строчками, запорхали над простором выпущенными на волю белыми птицами. Трек в голове: «For The Heart I Once Had (Instrumental)» Смена кадра и смена трека: Гай мчался во главе войска, устремлённый навстречу битве, не замечая над головой белых птиц. «7 Days To The Wolves (Instrumental)», начиная с 3:02. В музыке — стремительный стук копыт и сердца, бешеная скачка, симфония схватки, полёт навстречу победе. Он не проиграет, потому что над ним — белые птицы. Уронив голову на руки, Алиса надолго замерла; отзвук последнего трека мощной рокочущей нотой затихал в наушниках. Ольга закрылась на кухне и надраивала плиту, которую, как всегда, заляпала при готовке. На столе в широкой тарелке высилась горка коричнево-румяных блинчиков с мясом, свёрнутых конвертиками. Пол стал скользким от муки: это миксер слегка сошёл с ума, ну или кое-кто — не будем показывать пальцем — врубил сдуру не ту скорость. Мука осела на бровях седой пылью. Всюду брызги, капли, лужицы, жир, грязная посуда. Присев на корточки, она выудила из-под стола упавшую яичную скорлупу. Блины, кажется, удались, но чего это стоило!.. Кухонный армагеддон. Ольга заглянула в комнату. Поза Алисы её напугала, и она осторожно позвала: — Солнышко, ты чего? Та подняла голову и медленно, тихо проговорила: — А вот теперь это действительно пиздец. Сердце ёкнуло под уколом холодка, Ольга рискнула присесть возле Алисы на корточки и заглянуть в её опустошённое, потрясённое лицо. — Алисёныш, ты чего такая? — Уважаемый автор, вы меня просто убили. Сердце в клочья нафиг порвали. — И Алиса, сморщившись, всхлипнула. Она сникла в предусмотрительно подставленные объятия Ольги и заплакала. — Алис... Ну, что мне делать? Бежать из страны, просить политического убежища? — попробовала Ольга шуткой если не прекратить, то хотя бы чуть уменьшить поток слёз. — Очень здравая идея! — Мокрые глаза Алисы сверкнули негодующими молниями — и грозными, и очаровательными, но Ольга не решилась её расцеловать. Пришлось на руках отнести её на диван, устроиться с ней в обнимку среди подушек, а кухню оставить пока недомытой. Буря негодования частично утонула в объятиях, частично — была погашена подушкой, которой Ольга прикрылась, как щитом. Из разъярённого воробушка Алиса превратилась в воробушка нахохленного, расстроенного и поникшего. — Оль, ну пожалуйста, я тебя прошу, ну сделай хэппи-энд! — хныкала она. — Я хочу, чтоб Гай с Ингой были вместе! Чтоб она вышла за него замуж, родила ему кучу детей... И чтоб он тоже родил ещё ребёнка от какого-нибудь... донора спермы! И чтоб они жили долго и счастливо и умерли в один день! Ты же автор, ты же всё можешь! А... А если ты не сделаешь хороший конец, я подам на развод! Вот!!! — И ни в чём не повинная подушка опять приняла на себя удар кулачка. — Маленький, от такого количества сахара слипнется не только сопливый нос, но и другое место, — засмеялась Ольга. — Я знаю, что прошу типично девчачий ванильный хэппи-энд, но, блин, Оля... — Алиса отчаянно уткнулась в подушку, которую только что колотила. — Ну почему нельзя сделать так, чтобы всё было хорошо? Помнишь, ты же хотела написать светлую сказку для меня?.. Ну пожалуйста... Обняв её вместе с подушкой, Ольга вздохнула. — Родная, ну это же просто книжка, художественный вымысел. Не надо так расстраиваться. — Оль, это уже больше, чем книга... Для меня, для тебя. — Алиса, глядя на неё полными слёз глазами, смахнула пальцами влагу с ресниц. — Я всё равно уже не успеваю ничего переписать, завтра — последний день подачи работ на конкурс, — сказала Ольга. — Но у меня есть мысль... — Что за мысль? — оживлённо блеснули в глазах Алисы искорки интереса и надежды. — В этой истории ещё много чего осталось недосказанного, кое-какие идеи просто не поместились. Я ещё тему с климатическими катаклизмами так и не подняла... Короче, хэппи-энд можно перенести на второй том, — заключила Ольга. — А этот финал пусть остаётся как есть. — Ну так это же совсем другой разговор! — просияла Алиса. И снова нахмурилась: — Но если и в финале второго тома будет такой же облом, я точно подам на развод! Потому что я хочу порадоваться за них, а не... а не вот это вот всё!.. — И Алиса в порыве досады взмахнула рукой, будто отбрасывая всё прочитанное себе за плечо. — Я клятвенно клянусь и обещательски обещаю, что во втором томе будет торжество любовной любви! — Со смешком Ольга чмокнула её в носик. — А пока... У меня там блины с мясом готовы. Пошли есть?.. Ой! Она вспомнила о кухонном армагеддоне. — Чего? — вскинула брови Алиса. — Э-э... — Ольга смущённо потёрла нос. — Я сюда принесу, ладно? На кухне немножко... это самое. Не разобранная и не промытая мясорубка укоризненно стояла на подоконнике. Ай, ладно, потом! Сейчас главное — уютненько попить чаю с блинчиками, чтобы Алиса окончательно успокоилась. * Сентябрь, ласковый и тёплый, будто просил прощения от имени лета — за то, что оно такое несуразное выдалось. Небольшая усталость и пустота воцарились там, где раньше жил, воевал и любил Гай; планы на второй том пока созревали в голове. Нужно было успевать гулять на воздухе, пока бабье лето баловало сухой ясной погодой. Беговая дорожка — хорошо, но в осеннем парке ходьба и полезнее, и приятнее — в первую очередь, для Алисы. Стараясь не упускать возможности насладиться улыбчивой золотистой тишиной, они гуляли вдвоём; в выходные Ольги — по несколько часов, а в рабочие дни — хотя бы минут по сорок вечером. Книга «Проклятый Лорд» автора У. Смыслова прошла в шорт-лист — топ-10; этой-то десятке и предстояло состязаться за три призовых места. Алиса ждала результатов с волнением, а Ольга — сдержанно, без особых надежд. Она вообще старалась не думать о конкурсе, занималась текущими делами, написала жутковато-забавный рассказ о человеке-кабачке и выложила под заголовком «Это был Ганс». Словно бы разминаясь перед вторым томом, написала ещё один — на столь интересующую её тему погодных катастроф. Сюжет разворачивался в условно-средневековом сеттинге во время внезапного похолодания: неурожай, наводнение, голод, разбой на дорогах, трупы на улицах, чума и бунт. Ну и конечно, внуки съели умершего от истощения дедулю, родители продали двух младших детей за мешок зерна, а десятилетнюю девочку убили по дороге домой за пучок наворованной где-то чахленькой редиски, который она несла младшим сестрёнкам... Не донесла и сама не вернулась, сестрёнки умерли. В общем, в лучших традициях Убийцы Смысла: мрак, ужасы, расчленёнка. Рассказ так и назывался — «Пучок редиски». На сайте как раз подошёл очередной конкурс мрачного рассказа, и «Пучок редиски» занял в нём второе место. Алиса, прочитавшая все сто пятьдесят текстов, написала несколько литературных обзоров для конкурса как независимый критик, Убийца Смысла тоже разместил статеечку со своими впечатлениями. По шёрстке он, как известно, никогда не гладил, любил съязвить и остроумно постебаться над чужими промахами, и под его обзором разразилась страстная полемика с участниками конкурса. Словом, было живенько и весело. — Жжёшь нипадеццки, — усмехнулась Алиса, прочитав обзор. — Со стороны-то забавно читать, но вот каково участникам? — Смеяться, право, не грешно... ну и так далее, — хмыкнула Ольга. Впрочем, Убийца Смысла не только стебался. Если ему что-то нравилось, он не стеснялся в этом признаться. Обзоры Алисы вышли сдержанными, академичными, солидными, внушающими робкое уважение. — Не будь мы с тобой знакомы, я бы прочитала и тихонечко уползла переваривать твои умные мысли, так и не решившись что-нибудь вякнуть в ответ, — со смешком заключила Ольга. А тот, другой конкурс... Там оставалось только ждать. Ждала в основном Алиса, а Ольга даже не заглядывала туда. В голове шла работа над вторым томом, сюжет постепенно вырисовывался, кое-что она набрасывала в виде тезисов — в том же блокноте. Потом решила оформить всё более аккуратно и подробно; пока она набирала эти наброски на компьютере, план оброс новыми деталями и увеличился раза в два. — Слушай, тут такое дело, — призналась она Алисе. — В общем, не получается пока хэппи-энд во второй книге... Испепеляющий взгляд Алисы сверкал, как молнии над полем битвы; сам Гай бы позавидовал столь беспощадному убийственному огню. Звенящая пауза — и с задрожавших губ сорвалось: — Да перди ж твою монокль! Оля!!! Ольга со смехом прижала её ротик пальцем, чмокнула и мурлыкнула нежно в миллиметре от губ: — ...Потому что в одну книгу всё это не влезает. Надо делать трилогию. Алиса поймала воздух ртом, а потом уткнулась лбом в лоб Ольги и затряслась от смеха. — Ты меня до инфаркта доведёшь своими мхатовскими паузами! «Фильм в голове» становился всё подробнее, ярче, иногда не давал уснуть. Творческий мускул жаждал нагрузки, и однажды ночью, не выдержав напора картинок в мозгу, Ольга села за ноутбук. Завтра — выходной, можно будет отоспаться. Она рискнула вставить в уши наушники и негромко включить «Bye Bye Beautiful» — инструментальную версию. Если несчастной черепушке потом станет совсем худо — восемьсот миллиграммов ибупрофена и полежать в маске для сна на глазах и с берушами в ушах. Темнота и тишина. А точнее, «три Т»: темнота, тишина, таблетки. В полпятого, со слегка подгибающимися от усталости ногами, она выползла из-за компьютера. Двадцать восемь с половиной килознаков — недурно. Пара глотков воды в пересохший рот — и лицом в подушку, рядом с сопящей Алисой. Чем заняться мрачным ноябрьским утром выходного дня, когда с неба косо летит снег, превращаясь на земле в слякоть? Учитывая, во сколько Ольга легла — дрыхнуть с закрытыми занавесками. Продрав глаза, она привычно посмотрела на экран телефона — ого, 10.55. Голова — чуть тяжёлая, но боли не было. Чудо. Спеша поделиться своим открытием с Алисой, которая давно встала и уже сидела за компьютером, Ольга натянула домашние штаны и майку. Обняв Алису за плечи и чмокнув в ушко, она сказала: — Доброе утро, Алисёнок... А я, похоже, снова могу слушать музыку без последствий. Плечи Алисы показались Ольге какими-то поникшими, вялыми на ощупь, а улыбка едва приподняла уголки губ. — Я рада за тебя, Оль. Здорово. — Голос её прозвучал тихо и невесело, совсем не соответствуя сказанному. — Эй... — Ольга приподняла её лицо за подбородок, встревоженно заглянула в глаза. — А чего хмурая такая с утра? Как себя чувствуешь? Болит что-то? Та вздохнула. — Сегодня результаты конкурса вывесили... — Да? А я и забыла уже, когда они там должны были... — Ольга перевела взгляд на экран, не в силах сдержать зевок: проснувшийся мозг требовал кислорода. — О-о-о-хо-хо... И что там? — Сама видишь, — тихо, уныло ответила Алиса. — «Проклятого Лорда» в списке победителей нет. Только Алисино разочарование и огорчало Ольгу, заставляя сердце сжиматься от нежного сострадания. Больших ожиданий у неё не было, поэтому... ничего не изменилось. Не случилось трагедии, не рухнули планы, жизнь не потеряла смысл. Всё осталось на своих местах. Ведь самое главное было рядом, пусть сейчас и слегка похожее на печального воробышка. — Ну и бог с ним. Не расстраивайся, солнышко. — Ольга ласково ткнулась носом в Алисину щёчку, чмокнула в бровь. — В шорт-лист-то он попал. Быть в десятке лучших — тоже неплохо. Алиса не разделяла спокойствия Ольги. Она болела душой за книгу даже больше автора — и расстроилась тоже намного больше. Весь день Ольга пыталась как-то подбодрить её, успокоить, но без особого успеха. Она дописала первую главу второго тома. А вместе с ней родилось и решение. — Алиса, я обещаю, что буду думать и искать другие способы, — сказала она. — Я займусь этим. Что-нибудь придумаем, не расстраивайся. Ты права, Убийца Смысла — пройденный этап. Надо двигаться дальше. После того, как ты вложила в это столько своих сил и времени, я просто не имею права сдаваться и опускать руки. Не имею права тебя подводить. Они сидели, уютно угнездившись на диване. Свернувшаяся в её объятиях Алиса, положив голову ей на плечо, проговорила: — А я, наверно, больше не буду писать... Мои рассказы — заурядные. В них нет чего-то особенного, мощного, цепляющего. Наверное, всё-таки правду говорят: критик — это писатель-неудачник. — Алиса издала грустноватый смешок, уткнулась в плечо Ольги, прижалась щекой. Ольга долго молчала, прижимая её к себе и касаясь губами её волос. Слова очень трудно рождались — огромные, как глыбы. Воистину, легче было роман написать, чем подобрать одно из них. — Ты сказала, что «Проклятый Лорд» для нас — больше, чем книга. Наверно, ты права. А ещё ты для меня — больше, чем бета. Ты — центр моего мира, моё Солнце, моя радость. На тебя опирается всё лучшее, что есть во мне. Без тебя ни одного слова из этой книги не появилось бы. Да и сама я без тебя не жила бы, а существовала. В каждой строке этой книги — твоё присутствие, твоя любовь, твоё тепло. При всей своей мрачности, эта книга наполнена твоим светом. Она появилась благодаря тебе. Гениальность — не в том, что ты пишешь. Твой гениальный дар — в том, что ты делаешь со мной. В том, на что я становлюсь способна рядом с тобой. И по большому счёту, это ты — настоящий создатель всего этого, а не я. Это твоя книга, Алиса. И те, которые ещё предстоит написать, тоже будут твоими. За ними стоишь ты. Если ты думаешь, что этого мало, то ты ошибаешься. Это очень много. Не просто много — это вообще всё. Алиса подняла к Ольге лицо. Губы подрагивали в улыбке, а по щекам из ласково сияющих глаз катились слёзы. Свет этих глаз проникал в грудь и тепло щекотал сердце. — Оль... — Неукротимый всхлип заставил её замолчать, она махнула рукой и просто обняла, прильнув и уткнувшись. * Подписчики Убийцы Смысла были удивлены изменением авторского ника: теперь он именовался У. Смысловым. Шутники и острословы гадали: «А что значит У.? Ульян? Устин?» Предлагались варианты: Уильям наш (но не Шекспир), Улукбек, Умар, Усама и Ури. А ещё Улег, Унтон, Увгений, Угорь, Улександр, Уркадий, Улексей и Ундрей. Некто Kon-V-Palto написал: «Ueban)) Proshu proshcheniya za translit, ya ne v Rossii))» Новая информация в профиле У. Смыслова гласила: «Бессмысленный и беспощадный. Кофеман, мясоед. Матерюсь, курить бросил. Тролль и алисоцентрик. Если в моих текстах вы вдруг увидите разумное, доброе, светлое и вечное, все претензии — к моей жене и бете А. Зазеркальцевой». Часть 2. Прошлое окликает 1 Алиса подставляла бледное после зимы лицо майскому солнцу, жмурясь с улыбкой. Яблоневый лепесток, сорвавшись с ветки, упал ей на нос, и она смахнула его. По-летнему тёплая погода позволяла раздеться, и она сидела в складном шезлонге в светло-бежевых шортах и топе на тонких бретельках. Ольга возилась у гриля под навесом, следя за шашлыком; тут же поджаривались шляпки свежих шампиньонов, нафаршированные луком и сыром. В ведёрке с ледяной водой из скважины охлаждалась бутылка красного вина. Температура у этой водицы была ниже, чем в камере холодильника. Ольга сняла дачу на все летние месяцы, и они с Алисой перебрались сюда из квартиры, забрав кое-что из спортинвентаря — не самое громоздкое. Одноэтажный домик, облицованный виниловым сайдингом под деревянный брус, вмещал две комнаты и крошечную кухоньку с газовой плитой и кирпичной дровяной печью; снаружи, в укромном углу между стеной дома и забором, располагалась летняя душевая кабинка самой простой конструкции — каркас, обтянутый влагонепроницаемой тканью. Была на участке и банька — на вид старенькая, но добротная. Около дома росли фиолетовые ирисы, два пышных куста сирени и чахленький кустик азалии, а из плодово-ягодных посадок — одна яблоня, пара кустов чёрной смородины, запущенный маленький малинник у забора и три вишнёвых деревца. Дача предназначалась преимущественно для отдыха, а не для урожая, оттого и выглядели шесть соток пустовато. Пространство под грядки изрядно заросло травой, а посередине на небольшой деревянной площадке стояла прямоугольная беседка с дровяным грилем и обеденным столиком. Мята и мелисса росли повсюду, как сорняки, обещая летом превратиться в целые душистые заросли. Ольга поинтересовалась у хозяйки-пенсионерки, планирует ли та приходить за урожаем, но та махнула рукой: — Да какой там урожай, кусты старые, ничего уж на них не вырастает почти. Вишня-то — та от соседей приползла, она ж под землёй отростки пускает. Если где какая ягодка вырастет — себе забирайте. Ольга полюбопытствовала также насчёт грядок, и хозяйка ответила, что они вольны выращивать для себя всё, что им угодно. От травы только почистить участок надо — и можно сажать. На том и сговорились. Оплату, надо сказать, старушка запросила вполне приемлемую. Сын её уехал за границу по работе, внуков на дачу палками не загонишь, а у неё самой — уж ни здоровья, ни сил. Проводного интернета в дачном посёлке не было, но мобильный довольно уверенно ловился, и Алиса не собиралась отказываться от работы летом. Она вообще работала без отпусков, с одним-двумя выходными в неделю. Зато Ольга наконец-то взяла двухнедельный отпуск — первый за последние четыре года. Правда, ей иногда звонили подчинённые по рабочим вопросам; обычно удавалось всё выяснить по телефону, но пару раз пришлось съездить лично и утрясти возникшие проблемы. Это раздражало и не давало до конца расслабиться, погрузиться в атмосферу отдыха. Этакий «недо-отпуск» получался: вроде и дома находишься, но работа маячит на горизонте, то и дело отвлекая от творчества или возни на участке. На то, чтобы переключиться обратно в отпускной режим, выбросить всё неуместное из головы и выдернуть занозу беспокойства, тоже требовалось время. Вчера, после очередного такого звонка, Ольга сердито сказала: — Ребят, ну вы там что, дети малые? Может, вам ещё сисю дать и колыбельную спеть? Я в отпуске или где? В общем, звоните, только если что-то чрезвычайное и без меня реально не обойтись. С другой стороны, если эти «младенцы» накосячат, разгребать потом... Ай, да чёрт с ними. Отпуск у неё или что?! Непосредственное начальство, к счастью, Ольгу не беспокоило. Ну да, потому что оно уже и само могло в кубики поиграть. Только мультики ему включить — и всё. А лучше — планшет с интернетом сунуть. Но вот с туалетом — проблема. Стоило Ольге уединиться на работе в «кабинке для медитаций», как сразу — звонок сверху. После четвёртого или пятого такого совпадения она на него поставила прикольную мелодию — сначала мультяшная песенка про улыбку, а потом требовательный детский вопль: «Ма-а-ма-а-а!!!» Зато голос у неё, когда она брала трубку, всегда был весёлый и улыбчивый. Потому что трудно сохранять серьёзность, когда после такого звонка в динамике бубнил мужской баритон. Цветущая яблоня засыпала землю снегом лепестков: выложенная плиткой дорожка от домика до беседки с грилем была усеяна белыми кружочками — как конфетти. Ольга сняла шампуры с мясом с огня и переложила на блюдо, чтобы шашлык немного остыл. Шампиньоны поджарились, сыр в них расплавился и стал тягучим. Прислонившись плечом к столбу, Ольга любовалась загорающей Алисой. Та, почувствовав её взгляд на себе, открыла глаза и улыбнулась. — Уже готово? — Ага. Только горячее ещё. Бровь Алисы приподнялась, изогнувшись кошачьей спинкой. — Я хочу кое-что погорячее... — И что же? — Ноги Ольги мягко прошли по дорожке, пальцы тыльной стороной суставов коснулись Алисиной тёплой щеки. Рука Алисы вцепилась, потянула, заставляя Ольгу присесть. Губы шевельнулись, обдавая дыханием: — Тебя... Розовые от солнца щёчки с нежным пушком, милый подбородок. Рот Ольги в миллиметре от касания повторял изгибы. — А тебе голову часом не напекло? — спросила она. В её глазах смеялись ехидные, подначивающие чёртики-тролли. Зрачки Алисы вспыхнули очаровательно-гневным пламенем. — Что?! Хамить изволите?! Возмущение не успело взорваться — утонуло в поцелуе. Сначала кулачок Алисы пару раз протестующе стукнул Ольгу по плечу, потом разжался, рука обхватила полукольцом объятия — разгорячённая, чуть влажная кожа локтевого сгиба. Звонок ворвался в их уединённое слияние бодрым, нагловато-назойливым звуком. У Ольги вырвался рык. — Если это опять «детки», я им... — начала она. Но звонили не с работы. Это был Лёха. Ольга встретила его на улице дачного посёлка случайно: тот выгружал из багажника машины рассаду помидоров и передавал поддоны с горшочками в руки пожилой даме с грушеобразной фигурой, в голубых брюках от спортивного костюма и в яркой синтетической косынке, переливавшейся всеми цветами радуги. Несмотря на солидный возраст и внушительную комплекцию, передвигалась она довольно бодро. — Осторожно, не сломай! — строго приговаривала дама. И, сменив тон с властно-сурового на ласково-сюсюкающий, обратилась к рассаде: — Кто у меня тут такие халёсие помидороньки? Кто у меня тут такие умницы-красавицы? Повяли, бедненькие... Ну, потерпите, скоро уж сядете на своё место, в тепличку... У дамы поддон с «помидороньками» приняла по эстафете жена Лёхи — невысокая полненькая блондинка со смешливыми ямочками на круглых щеках. — Мам, ну как будто они тебя понимают! Грушевидная дама поучительно ответила: — Растения всё чувствуют! Всё понимают! И растут лучше, когда к ним с лаской... Ольга и не знала, что дача Лёхиной тёщи располагалась по соседству — через три дома. Бывать ей доводилось только на даче его матери — в другом садоводческом товариществе, километрах в пятнадцати отсюда. Тогда ещё был жив Саня, и они всей четвёркой «мушкетёров» сиживали за шашлыком, винцом и кое-чем покрепче в такие же вот погожие деньки — теперь уже целую вечность тому назад... А Лёха тем временем заметил и узнал Ольгу. Его круглое, бронзово-красноватое лицо (и когда он в мае загореть-то так успел?) тут же осветилось радостной улыбкой. — О, привет, Оль! Какими судьбами тут? Они обменялись крепким рукопожатием. Лёха даже приобнял Ольгу, глядя на неё своими небольшими серыми глазами с искренней дружеской приязнью. — Привет... Да вот, дачу тут, неподалёку, на лето сняла, — сказала Ольга. — Значит, соседями будем! — обрадовался Лёха. В выгрузке рассады возникла пауза. Спохватившись, Лёха представил тёще Ольгу: — Это Оля, моя однокурсница, учились вместе когда-то. Ольга не была близко знакома с его семьёй; несколько раз мельком видела лишь супругу и маму, пару раз — детей. Лёхину тёщу, Лидию Сергеевну, ей довелось лицезреть впервые. Дабы не стоять в праздности, Ольга принялась помогать вынимать из машины рассаду, действительно слегка поникшую в нагретом багажнике. — Сама-то как? Дела, здоровье? — при родственниках чуть понизив голос, поинтересовался Лёха. Ольга так же сдержанно и кратко ответила: — Всё пучком, братуха. Всё пучком. — Ну и слава Богу, — с сердечным теплом в голосе отозвался друг. Он слегка полысел, отрастил небольшое круглое брюшко, вид у него был вполне цветущий и лоснящийся, откормленный. В проёме открытых ворот видна была часть участка; двое мальчишек устроили щенячью возню — кто кого поборет, у кого больше силушки богатырской. Всё бы замечательно, вот только их ноги беспечно топтались в опасной близости от бабушкиного лука. Не по возрасту зоркий глаз Лидии Сергеевны издали заметил угрозу. — Сеня! Женя! А ну-ка, не топчите мне там грядки! — зычно и грозно прогремел её поставленный, командирский голос. Вся рассада была выгружена, Лидия Сергеевна устремилась на участок — призывать к порядку расшалившихся внуков. — Вместо того чтоб грядки мне топтать, взяли б лучше лейки да полили их! Сеня! Ты не видишь, куда ступаешь? Там же капуста! Ольга усмехнулась: — Помнится мне, у твоей мамы тоже дача... Между двумя разрываешься? — Ой, и не спрашивай, — махнул рукой Лёха. — Пашу, как раб на галерах. На тёщину «фазенду» помидоры отвези, матери — огурцы с кабачками, помидоры-то она уже посадила... Грядки вскопай, забор отремонтируй, крыльцо покрась — хоть клонируйся, чтоб и туда, и туда успеть. И-эх! Стало ясно, откуда загар: он уже вовсю трудился на свежем воздухе, да ещё и на два фронта. Лёхе явно хотелось пообщаться, но дела звали, а точнее, тёща — сажать помидоры. На минуточку выглянула его пухленькая и милая, улыбчивая супруга Ира — поздороваться как следует. Она гостеприимно пригласила Ольгу в дом, но та с улыбкой отказалась. — Короче, Оль, созвонимся, — сказал Лёха. — Надо встретиться, посидеть, за жизнь потрындеть... — И добавил чуть тише и грустнее: — Сашку помянуть. — Обязательно, — кивнула Ольга, ощутив в груди отзвук невесёлого эха, раскинувшего холод тоскливых мурашек по лопаткам. Невидимый палец поглаживал спусковой крючок. Ещё не нажимал, нет, просто издевательски играл с оружием. Сгибался-разгибался: нажму — не нажму? Жуткий клоун с раскрашенным лицом Джека Николсона, с его «фирменным» чокнутым выражением. Если нажму, тебе вынесет мозги, хи-хи-хи. Стало зябко посреди майского тёплого дня. Она писала всё это в «Исповеди», рассказывала Алисе про Саню. Но тогда было иначе. Тогда Алисина тёплая сила поддерживала её, и она смогла облечь эту боль в слова, не сорвавшись в пучину тьмы. Алиса держала её голову над тёмной водой, и она не захлебнулась. Но Лёха и Димыч — живые свидетели. Они тоже видели это. Но ведь они как-то справились? Пережили? У неё одной башню сорвало. Впрочем, башня шаталась и до того, но этот грёбаный байк, унёсший жизнь Сани, нажал на курок. Этот жуткий хруст. — В общем, как эта канитель помидорная кончится, я звякну, лан? — улыбнулся Лёха — этакий человек-смайлик, круглолицый, щекастый, ходячий позитив. В его глазах не было издёвки, он не тыкал в неё палочкой — просто был на это неспособен. Лёха и издёвка? Я вас умоляю. Он прост как пять копеек, от него подвоха ждать — всё равно что требовать от пятилетнего ребёнка защиты диссертации. Ольга всё это время улыбалась, хотя в какой-то момент её улыбка стала смахивать на гримасу боли. Как у того седого дяденьки по имени Гарольд, который стал интернет-мемом. Но она не смогла заорать Лёхе: «Нет! Не трогай меня!» Вместо этого её губы проронили тихо, глуховато: — Давай. Жду звонка. Вспомнив, Лёха поделился радостью: — А у меня Ирка третьего ждёт. Пока непонятно, кто — мальчик или девочка... Но я так думаю: двое пацанов уже есть, девчонку бы надо! — Это уж как Бог пошлёт, — улыбнулась Ольга. — Поздравляю, брат. — Оно понятно, что Бог... Но всё равно дочку хочу, — сказал Лёха. — Ну... Увидимся! В тот день Ольга была неестественно весёлой — сыпала шутками, смеялась, окатила Алису брызгами: тогда была первая пробная подача воды (кроме колодцев и скважин на некоторых участках, всё садовое товарищество снабжалось водой для полива из реки). Ольга прилаживала насадку-распылитель на шланг и, дурачась, направила струю на Алису. Та как будто не обиделась на её выходку, но в её зрачках блеснули тревожные искорки. Наверно, беспокоилась: уж не приступ ли? Нет, спала Ольга по шесть — шесть с половиной часов, это был признак нормы. Только к вечеру она угомонилась. Сидя на крыльце, она подставляла лицо насыщенно-оранжевым закатным лучам, а в душе надрывно звенела тоскливая струнка. Высоко, тонко, пронзительно. Вся дневная энергия как в землю ушла, тело наполняла лень, тяжесть и апатия. Но внешне это выглядело, как лёгкая задумчивость. Алиса села рядом, прильнула к плечу, и стало как будто чуть легче. Небо высокое, светлое — не дозовёшься, не пробьёшь его безмятежность, светло-ангельскую, возвышенно-умиротворённую, неземную. Уже не услышит. Саня, дружище, как же больно. Если б ты знал, если б ты знал... * Когда Ольга предложила летом пожить на даче, первой невольной реакцией Алисы было: «Ой, ты что! В копеечку, наверно, влетит...» Но Ольга сказала, что нашла недорогой вариант, который они вполне могли потянуть по деньгам. И это со стороны Алисы была не просто прижимистость или скупость. Авантюры, неосторожные денежные траты, беспечность — нехарактерные для Ольги черты в нормальном состоянии, но вот в ненормальном... После той «кабачковой» депрессии у Ольги пока больше не было эпизодов — Алиса немного расслабилась и чуть выдохнула, но пуганая ворона, как известно, куста боится. Алиса с содроганием вспоминала то ощущение тоскливой беспомощности. Истекала последняя неделя до конца подачи работ, но Алисе было уж и на конкурс плевать... Лишь бы Ольга вообще выкарабкалась. Лишь бы её глаза ожили, стали прежними. Лишь бы из них ушла та жутковатая пустота. Четыре дня на зелёном чае, без крошки пищи, без душа, не меняя одежды и белья. Изредка, почти ползком — в туалет. Алиса связалась по Скайпу с Софией Наумовной; руки тряслись, она еле попадала по нужным клавишам. Врач велела поднести веб-камеру к лежащей Ольге. Посмотрела. И сказала: — Придёт в норму через пару дней. Следите за ней. Она не отмахнулась, просто с точностью до дня предсказала выход Ольги из этого состояния. Но это были адские два дня. Тёмные, тоскливые, затянутые серой пеленой. Ольга была где-то на дне пропасти, и Алиса находилась там же. Заваривая чай, она была там. Работая за компьютером, лежала на дне рядом с Ольгой. Груз тьмы придавил Ольгу, как огромная глыба. Алиса, слишком маленькая и слабая, чтоб её поднять, всё-таки скреблась, пытаясь хоть подкоп под эту глыбу сделать. Прорыла, просунулась под неё частично. Хоть одним плечом, одной рукой облегчить. Чтобы сдавленная грудь Ольги могла подниматься хотя бы на сантиметр выше. Уже чуть больше воздуха. Всё это, конечно, образно и фигурально. Но глыба чувствовалась, даже когда Алиса тащила пакет с продуктами. Смысл? Ольга ведь всё равно не ела, ей самой тоже кусок в горло не лез. Просто нужно было что-то делать. Что-то привычное. Чтоб Ольга слышала шум воды, свист чайника. Чуяла запах овсяного печенья с корицей — пышного, воздушного и мягкого внутри. Алиса тогда два килограмма испекла — на нервной почве. Выпустила пар, называется. А потом не знала, куда такую гору девать. Доедали они его, наверно, недели три — после того, как Ольга пришла в себя. Увидев результат Алисиной кулинарной «психологической разгрузки», она молча вытаращила глаза. А Алиса, смущённо посмеиваясь, потёрла затылок: «Чёт психанула я, ага. Сама в шоке». Ольга вернулась, вышла на работу, но писать смогла не сразу. Да и бог с ней, с книгой. Главное — вернулась. Хотя на самом деле, конечно, Алиса не могла махнуть рукой на «Проклятого Лорда». Просто он на время ушёл в тень, а потом потихоньку вернулся. Без него — никак. Он стал их с Ольгой частью. Жизни, души? Чувство собственной беспомощности — отвратительно. Слабость, пушисто-котёночья, дрожащая. Вот что запомнилось Алисе. Глупо было говорить оптимистичные жизнеутверждающие вещи, гладить по голове и обнимать. Просто бесполезно. Губа Ольги вяло приподнималась, как у волка, оскал блестел, а глаза — пустые. Оставалось только молча быть рядом. Чайником, стуком клавиш, шуршанием системного блока. Запахом чая с жасмином. Вовремя закрытым в грозу балконом. Алиса знала, что делать с собственным телом, как работать с мышцами. Знала каждый свой сантиметр и сустав. Годы работы над собой, годы тренировок и упражнений. Но тут... Если б она могла, она бы выдернула Ольгу из этого кокона. Если б знала, как. Но Ольга там, в коконе, хотя бы слышала чайник, тихое пощёлкивание компьютерной мыши, шум воды из крана. Каждый звук говорил ей: «Алиса здесь. Ты — дома, в безопасности». Алиса мысленно протягивала ей туда ниточку, один конец которой крепился к её собственному сердцу. И рука Ольги ухватилась за нить. ...Алиса сама всё ещё раз разузнала об этой даче, проверила. Оказалось — правда недорого, никаких подвохов. «Верь в меня, верь, что я в своём уме». Верь, но проверяй. Внутренним локатором души Алиса насторожённо ловила малейшие нюансы настроения Ольги, вздрагивая от каждого условного «шороха». Она знала не только «трещинки». По линии сложенных губ она читала, чувствовала: норма или нет. По частоте моргания могла отличить оттенки внутреннего состояния Ольги. По проницательности она почти сравнялась с Софией Наумовной, лишь не могла точно предсказать длительность того или иного эпизода. Но Ольга сейчас спала по шесть часов, а значит, всё было пока в норме. Начиная с трёх — уже тревожный звоночек. А пока... Пока Алиса ступила на немного заросший сорняками участок, залитый солнечным светом. Яблоня набирала цвет, сирень уже цвела, и Ольга с улыбкой склонила одну из душистых веток поближе к лицу Алисы. Туалет стоял во дворе, имелась скважина. В стиральную машинку с ручным управлением приходилось заливать воду ведром. Чердак оказался тоже обставлен под жилую комнату: старая металлическая кровать явно советской эпохи, деревянный стол с клеёнчатой скатертью и скрипучим, немного шатким стулом, сплетённый из пёстрых тряпичных обрезков круглый коврик. Печная труба — прямоугольной колонной, два оконца. Ящики с хламом, старая раскладушка, подвешенные к скатам крыши пыльные веники хрупкой травы, уже давно потерявшей свой аромат. Мелисса? Алиса растёрла сухой листочек между пальцами... Ничем особенным не пахло, только пылью. Ольга между тем присела на стул... Что-то предательски заскрипело, крякнуло, ножки подкосились, и его хрупкий, старческий остов начал складываться — как-то сплющиваться, что ли. Ольга еле успела соскочить. — Уоу! — вскрикнула она, балансируя в забавной позе на полусогнутых ногах. И добавила иронично: — Пятьсот мильёнов просмотров на Ютубе, смотреть всем! «Убийца Смысла. История одного падения». Алиса не удержалась от смеха. А Ольга, присев на корточки около четвероногого калеки, вздохнула сочувственно: — Он слишком стар для этого дерьма, да. Поиски инструментов в ящиках с барахлом заняли минут пятнадцать и увенчались успехом. Приставив гвоздь к нужному месту и занося над ним молоток, Ольга сказала: — Лисён, заткни уши на всякий случай. Русский язык всё-таки велик и могуч... особенно когда саданёшь по пальцу. Вогнав несколько гвоздей, она кое-как укрепила хлипкую конструкцию. Присела, проверяя. — Внимание, смертельный номер! Производится приземление попы-испытателя... Барабанная дробь! Не повторять, опасно! Стул выдержал. — Ну вот, а то как-то неудобно перед хозяйкой. Может, это был её любимый стул? А тут приехала одна... гм, тяжёлая задница, и стульчику пришёл капец. И заметь, Убийца Смысла на уроках труда вовсе не табуретки делал, а варил борщ и пытался сшить какую-то фигню из старой занавески. — Ну и как, получилось? — поинтересовалась Алиса, вытирая выступившие от смеха слёзы. — Получилось сшить чехол для задницы ну очень нестандартной формы, а юбку — нет, — усмехнулась Ольга. — Тем более, что юбок ваш покорный слуга потом вообще не носил. И борщ тоже был сомнительной съедобности. Бедные пацаны нашего класса! Им ведь потом всё это жрать пришлось. Ну, обычай такой дурацкий — мальчиков приглашают к девочкам на урок... Вот где была жесть! Им надо памятник поставить за героизм. Некоторым — посмертно, — добавила она со смехом. Из города они привезли с собой кое-что из спортивного инвентаря для занятий, а из кухонной техники — только мультиварку и кофемолку. Кофемашину на тесной кухоньке просто негде было ставить, и они решили обойтись туркой. Изредка Ольга пила молотый в растворимом, весьма недешёвый, но всё же предпочитала зерновой кофе. Молотый в растворимом — это на безрыбье, если уж никакого нет. Еду готовили немудрёную. Завтрак — яйца, поджаренный хлеб, кофе-чай; на обед какое-нибудь несложное блюдо — плов в мультиварке, курица, мясо в духовке, котлеты из курицы и индейки (запасом последних они забили почти всю морозилку небольшого дачного холодильника). Картошка старого урожая продавалась уже дряблая, так что гарниром служили гречка или рис. Ужин — то, что осталось от обеда. Иногда — творог. Чем проще, тем лучше. Это в городской квартире можно возиться с разносолами, перемывая при этом гору посуды, а тут при отсутствии водопровода это было не так удобно. Имелись, впрочем, два водонагревателя: один, поменьше — для мытья посуды и рук, второй, побольше — для летнего душа. Без «наворотов», самые простые. В первую ночь Алисе не очень хорошо спалось на новом месте. Комары ещё не особо донимали, но какая-то космическая, звёздная бессонница наполняла и небо, и её саму. Ольга посапывала на раскладном диване в одних чёрных трусиках, с обнажённым туловищем: было по-летнему тепло и душно. Они взяли с собой из дома свои подушки, одеяло, постельное бельё. Алиса захватила даже ароматные саше, к которым питала особое пристрастие и которыми всегда перекладывала чистые вещи в шкафу. Это она переняла от бабушки, которая использовала для этого душистое мыло — ещё советское, восьмидесятых годов. Оно невероятно долго сохраняло запах, а саше выветривались гораздо быстрее, и Алиса капала внутрь эфирные масла — жасмина, лаванды, иланг-иланга, апельсина, грейпфрута, герани. Запахи помогали почувствовать себя дома. Что-то звериное в этом было. Как у кошки. Она долго привыкала после переезда к Ольге. Да, она привязывалась к месту. Территория. От наволочки пахло лавандой и жасмином, это успокаивало, но сон не шёл. Непривычная тишина: не слышно машин. Алиса осторожно встала; трость с подлокотником стояла у дивана, но она обошлась так. Держась за стену, подобралась к окну. Темнота — тоже непривычная. В открытую форточку, касаясь лба Алисы, струился весенний сладкий воздух. Ах, сирень... Вдыхать этот щемяще-нежный аромат можно было бесконечно. Диван тоже непривычен, жестковат. И запах... Нет, не неприятный, просто чужой. Неизвестно, кто на нём сидел или спал. Как будто чистый на вид. Но обязательно застилать своей простынёй, мало ли. Стол у окна в темноте: сирень в вазе от Ольги. Небольшой букет: Алиса попросила много не срезать, жалея цветы, чья судьба — увянуть. Пусть уж благоухают на ветках, живые. Усталость всё-таки взяла своё, и она легла. И уснула неожиданно скоро. Утром Алиса разминалась на открытом воздухе, расстелив коврик для упражнений на траве. Она занималась с эластичной лентой и с гантелями, яблоневые бутоны чуть колыхались в розовым отблеске рассвета. Ольга с секундомером на наручных часах варила яйца всмятку — ровно полторы минуты, а взгляд Алисы блуждал по участку. Ей не терпелось расчистить от травы землю под грядки и посадить лук, петрушку и укроп, салат и редис. Идея вырастить свою зелень, раз уж они тут на всё лето, была очень заманчива. Алиса уже пробовала выращивать кое-что на подоконнике, но настоящая грядка — совсем другое дело. Солнце и воздух! А в пустую теплицу можно было бы посадить немного помидоров и огурцов, только рассаду придётся купить. Они позавтракали, и Алиса принялась тормошить Ольгу, которая после еды с некоторой ленцой расселась на крылечке в лучах солнца: переваривала и размышляла о чём-то. От её губ пахло кофе: задумчивый поцелуй. — Сейчас, Лисён, пять минуток. — И опять задумалась. Может, она смотрела «фильм в голове»? Очередная глава про Гая... Что ж, это — святое. Алиса оставила Ольгу в покое, а сама, прихрамывая, прошла через весь участок — к сарайчику, где хранились инструменты, пакеты со старыми удобрениями — выцветшие и пыльные. Трава ещё невысокая, лопаты будет достаточно для борьбы. А кое-где и просто тяпки. На месте сидеть не хотелось, внутри будто какой-то моторчик вырабатывал энергию, и если её не выплеснуть... В итоге она нашла себе занятие: срезать сухие малиновые ветки. — Шило кое у кого в одном месте, — засмеялась Ольга, поднимаясь со своего солнечного, насиженного местечка. Почва оказалась плотной, тяжеловатой, лопата входила в неё трудно. Одуванчики — жёлтыми пушистыми кружочками; некоторые ещё не раскрылись, только-только вылезли. Комья падали, Ольга рубила их, рассекала, измельчая. Кряхтела, выкапывая одуванчики и подорожник, пырей, крапиву, парочку кустиков мелиссы... — Ой, мелиссу только не выкидывай! — встрепенулась Алиса. — Её надо пересадить в другое место, пусть растёт! Будем потом сушить и чай пить. Себе она тоже нашла дело по силам: подвязывала вольно раскинувшиеся и свесившиеся до земли кусты малины к старым, кое-где поломанным шпалерам. Потом, надев перчатки, ползала в малиннике и выдирала молодую крапиву. Опиралась Алиса на здоровую руку (более ответственная задача — поддерживать вес тела), а крапиву драла второй, захватывая жгучую траву тремя пальцами. Лёгкий холодок дрожи пробежал вдоль позвоночника: не судорога, а так, напоминание. За последний год состояние не только не ухудшилось, но, как ей казалось, даже стало немного лучше — всё благодаря упорной работе над телом и лечению. Мизинец с безымянным, заразы такие, не всегда участвовали в захвате крапивы (всем лежать, листья за голову, лицом в землю!), но иногда всё же делали занятой вид. Мол, ага, и мы тоже. Подстелив на землю старое детское одеяло, обнаруженное в ящике с хламом, Алиса сидя втыкала в готовую грядку купленный накануне лук-севок (корешками вниз! — пару раз перевернула). Ольга, вспотевшая от работы, опиралась на лопату, и в уголках её глаз притаились лучики улыбки. На майке проступили тёмные пятна влаги, прядки волос прилипли ко лбу. Мелисса была пересажена, кустики обильно политы — в стороне от грядок, в полутени кустов смородины. Уличный термометр показывал двадцать два градуса. Присев на перевёрнутое ведро, Ольга пила сваренный Алисой кофе, волосы на висках влажные. Лучиков её взгляда Алиса ждала, как солнышка. И всегда дожидалась, получала желаемое, и сердце откликалось волной чего-то огромного, светлого, крылатого. У сердца — крылья. Алиса пила чай, сидя на одеяле в тени Ольгиной фигуры, как под крылом. Надёжно и спокойно было ей, рассеялись остатки тревоги, забылись страхи, даже то чувство кабачковой беспомощности стало далёким, нереальным сном, растворяясь в безоблачной небесной синеве. Кажется, солнечный свет уменьшает депрессию? Вряд ли панацея, но пусть хотя бы так. Не повредит уж точно. И солнце щедро лилось сверху на Ольгу, на её открытые плечи, спину, шею. Бицепсы в расслабленном состоянии не так уж выпирали, но сила в очертаниях чувствовалась всё равно. Красивые руки. Делала становую тягу со штангой в шестьдесят кило; для неё поднять сорок четыре килограмма Алисы — раз плюнуть. Алисе нравилось, как проступали вены под кожей, как золотился пушок на предплечьях в солнечных лучах. Эти руки обнимали бережно, но крепко. Светлые пряди блестели сверху, бока и затылок были русыми: в марте Оля решила наконец закрасить седину. «Выглядеть по-человечески». Морщинки у неё были только в уголках глаз, так что окрашивание пошло ей на пользу, сразу минус пять-семь лет. Косметикой она не пользовалась вообще, не любила даже брови выщипывать, но Алиса укладывала её под лампу и орудовала пинцетиком. (Кстати, неплохая регулярная тренировка мелкой моторики для неё самой). Ольга только шипела, морщила брови и вполголоса говорила: «Ау». С зубами тоже было много хлопот. Курение и кофе сказались не лучшим образом: кариес и желтизна, камень. Но постепенно со всеми проблемами справились: лечение, чистка, отбеливание — и улыбка Ольги теперь сияла не хуже, чем у кинозвёзд. Это заняло около года. Была ли во всём этом заслуга Алисы? Она предпочитала не превозносить себя. Но выглядеть Оля и правда стала гораздо лучше, и больше всего пользы приносила физическая нагрузка. Ну и отказ от курения, что уж там. Всё это Оля сделала сама. Но не будь Алисы — сделала бы?.. Алиса гнала червячков самодовольства. Она просто радовалась и любовалась Олей. И гордилась ею. Если поставить рядом фотографии «до» и «после» — разница казалась поразительной. Дров, кстати, на момент заселения на дачу не было, и Ольга на всякий случай нашла в интернете объявление о продаже. Меньше одного кубометра не продавали, пришлось взять — уже колотые, в мешках. Может, и не так часто будет возникать в них надобность летом, но для бани сгодятся. Алиса парилась в настоящей деревенской бане очень давно, у бабушкиной старшей сестры, ныне уже покойной бабы Лены. Ей вспоминалось то ощущение чистоты, расслабления и какой-то лёгкой, не беспокоящей пустоты. Как перезагрузка души. Всё с чистого листа: мысли, чувства, намерения. Трудовой день получился хороший: траву если и не уничтожили, то, по крайней мере, неплохо припугнули, вскопали и засеяли пять грядок; Алиса обнаружила в сарае побелку для деревьев и покрасила ею ствол яблони. Даже осталось немного на вишню. Сразу стало как-то по-весеннему чище, радостнее. С банной печкой справились. Алиса капнула немного пихтового масла в воду — для душистости. После бани выпили по пол-литра травяного чая, зверски проголодавшаяся Ольга захотела мяса. В морозилке помимо вездесущих котлет нашлись стейки из свинины — овальные, толщиной полтора сантиметра, в самый раз для эскалопа. — А не опробовать ли нам гриль? — подмигнула Ольга. Испытания прошли успешно. Спиртное не требовалось, лёгкий хмель и так плавал в голове, делая краски ярче, обостряя зрение. Цветущие яблоневые ветки покачивались в закатных лучах, удивительно чёткие, живые, настоящие. Сколько мегапикселей? Никакой камере и не снилось такое разрешение — под названием «жизнь». Каждая Олина ресница, каждый волосок в аккуратно выщипанных Алисой бровях. Хотелось впитывать эту чёткость, купаться в ней, лёгкой и пьянящей, как белое сухое вино. 2 В это утро Алиса увидела первые зелёные росточки на грядках: проклюнулся лук, салат и редиска. Петрушка с укропом пока не высовывались, но они обычно долго прорастают, до двух недель. Вишнёвые деревца покрылись белой пеной цветения и роняли мелкие лепестки на свежевскопанную землю под ними. Вчера Ольга ушла в творческий запой и за вечер написала половину главы — четырнадцатой по счёту во втором томе «Проклятого Лорда». Кровожадный автор воплощал свою задумку: наслал на и без того мрачный мир Гая погодный катаклизм. До сих пор они жили в условиях относительно мягкого климата наподобие того, что царствовал в северном полушарии в X-XIII веках. Но пришёл конец благоденствию: замедлилось тёплое течение Байстрём (отсылка к Гольфстриму), да ещё и солнечная активность понизилась. Резко похолодало. Убило морозом все виноградники на севере, урожай хлеба и овощей замёрз на корню. Разразилась эпидемия чумы. Из-за неурожая и голода зашевелились соседи лорда Гая и двинулись войной на его более благоприятные для жизни земли. Также опасность грозила и землям королевы Инголинды, которые не слишком затронуло похолодание. Королева просила у Гая защиты: ведь она растила их общего сына. Лорд больше не писал ей любовных писем, никак не показывал чувств, и казалось, что они действительно умерли: отдавая Инге свою жизненную силу, Гай отдал и их. Его душа была опустошена. На переговорах о военной помощи они встретились. Взгляд Гая был подёрнут непроницаемым льдом, губы сжаты. Немного дрогнули они, лишь когда в приоткрывшуюся дверь кто-то из служанок впустил маленького Ингрина. Малыш подбежал к матери и уцепился за её руку, робко глядя на сурового воина со шрамами на лице и блестящим круглым черепом. Этого малыша Гай когда-то носил сам. Рука дёрнулась и легла на пустое чрево, в котором что-то заныло. Боль от выкидыша, окровавленное тельце. Гай сделал новую телесную оболочку: её раздвинутые колени, его тяжёлое дыхание около её щеки. Пустые белки её закатившихся глаз. А потом Отец Фуно перевёл туда же жизненную силу и душу младенца. В итоге с малышом всё было в порядке, он просто переселился во чрево Инголинды, но боль, кровь и маленькие хрупкие ручки, уже неживые, на его ладони — это не забылось. И сейчас живой кудрявый мальчик смотрел на Гая большими несмышлёными глазёнками, держась за руку Инголинды. Ребёнок, который когда-то помог своей матери продержаться до возвращения Гая. Тот отомстил коварному интригану лорду Нистейну, вернулся и отдал Инге свою жизненную силу. Глаза Инголинды открылись, а его — закрылись. Она встрепенулась с ребёнком под сердцем, он лёг возле неё бездыханный. В ней — два живых сердца, в нём — одно, застывшее. Когда его жизненная сила перетекла в неё, его накрыли плащом, чтобы она не увидела, очнувшись. Ей помогали сесть, а он лежал на полу, накрытый, уже неживой. Её берегли от потрясения: в ней был его ребёнок. Но Инголинда узнала его руку, видневшуюся из-под плаща... «Гай! Гай! Нет! Гай!» — кричала она, а её уводили прочь, успокаивая. «Если б ты знал, что я пережила тогда, глядя на эту руку, — могла бы сейчас сказать она. — Я бы лучше умерла, чем позволила тебе принести себя в жертву!» Но не сказала. Сложилось так, как сложилось. Сейчас они смотрели друг другу в глаза: он — отдавший для её спасения всё и больше чем всё, она — принявшая, впитавшая подарок. Он — странный, страшный, жестокий, она — любящая его такого. Странного и страшного. «Настал мой черёд отдавать», — шевельнулись её розовые губы, по щекам скатились слёзы. Улыбка и боль. Мягкие лёгкие пальцы заскользили по его шрамам. Его глаза оставались ледяной пустыней. Неужели ничто больше не шевельнётся, не откликнется в нём? «Наденьте это, милорд, и не снимайте никогда», — сказала она, протягивая ему золотой медальон. Она обещала ему защиту в бою. Её любовь спасёт его. Золото мягко сияло на её розовой ладони в отблесках пламени камина, но Гай и пальцем не двинул, чтобы взять дар. «Смею ли я принимать от вас подарки, ваше величество?» Инголинда на миг опечалилась. Её взгляд кричал: «Неужели ты настолько стал глыбой бесчувственного льда?!» А потом какая-то мысль мелькнула в её глазах. Она подозвала сына, присела перед ним и что-то зашептала ему на ушко. Мальчик вскинул на лорда Гая серьёзный взор. Он был его маленькой копией: те же глаза, нос, рот. В последнем, правда, ещё не было той жёсткости — милый детский ротик. Инголинда отдала Ингрину медальон, взяла сына на руки и поднесла к Гаю. Ребёнок вскинул руки с подарком, держа его за цепочку и как бы желая надеть на Гая. И снова утроба Гая ёкнула, заныла, точно оттуда тянулась верёвочка к этому малышу. Она вибрировала и притягивала его ближе, ближе... пока его голова не просунулась в цепочку медальона. А лысиной Гай ощутил поцелуй детских уст. Он вскинул сверкающие глаза, а Инголинда отдала ему ребёнка со словами: «Прошу вас, подержите, милорд, он уже довольно тяжёл». Гай, вместо того чтобы задаться вопросом, почему бы королеве просто не спустить Ингрина на пол, повиновался. Мальчик уже преодолел застенчивость и обнял его за шею. «Батюшка, пообещай мне, что ты будешь его носить всегда». И с губ Гая сорвалось обещание. В следующий миг он понял хитрость королевы: она добилась своего. И назад пути нет: нельзя взять обещание назад. Потому что этот мальчик хоть и был выношен Инголиндой, но незримую пуповину чувствовал и Гай. Тогда он держал на ладони комочек мёртвой плоти с маленькими ручками, но сейчас его обнимали за шею тёплые и живые руки этого малыша. Того самого, что сначала не родился... а потом всё-таки родился. Инголинда не знала тайны Гая, не могла знать, в чьей утробе Ингрин был изначально, но попала в точку. А дальше — белое пространство чистого электронного листа. — Я не умею «про любофф», говорила она, — добродушно поддела Алиса, дочитав. — Это розовые сопли в сахаре, говорила она! А между тем сердечки прекрасных читательниц так и замирают, так и ёкают! Чтобы узнать, будут ли Гай с Ингой вместе, они продерутся сквозь дебри политических интриг и бури батальных сцен! Ольга смущённо взъерошила себе волосы. — Учусь понемногу. У меня достойный наставник. — И, сверкнув шутливыми искорками в зрачках, быстро и крепко чмокнула Алису. На сайте внедрили систему денежного вознаграждения авторов; это новшество долго готовилось и его обещали ввести с прошлого ноября, но ввели после Нового года. По этой системе автор мог оставить часть книги в открытом доступе, а продолжение сделать платным. Тридцать процентов удерживал сайт в качестве комиссии. Ольга выложила первые десять глав первого тома «Проклятого Лорда» под ником У. Смыслов для бесплатного чтения, остальное закрыла под платную подписку. Цену она назначила скромную — семьдесят рублей, двадцать один из которых забирал сайт. Кое-какие авторы запрашивали и по полторы, и по две сотни; но всё равно это было дешевле, чем бумажная книга. Нашлись у этой системы противники, желавшие только бесплатных книг; около трёх с половиной сотен подписчиков Ольги, хлопнув виртуальной дверью, отписались; Ольга узнала много «приятных» вещей о себе: и что У. Смыслов жадный, и что скурвился, но находились и те, кто вступался за автора. «Аффтор, ты не охуел ли? Денех он за свои писульки захотел! Скажи спасибо, шо твою хуйню ваапче читают...» «Аффтырь тоже кушать хочет, — возражали на это. — Он же работал! И не балду пинал, а нормально так работал. Ты, мил человек, ежели тебя за 70 р жаба задушила, иди и сам бесплатно вкалывай. Не хочешь? Денюшку хочешь? То-то же. И ваапче, такая писанина, как у нашего Душегубушки, должна оплачиваться выше! Он совсем мало запросил, скромный. Я бы и 300 р не пожалел за каждый том, не то что эти жалкие 70 деревянных))) А по факту — и того меньше аффтору выходит, патамушта владелец сайта тоже свой кусочек пирога хочет». Оппоненты обвинили автора этого комментария в том, что он — клон У. Смыслова. В общем, словесные баталии разыгрались жаркие: за неделю три темы-болталки по тысяче комментариев каждая ушли в архив. Читатели уже знали, что планировалась трилогия. Всего за страницей У. Смыслова следили десять с лишним тысяч подписчиков — триста пятьдесят отписок по сравнению с этой цифрой не выглядели слишком удручающе. На «Проклятого Лорда» в первый месяц после выкладки подписались около тысячи человек, и с каждым днём их прибывало. Ольга не стала выкладывать всю книгу сразу, добавляя по главе в неделю, а параллельно работала над вторым томом. У платных подписчиков после единовременного внесения денег была возможность читать «проду», но только онлайн, без копирования и скачивания. Скачивание Ольга пообещала разрешить после завершения выкладки книги. Понятно было, что борцы за бесплатное чтиво потом всё равно выложат текст в пиратские библиотеки, но так — хотя бы не сразу. Короткие рассказы, которые изредка выходили у Ольги параллельно с «Проклятым Лордом», она отдавала читателю либо даром, либо за символическую сумму в десять рублей, если рассказ был объёмный. Чаще получалось даром. Все тексты, опубликованные до введения системы авторского вознаграждения, она оставила в бесплатном доступе. Съём этой дачи и все сопутствующие бытовые расходы были оплачены первым томом «Проклятого Лорда». Шелест бумажных страниц и ISBN-номер не тешили самолюбие, но зато Алиса любовалась яблоневым цветом и сиренью, улавливая соблазнительный аромат, исходивший от гриля. В ведёрке с ледяной водой из скважины охлаждалось вино, а Ольга перекладывала готовый шашлык на блюдо, резала купленную на рынке зелень... Скоро у них будет своя: лук пробивался острыми росточками, салат зеленел яркими круглыми листиками, ровными рядками взошла и редиска. Кому-то такое — скукота. А им с Ольгой — смена обстановки. Этим утром, к примеру, Алиса читала порцию «проды» «Проклятого Лорда-2», сидя в шезлонге под яблоней и положив ноутбук на колени. Иногда на клавиатуру падал белый лепесток, носились с чириканьем в яблоневой кроне воробьи... На тёплой земле можно было раскинуться «звездой» и, нежась в солнечных лучах, ощущать, будто в тебя втекает какая-то сила. А ходьбой удобно и приятно заниматься вдоль речного берега, любуясь соснами и слушая хвойную тишину. Простая еда, чистый воздух, много солнца, тёплая земля под ногами. А ночью — звёздное небо, настоящий глубокий космос. Можно расстелить на земле матрас и лечь лицом к бездне... И утопать в звёздной бесконечности душой и сознанием, пока голова не закружится... или комары не искусают. Впрочем, комары в мае пока не особо зверствовали. Разве могло это наскучить?! Разве скучно было зажечь во дворе после заката свечи и ловить их золотой отблеск в глазах друг друга? Или изобразить в этом романтическом полумраке для Ольги танец живота... Алиса уже пару месяцев пыталась разучивать кое-какие движения — в основном, для разнообразия тренировок, чтобы лучше владеть своим телом и держать равновесие. Сначала держась руками за опору, потом — без опоры. Последнее — сложнее. Ведь не бывает танцовщиц с тростью! Получалось пока немного неуклюже, но Алиса ведь не собиралась ехать на соревнования. Впрочем, специальный пояс в интернет-магазине она купила — красивый, тёмно-синий с золотистыми подвесками-монетками. Она придерживалась рукой за столб навеса и двигала бёдрами, обтянутыми поясом с блестящими позвякивающими подвесками... Ничего, кроме этого пояса, на ней не было, а грудь она перехватила крест-накрест воздушным шарфиком. Танца своего Алиса не закончила: была подхвачена на руки, зацелована и утащена в постель. — Оля, свечи! — смеялась она, запрокидывая голову и подставляя шею под поцелуи. — Да пусть горят... — Принеси сюда, так будет романтичнее... — А тебе не кажется, что я растеряю свой пыл, пока бегаю туда-сюда со свечами?! — Могла бы попутно тоже какой-нибудь танец с ними исполнить... Эротический танец огня! — Хорошо. Но тогда секса не будет... Будет психическая травма. Выбирай что-то одно! Потому что Убийца Смысла, исполняющий танец со свечками — это жесть ещё похлеще, чем вся его писанина! Это... NC-30! — Такого рейтинга не быва-а-ае-е-ет!.. — смеялась Алиса, ёжась и извиваясь под щекоткой губ Ольги. — А ты знаешь, что британские учёные предложили продлить подростковый возраст до тридцати лет?! — вскинула Ольга бровь, на миг отрываясь от своего приятного занятия — поиска ртом самого чувствительного местечка на груди Алисы. Пояс для танца, звякнув подвесками, упал на пол. Рядом с ним свернулся кольцом шарфик. ...В качестве гарнира к шашлыку были шампиньоны с сыром. Ольга сложила их на вторую тарелку, посыпала зеленью и подмигнула, откупоривая вино. Много они не собирались пить — символически, по бокалу. Алисе была видна красивая спина с татуировкой в вырезе белой майки Ольги, её плечи и руки; на ней прекрасно сидели летние светло-бежевые брюки, подчёркивая линии точёных, проработанных тренировками бёдер. Оля говорила, что в свои лучшие времена была на двенадцать кило тяжелее, чем сейчас, но больше Алисе для неё и не хотелось — ни мышцами, ни жиром. Сейчас — самое то, подтянутая мышечная стройность, без перебора. Идеально. Хотелось ласкать эти изгибы не только взглядом. Алиса облизнула губы. — Я хочу кое-что погорячее... — И что же? Ольга, оставив шашлык с гарниром на столике под навесом, направилась к Алисе. Солнце сразу залило её фигуру, зажглось отблеском вопросительной игривости в зрачках. Походка — мягкая, уверенная, как у большой сильной кошки. Подошла к шезлонгу, остановилась, ласково глядя сверху, а рука Алисы заскользила вверх по её татуированному предплечью — по золотистым волоскам, по проступающим под кожей венам. Обхватила, потянула. Ольга присела (большой зверь подчинялся лёгкой ручке маленькой хозяйки). — Тебя, — почти касаясь губ, выдохнула Алиса. Рот Ольги щекотал дыханием щёки, подбородок и губы Алисы, а глаза жгли солнечными огоньками и смеялись. — А тебе голову часом не напекло? Всё-таки Убийца Смысла — тролль. С наглыми глазами и ласковым прищуром ресниц, позолоченных солнцем. Следовало возмутиться, и Алиса дрогнула ноздрями: — Что?! Хамить изволите?! Только на это её и хватило: дальнейшие слова заглушил поцелуй, сколь нахальный, столь же и глубокий. Нутро сладко ёкало, хотелось комочком-воробышком прижаться, слиться воедино, и Алиса подалась всем телом, грудью и плечами, обняла за шею. Звонок — как гром среди ясного неба. Алиса неприятно, до холодных мурашек, вздрогнула, а Ольга нахмурилась, вынимая телефон и глядя на дисплей. — Если это опять «детки», я им... Алло! — Её сдвинутые брови расправились, лицо сделалось задумчивым. — А, Лёш, привет. Да ничего, всё супер... Нет, не занята. Никаких особых планов на вечер. Да понимаю, конечно: лучше без семьи... Хмм... Ну... Взгляд Ольги вскинулся на Алису: напряжённо-задумчивый, неуверенный. Одним коленом она упёрлась в землю, опустила руку, наматывая на палец травинку. — Я на даче не одна, со мной Алиса. Один очень дорогой мне человечек... Но думаю, она не будет возражать. — Снова вопросительный взгляд на Алису, как будто слегка виноватый и извиняющийся. — Димыч? А, хорошо, пусть тоже приезжает, конечно. Бухло... кхм, то есть, выпивку — само собой. Ну, пару пузырей возьмите, но для себя: я не особо пью сейчас. Закусон — с меня. Да, переночевать можно, место найдём. Конечно, чтоб за руль потом не... Ладно, Лёх, договорились. Ага. Она нажала кнопку отбоя. Телефон повис в брошенной на колено руке, Ольга покусывала губу, а Алиса, настороженно слушавшая весь разговор, спросила: — И против чего я не буду возражать, интересно? Виноватый вид Ольги её озадачивал, обдавал мурашками недоумения. — Алис, такое дело, — начала Ольга. — Тут, по соседству, оказывается, Лёхина дача... То есть, тёщи его. Я с ним на днях случайно встретилась. Не знала даже, что он тут. Ну, ты помнишь, мои друзья-«мушкетёры»? Я тебе про них в «Исповеди» писала... У Лёхи на даче встречаться неудобно: там всё его семейство, а посиделки вроде как дружеские, чисто между нами. — А я, значит, не считаюсь? Меня как бы нет? — с язвинкой заметила Алиса, но внутренне — без обиды. Просто добродушно троллила. — Лисён, нет, конечно, — смутилась Ольга. — Не в том смысле, что тебя нет, просто... Ты — часть меня. Неотделимая. Ты не бойся, они хорошие ребята, буянить не будут. И не обидят тебя. Кроме того... Ты мне нужна рядом. Без тебя я... Я не уверена, что смогу. От этих слов повеяло холодком, горьковатая плёночка затянула взгляд Ольги, и у Алисы даже пальцы озябли от тревоги. — В смысле? Это же твои друзья, а не враги. Ольга как будто собиралась с мыслями, и процесс шёл очень трудно. Она выдернула травинку, которую крутила, и зажевала её, гоняя из одного уголка рта в другой. Смотрела в сторону через прищур, со складкой между бровей, будто от головной боли. — Сложно это, Лисёныш. Речь обязательно зайдёт о Сане, ребята захотят его помянуть. И его нельзя будет не помянуть. Если помнишь, я писала в «Исповеди» про свои загоны насчёт него. Что я вроде как виновата перед ним... И... может быть, косвенно — в его гибели тоже. Нет, я не толкала руль его байка, когда он делал тот прыжок. Но я толкнула его под локоть раньше — с Машей. Хрен его знает, что у него было в голове, когда он прыгал. Какие картинки стояли перед глазами. Какая мысль вспыхнула... И сдвинула его тело на один сантиметр. Один грёбаный сантиметр, и байк приземлился не так, как надо. Этого сантиметра хватило, чтобы сломать ему шею. Из-за какой-то картинки перед глазами. А может, и не было никаких картинок, и я просто загоняюсь. Придумываю то, чего нет. Но как бы то ни было, после всей этой истории со мной и началась эта хренотень. Вернее, кое-что было уже в универе, но после этого — как лавиной накрыло. Будто какая-то струнка лопнула, на которой и держалось всё. Бля! — Ольга с силой провела ладонью по побледневшему лицу. — Это капец как трудно выговорить на трезвую голову! Каждое её слово отзывалось в Алисе леденящим эхом боли. Будто её в снег окунули посреди майского дня. Она не видела ни яблони, ни сирени, ни проклюнувшегося лука на грядке — только лицо Ольги, на котором отразилась память... Ужас, зависший в воздухе, смертельный механизм с двумя колёсами, готовый приземлиться НЕ ТАК, голова в шлеме на фоне неба. Алиса смогла только положить на её предплечье похолодевшую руку. Слова не шли. Застревали комком в горле. — Представь себе, Лисёныш, что люди, которые были тебе очень дороги, вдруг стали... напоминанием о чём-то очень плохом. Их родные, любимые лица стали ассоциироваться с болью. Когда ты видишь их, в мозгу вспыхивает та картинка... Я видела это, слышала этот хруст. Хруст ломающейся шеи. Или мне почудилось, что я слышала? Только что он был живой, разговаривал и смеялся — и вот его уже нет. Только тело, нелепо лежащее на земле, как кукла. Неживая. Хрясь — и душа улетела вверх. Лицо Ольги стало совсем серым, глаза — пустыми и жуткими, как в тот раз, в дни «кабачкового лежания» — так Ольга называла этот эпизод. И снова давящая глыба на плечах. Алису вдавило в шезлонг её гранитным холодом. Её рука, лежавшая на предплечье Ольги, ослабела, стала совсем тряпичной, но оставалась там. — Лёха с Димычем много сделали для меня, я им очень обязана. И благодарна. За Софию Наумовну: это они её нашли и притащили меня к ней — в состоянии почти овоща. Но потом наши дорожки как-то разошлись... Почему, как ты думаешь? Да вот, блин, потому! — Кулак Ольги сжался, челюсти стиснулись до скрипа. — Я видела их лица — и слышала хруст Санькиной шеи. И всё это воскресало. Снова и снова. Может, и они чувствовали то же самое. Потому что и они видели это. И слышали, наверно. Никто из них словом не обмолвился, что я каким-то боком здесь... Что без меня не обошлось. Никто не обвинял, это я себе потом сама нагородила. Да, не обвинял... вслух. Но что у них в головах, я не знаю. Вот поэтому мы стали встречаться всё реже... пока однажды совсем не перестали. Её тёплая ладонь благодарно накрыла руку Алисы, взгляд прятался под ресницами, губы затвердели, лицо как-то заострилось, как из гранита высеченное. — Прошлое, Алис... Прошлое меня прощупывает. Проверяет: окрепла ли? Оправилась? Нет ли у меня внутри тикающей бомбы, которая рванёт в любой момент и разнесёт мою психику к хренам собачьим? И если она рванёт, я боюсь... за тебя. Мне нельзя болеть, нельзя выходить из строя. Нельзя тебя подводить. Ольга наконец подняла глаза и поймала взгляд Алисы, почувствовала дрожь её похолодевших пальцев на своей руке. Сморгнула ледяную неповоротливость, и её глаза ожили, наполнились нежным беспокойством и раскаянием. — Прости, малыш, я, кажется, нагнала мраку... А ты у меня девочка впечатлительная. — Виновато улыбнувшись, Ольга придвинулась ближе, мягко сгребла Алису в объятия. — Всё, всё, маленький, не переживай. Всё утрясётся. Я справлюсь. С тобой — я со всем справлюсь. Ты просто будь рядом, и всё. Можешь даже в разговоре не участвовать и с нами не сидеть, своими делами заниматься... Но я всё равно буду знать, что ты рядом. И этого хватит. Тепло её рук немного согрело Алису, и она решилась наконец осторожно погладить — по щеке, по волосам. — Оль... Я буду рядом, конечно. Я с тобой. И всегда буду. Губы Ольги крепко прильнули к её лбу. — Умница моя. Спасибо тебе, солнышко. Да, прошлое меня опять щупает, но я его встречу достойно. Заноза царапнула, кольнула. Алиса всматривалась в глаза Ольги, пытаясь понять, прочесть. — Опять? То есть, было ещё что-то? Ольга смутилась, виноватые искорки съёжились в её зрачках. — Не бери в голову, маленький. Оговорка просто... — Оль, не «просто». Я вижу. Я чего-то не знаю? — Заноза росла, превращаясь в сосульку, вонзившуюся в сердце. Озябшими пальцами Алиса настойчиво теребила Ольгу за ухо. Та долго мялась, вздыхала, кряхтела. Потом проговорила глуховато: — Да, было ещё кое-что. Помнишь ту блондинку с накрашенными когтями, которая у тебя воды попросила? Я ещё тебя тогда отчитала за то, что пускаешь в квартиру чужих... Это была она. Маша. Я не стала тебе говорить... Не хотела тревожить. Да, маникюр — когти гарпии, стройные ноги, театральные интонации. Накрашенный широкий рот. Алиса помнила тот стакан воды и весеннюю слякоть... Год назад? Больше? Ольга пришла тогда с букетом роз и нашла помаду, которую блондинка забыла в ванной, когда мыла руки. Тёмные, тяжёлые мысли пускать в себя не хотелось. Дурацкие подозрения — тоже. Но губы плохо повиновались, будто их тоже поразил паралич. — Оль... Зачем она приходила? — А хрен её знает. — Ольга с силой взъерошила волосы — всегда так делала, когда нервничала. — Я её случайно встретила тогда. Ты на массаже была, а она туда пасынка привела — к зубному. Там кабинеты по соседству были. Поговорили немного, я дала понять, что к прошлому возврата нет. Но она... то ли нервы мне пощекотать хотела, то ли ещё чёрт знает что. Она всегда себя так вела. Провоцировала. Заставляла гадать, какого хрена происходит. Тем, наверно, и цепляла. Женщина-загадка, блин. — Голос Ольги осип, она хрипло усмехнулась, прочистила горло и добавила тише: — Она замужем сейчас за какой-то шишкой из администрации города. Мальчонка у него от первого брака. Не за него она вышла, а за его деньги и положение. Но супружеская верность не входит в систему её ценностей. Никогда не входила. Нет, убеждаться в этом во второй раз я не стала, если ты об этом подумала, Лисён. Хватило и того случая... С Саней. На всю жизнь хватило. Шашлык и шампиньоны, наверно, совсем остыли, но стало не до них. А вот вина хотелось, и Алиса попросила: — Оль, плесни... в бокальчик. Та поднялась, выпрямившись, и направилась к беседке с грилем. Походка разительно изменилась: из мягкой и уверенной стала медлительной, шаркающей. Будто на ногах висело по пудовой гире. Она налила в бокалы красное сухое вино — себе и Алисе, вернулась и вручила. Алиса жадно вдохнула аромат. Он согревал, разбивал неподвижность и скованность — и тела, и души. Ольга поиграла вином в своём бокале и влила в себя половину. — Она... В смысле, Маша — тоже из тех лиц... причиняющих боль, — добавила она медленно. — Из лиц, при виде которых я слышу тот хруст. Плевать мне на самом деле, зачем она появилась тогда. Но я не слетела с катушек, когда её увидела — это главное. Я прошла одно испытание. Жизнь потыкала в меня палочкой: ну как, мол, зажила твоя рана? Оклемалась? Я только слегка поморщилась, но не доставила ей удовольствие видом своих истерических конвульсий. Маша тоже из тех... кто любит тыкать и смотреть, как жертва корчится. Помню, мы как-то сидели на природе — пикничок, винишко, романтика. Она поймала какую-то букашку и давай у неё лапки отрывать. Смешно ей было, понимаешь ли, как та на одной последней лапке пытается убежать. Вот только я — не букашка. Со мной этот номер не пройдёт, хотя жизнь иногда тоже бывает такой же жестокой сукой. Отрывает лапки и смотрит, как ты выкарабкиваться будешь из этой задницы. — Снова пауза; бокал покачивался в руке Ольги, вино плескалось о стенки. — Маша — она... не друг. Она никто мне. А Лёха с Димычем... Они — близкие. Глубже в душе. Поэтому с ними тяжелее. Вроде бы тоже должна выдержать, но... хрен его знает. Ольга допила вино и пошла с пустым бокалом к столу под навесом, взяла пальцами кусок мяса и сунула в рот. Видно, оно достаточно остыло: не поморщилась. Прожевала, потом отправила в рот гриб — поджаренную чашечку, наполненную расплавленным сыром. Алиса бы тоже не отказалась, но тело наполняла мерзкая слабость, оно растекалось по шезлонгу, как медуза. Нужно было что-то сказать. Алисе казалось, что от этой страшноватой тишины Ольга снова превратится в кабачок. Вино немного согрело нутро, пролившись в пустой желудок: на завтрак были яйца и поджаренный хлеб с чаем, с тех пор прошло уже несколько часов. — Оль, надо было тогда сразу всё мне сказать. После того, как она приходила. Не то. Не те слова, и Алиса сама сморщилась, нутро съёжилось от виноватого, печального взгляда Ольги. — Да, надо было. Знаю, моё молчание выглядит паршиво. Как будто что-то было... Хотя на самом деле ничего не было. Она больше не появлялась. А если и появится когда-нибудь опять, получит тот же самый ответ. Просто я тогда подумала: зачем тебя тревожить из-за неё? Чтобы ты думала, расстраивалась? Ни к чему. Слов не было. Не вымучивались они. Алиса заставила себя встать, чувствуя небывалую скованность. Хорошо, что трость была рядом — успела схватить и подпереть ею себя. Такое чувство, будто откат назад по всем фронтам: всё, что отвоёвано у болезни, куда-то пропало. Алисе стоило труда доковылять до беседки и сесть к столу. — Оль, давай поедим. Это вино не слабо подхлёстывает аппетит. А потом, я думаю, надо будет съездить за продуктами и сварганить что-нибудь. Гостей надо кормить. Во сколько они приедут? — Да ладно, мяса на гриле им хватит за глаза, — хмыкнула Ольга, подвигая Алисе блюдо с шашлыком. — К восьми обещали. — Значит, надо купить побольше мяса. Всё-таки двое мужчин и... И ещё один довольно крупный мясоед, как-никак. — И Алиса немного неуклюже отправила кусок шашлыка в рот, ущипнула Ольгу за бицепс. — Такой крупный, что его уже стулья не выдерживают. Алиса сама не знала, из каких недр души ей удалось достать юмор. Обеим было не до смеха, но он был нужен, как глоток воздуха. Чтоб и горло, и душу отпустило, чтоб тиски разжались. — Намекаешь, что кое-кому пора уже не набирать массу, а худеть? — Ольга улыбнулась, но слабо — призрак улыбки, а в глазах — боль и вина. — Да нет, кое-кому просто попался хлипкий стул. Дверные проёмы пока не жалуются на невпихуемое — значит, всё нормально. — И Алиса соскользнула с шутливой линии: чувствовала, что не потянет сейчас. Не хватало силёнок, надо было немного перевести дух. Скованность понемногу отпускала, осталась только небольшая головная боль. Выехали они не сразу: Ольга всё-таки выпила бокал вина, пришлось подождать на всякий случай, пока лёгкий хмель выветрится. Разговор не клеился, будто какой-то весело урчащий моторчик внутри замолк. Далеко на горизонте маячила мысль: это временно. Пройдёт, просто нужно потерпеть. Это как сладости, которые кажутся невкусными после ядрёно-мятной зубной пасты, но потом это ощущение уходит. Ольга замкнулась, обниматься не лезла, будто боялась, что её оттолкнут; Алисе до стона сквозь стиснутые зубы хотелось успокоить её, сказать, что она верит ей, но правильные слова не подбирались. Не придумав ничего лучше, она попросила: — Оль, вскопай в теплице, пожалуйста. Я всё-таки хочу посадить кое-что. Кроме продуктов, за рассадой на рынок ещё заскочим, ладно? — Ты, я вижу, готовишь себе легальную отмазку, чтоб с нами не сидеть, — усмехнулась Ольга. — Типа, отстаньте от меня, мне помидоры сажать приспичило! — А ты хочешь, чтоб я сидела с вами? — улыбнулась Алиса, всматриваясь и с осторожной радостью улавливая в её зрачках первые проблески оттепели после полосы хмурой отчуждённости. — Вы же о своём общаться будете, а мне и сказать нечего, я как бы лишняя буду в вашей компании. Ты же сама сказала, что я могу своими делами заниматься. — Ну, из вежливости минуток пять можно и поизображать радушную хозяйку. — Ольга встала, натягивая перчатки и берясь за лопату. — И Лисён... Ты нигде и никогда не можешь быть лишней. Отчаянно захотелось прижаться, но Алиса не решилась, да и Ольга уже нырнула в теплицу. — Тут даже земля потрескалась — такая сухая! — послышался оттуда её голос. — И твёрдая — капец! Алис, — Ольга высунула в дверь вопросительно-испуганное лицо. — Это что, какой-то коварный план? Ты меня вымотать хочешь, чтоб меня на посиделки уже не хватило? Протестую! Это заговор и диверсия! Пришлось тепличную почву полить водой из шланга, чтоб размягчилась, после чего Ольга целый час провозилась с лопатой, пыхтя и обливаясь потом. В теплице было жарко. Пока она там трудилась, Алиса сидела на скамеечке рядом, прислушиваясь к звуку вонзающейся в землю лопаты, к тяжёлому дыханию Ольги. Не в землю вонзалась лопата — в застоявшееся, слежавшееся прошлое на дне Олиной души. Не комья почвы она переворачивала — перетряхивала то, что похоронила в себе и старалась не думать, не вспоминать. Но прошлое само догнало и заставило вспомнить. Не Алисе был нужен этот разговор, а Ольге. Та остановилась в дверях теплицы, опираясь на лопату — перевести дух. Взгляд — немного рассеянный, но из него ушла вина, напряжение и призрак ужаса, призрак звука ломающихся позвонков. Она выплеснула это в землю — каплями своего пота, выдохами «уфф». И земля приняла, на то она и мать. — Оль, отдохни, — сказала Алиса, уловив всё это в её глазах и ощутив прохладное и освежающее, как ветерок, облегчение. — Может, тебе кофе сделать? Та качнула головой. — Не... Нормально. Знаешь, физическая работа каким-то образом ставит на место мозги, как ни странно. Спасибо тебе, кстати. Это была правильная идея. Потом они съездили за продуктами и рассадой. В сортах Алиса не очень разбиралась, поэтому доверилась продавцам. Тридцать штук помидоров, двадцать — огурцов; но на этом её приступ садоводческой лихорадки не кончился. Алиса увидела рассаду цветов и загорелась. — Ой, цветочки! — застонала она, восторженно утопая взглядом во всей этой пестроте. — Я хочу посадить! Хотя бы однолетние, на один сезон. Красота какая, глаза разбегаются! Она с размахом накупила цветов: ярких анютиных глазок, похожих на бабочек, шафранно-оранжевых бархатцев, ярко-розовых вербен, бело-фиолетовых петуний и скромных сиреневых брахиком. Она бы всё скупила, да где взять столько денег? Потратились они, конечно, от души, облегчив кошелёк почти на четыре тысячи — и это не считая продуктов. Сегодня бы с теплицей разобраться, а цветник — так уж и быть, завтра. К половине восьмого стол под навесом был готов, не считая главного блюда — мяса на гриле: его предполагалось поджарить при гостях. Алиса облачилась в лёгкую белую блузку с пелериной на плечах и голубым узором под гжель. И получила от Ольги шутливо-игривый шлепок по попке, обтянутой джинсовыми шортами. — Если ты во всём этом собираешься сажать помидоры, отсвечивая своим «орешком», парни шеи себе свернут, — усмехнулась Ольга. — Такое зрелище — серьёзное испытание для моральной стойкости. — Я потом специально переоденусь в растянутые спортивные штаны, чтоб никого не смущать, — в тон ей хмыкнула Алиса. Она давно пережила период под названием «кому я нужна такая» и «все пялятся на мою трость». В шестом классе она ходила на костылях; круглолицый откормленный пацан с щербиной в зубах издевался над ней, обзывал овцой криволапой, толкнул. Она упала на кучу песка, а он хохотал своим щербатым ртом. Ребятишки помладше веселились рядом, как кучка шакалов рядом с мультяшным Шерханом. В груди что-то жгуче сжалось; секунда — и она широким концом костыля из положения лёжа заехала ему в пах. Удар «яйца всмятку». Он взвыл и скрючился в три погибели. Теперь дворовая мелкота ржала уже над ним: им всё равно, над кем ржать. У обидчика оказалась очень активная бабуля, которая пришла скандалить к маме, требуя, чтобы Алиса принесла извинения её золотому внучку. Выслушав версию Алисы, мама сказала: «Это ваш внук должен извиниться, он получил по заслугам». Бабуля возмущалась, шуму было до потолка. Ничего она, впрочем, не добилась, хотя даже ходила к «обидчице» в школу, жаловалась классной (Алиса училась в обычной школе). Щербатый с тех пор обходил девочку на костылях за километр. Это был единственный случай, когда Алисе пришлось применить физическое воздействие. Обычно хватало слов, а за словом она в карман никогда не лезла. Но несколько приёмов самообороны для людей с ограниченными физическими возможностями она всё-таки изучила: сначала по видео в интернете, а потом нашла специальные курсы в своём городе. 3 Друзья Ольги приехали вдвоём на одной машине: видимо, один подвёз другого. Сероглазый, рыжевато-русый Лёха был обладателем небольшого круглого брюшка и выпуклых, мускулистых икр. Да, он носил носки с сандалиями, не видя в том ничего дурного. Лицо у него было круглое, улыбчивое и дружелюбное, начинающая лысеть голова — подстрижена коротким ёжиком. Димыч — брюнет с густыми бровями и аккуратной короткой бородкой, обрамлявшей край нижней челюсти неширокой полоской, мог похвастаться более подтянутой фигурой, не расплывшейся в области талии. Выглядел он весьма ухоженно, седые волоски серебрились на висках вполне элегантно, шевелюра пока не обнаруживала признаков поредения. Постороннему наблюдателю Лёха показался бы простецким парнем, а Димыч — тот, пожалуй, позаковыристей. — Привет, парни. Рада вас видеть, — сказала Ольга. Она стояла к Алисе спиной — лица не видно, но в голосе — тепло и сердечность. Пожали друг другу руки, обнялись. Лёха сразу заметил грядки: — О, взошло уже у вас? А у тёщи морковка всё никак не взойдёт, уж две недели прошло. Сорняки одни лезут, а морковки не видать! Ух, напахался я нынче! У матери сначала, да потом ещё у маман моей супруги! Они все втроём направились к беседке с грилем. — Алиса, — просто сказала Ольга без уточнений и пояснений. Алиса не стала подниматься из-за стола. Не потому что стеснялась сама — смущаться начинали обычно другие, увидев её особенность. Сидя она не отличалась от прочих, а мизинец с безымянным мог заметить только внимательный человек. Она подала здоровую руку для приветствия, и оба гостя её галантно поцеловали. — Ребят, пока вы трезвые... — В голосе Ольги слышалась усмешка, хоть губы и не улыбались. — Прошу в дом — посмотреть, где для вас приготовлены места для приземления. — О, аэродром, — отозвался Димыч, потирая руки. — Чтоб было куда совершить жёсткую посадку, хе-хе! И блеснул крепкими, холеными зубами. Логично: сам весь подтянутый, спортивный, без намёка на брюшко, с аккуратной стильной стрижкой, ухоженной бородкой — улыбка тоже соответствовала. А у Лёхи одного верхнего зуба справа не хватало, шевелюра поредела, пузико отрастил, хотя фигура у него была крепкая, коренастая, с коротковатой бычьей шеей, широкой спиной и грудью; туловище квадратное, ноги основательные, как столбы-опоры, но без лишней полноты. То, что называется — широкая кость. Алиса представила его копающим грядки: внушительная картина. Такого и в плуг впрячь — потянет. Человек-трактор. — Из крестьян мы с батей, из-под Вологды, — рассказывал Лёха чуть позднее, когда уже жарилось, дразня ароматом, мясо на гриле. — А у Димыча в роду помещики да интеллигенция, доктор'a-профессор'a. Его прадеды только трубочку на крылечке покуривали да ждали, пока какой-нибудь Егорка самовар раздует, а наши предки землю ихнюю пахали. А что? Землю я люблю, хоть две дачи и тяжеловато, одной бы за глаза хватило! — Ничего, сдюжишь — вон какая спина! Пахать на тебе и пахать! — не уступал ему Димыч. — А сословиями ты меня не шпыняй: в Великую Отечественную одинаково воевали. Разговор устремился в историческое прошлое. Опрокинулись несколько стопок водки, беседа зашла о революции семнадцатого года. Димыч обнаруживал глубокие познания истории и политики, Лёха его иногда поддразнивал провокационными вопросами. — Ребята, брэк, — шутливо вмешалась Ольга. — На зыбкую почву вступаем. — И то правда, — вздохнул Лёха, зажевав только что выпитую стопку маринованным грибочком и целым пучком парникового укропа. — А что у нас мясцо поделывает? Мясцо было в самом соку и готово к употреблению. — О! Вот это дело! — с воодушевлённым блеском в глазах сказал Лёха, получая на свою тарелку пару дымящихся стейков с коричневыми полосками от гриля. — Красота! Гарнир был незамысловат: салат из помидоров, огурцов и лука, поджаренный на гриле сладкий перец, кабачки и уже проверенные шампиньоны с сыром. Лёха любил есть вприкуску с хлебом, Димыч берёг фигуру и мучного ел мало. Бросив на гриль несколько квадратных ломтиков хлеба для Лёхи, Ольга снова наполнила стопки. Алиса с некоторым беспокойством следила за ней. Пила Ольга сдержанно, свою стопку наполняя едва ли наполовину. У Алисы в бокале было тёмно-бордовое вино, которое она потягивала понемножку — по полглотка, держа напиток во рту и смакуя его букет, прежде чем проглотить. — Эх, хорошо сидим! — проговорил Лёха, с удовольствием прожевав мясо и отправив в рот сырную чашечку шампиньона, а также ложку салата. — На природе — милое дело! Кислород к мозгам поступает! Лёгкое, пузырящееся веселье уже плавало на поверхности, делая картинку резкой и контрастной, а цвета — сочными. Бело-розовое яблоневое цветение, сиреневые пенные грозди, зелень травы, насыщенное золото солнца — всё виделось обострённо, ярко. Беседа была лёгкой, шутливой. Алиса то и дело исподтишка бросала взгляд на Ольгу; лицо той оставалось безмятежным, она улыбалась шуткам друзей, но сама вставляла пару слов лишь изредка. В основном она заботилась о том, чтобы их стопки и тарелки были полными. — Оль, а ты чего отмалчиваешься? — спросил Лёха. — Расскажи хоть, как дела, как жизнь молодая? — Дела — хорошо, — улыбнулась Ольга, снимая с огня новую порцию мяса и раскладывая по тарелкам. — И жизнь молодая тоже недурно идёт. В основном, благодаря вот этой прекрасной девушке. — Любовь — самый главный компонент! — высказался Димыч. — Я считаю, за это надо выпить, — добавил Лёха. И сам разлил по стопкам. — Водка! — узнаваемым голосом из мультика «Остров сокровищ» проговорил Димыч. — Он наливает водку. Зачем? А!!! Он будет пить! * Тошнотворная невесомость выплюнула Ольгу в гулкую темноту. Под головой была сбитая в ком подушка, шея затекла, а череп гудел от распирающей, пульсирующей чугунной тяжести. Будто мозг распух и ему стало тесно. По коже ещё бегали прохладные мурашки «наркоза», между усилием и результатом наблюдалась странная несоразмерность: она хотела лишь повернуться на бок, но чуть не скатилась с дивана. Нога свесилась, ощутив пол — только это и удержало тело в шатком балансе на краю. Серенький волчок уже точил зубы. Слышалось похрапывание, явно мужское. Что ещё за?.. Ах да. «Ну, ребят, мягкой посадки вам. И пусть к вам не прилетят вертолёты!» — последний тост остался лишь на словах: уже под завязку, не лезло больше. Закат почти догорел, голубые сумерки окутали землю, а качающиеся Лёха с Димычем побрели в поисках своих «аэродромов», выписывая ногами кренделя. Ольга выдохнула и сама поморщилась от своего «выхлопа». Источник воды она сейчас нашла бы и в пустыне: организм чутко ловил малейший след «аш два о», хотя бы в количестве двух молекул. Горизонтальное положение приобрело сначала угол в сорок пять градусов на локте, а потом стало условно вертикальным. Почему условно? Вероятность уменьшения угла до нуля градусов не исключалась. Обе босые ступни ощущали прохладный пол. Простой, плоский и до отвращения трезвый. Состояние называлось «здравствуй, мама, возвратился я не весь». Я не особо пью сейчас, говорила она. Возьмите пару пузырей только для себя, говорила она. Наверное, все мы иногда совершаем фигню, за которую потом стыдно. Чтобы найти обувь, потребовались усилия, достаточные для написания диссертации на тему «влияние количества тостов на скорость обнаружения предметов в поддиванном пространстве в условиях слабого освещения». Выводы были вполне предсказуемые. Краткая формулировка — «хрен найдёшь». Всунув ноги в два первых попавшихся предмета, Ольга захромала на свежий воздух. Было подозрительно неудобно, но... явное несоответствие предметов ногам сглаживалось коэффициентом пофигизма под названием «да и хрен с ним». Ночной океан свежести приветливо и сочувственно встретил её, обнял прохладным дуновением, раскрыл мягкие объятия тьмы. Убывающая луна озаряла своим серебристым светом теплицу, беседку с уже давно остывшим грилем и крыши соседских дач. Ольга остановилась в дверном проёме парника. Обе грядки, которые она с таким трудом вскопала, были заполнены. Слева — помидоры, справа — огурцы. Уже пьяненький Лёха кинулся помогать Алисе — подносить рассаду. — Да сядь ты, — смеясь, звала его Ольга за стол. — Я не могу бездействовать, когда женщина работает, — заявил тот. — Вид работающей тёщи нанёс ему такую душевную травму, что он до сих пор не оклемался, бедняга, — сочувственно заметил Димыч. Грушевидный, целюллитно-бугристый зад Лидии Сергеевны, возвышающийся над грядками, мог психически травмировать кого угодно. Но попка Алисы, пусть и переодевшейся в рабочие штаны, производила гипнотическое действие. В итоге Лёха схватил лопату и вскопал для Алисы ещё и место под цветник. План по посадкам был выполнен и перевыполнен. Лёха как будто ничего не заметил. Только Димыч переглянулся с Ольгой, когда Алиса в первый раз встала из-за стола и направилась в дом переодеваться. Он тоже ничего не сказал, но во взгляде читалось понимание. — У тебя прекрасная девушка, Оль. — И он наполнил две стопки. — Давай... За Алису. Потом, когда градус дружеского единения ещё немного повысился, откуда-то взялась музыка, и Димыч спел «Ворованную ночь» и «Я люблю тебя до слёз», демонстрируя яркий талант пародиста. Алиса хохотала, смахивая с глаз слезинки. Димыч так перевоплотился в Серова, что Ольге в какой-то момент показалось, что это сам певец выступал перед ними: походка, мимика, движения — всё было узнаваемо. Голос тоже. Димыч ещё в студенческие годы так баловался, собирая вокруг себя восхищённых зрителей в дружеском кругу. Когда он принялся изображать Стаса Михайлова, Алиса затряслась в приступе смеха, стуча ладонями по столу и вскидывая большие пальцы вверх. Димыч был в ударе. Добродушно-подвыпивший Лёха тоже от души гоготал и хлопал в ладоши. — Серова, на бис! — воскликнула Алиса. — Э-эти белы-ыыые-е цветы-ы-ы, — эротично выводил Димыч бархатным баритоном с явственно слышными мартовскими кошачьими интонациями. А потом он пел «Сказочный Версаль» вот так: Так зачем жестоко так терзать друг друга, Нас с тобой венчал ведь сказочный ВИСКАРЬ... Алиса зашлась в экстазе смеха, откинувшись на стуле и аплодируя над головой. А Димыч запел по-английски про испанские глаза, очень похоже изображая крупную западную звезду с не менее бархатным баритоном и с лицом элегантно стареющего льва Симбы. — Это что, Пресли, что ли? — спросил Лёха с плавающей в глазах хмельной дымкой. — Нет, Энгельберт Хампердинк, — сказала Алиса. — Энгель-кто? — икнул Лёха. И выдавил из своих отяжелевших от выпитого извилин остроту: — Это... это типа тест на трезвость, да? Смог выговорить — значит, трезвый! Потом обсуждали тексты песен. «Я, в глубь бездонную скользя, твержу тебе уже раз двадцать...» Ольга с невинным видом поинтересовалась: — И что может значить сия строчка? — Очевидно, у неё там такая бездонная глубь, что он боится утонуть, — ответил Димыч, поднося ко рту стакан с водой: от пения у него устало и пересохло горло. — Да ну, нафиг. Пусть её муж тонет. Авось, до дна достанет, если длины хватит. Алиса порозовела, Лёха заржал, а Ольга, показав на Димыча пальцем, сказала: — Он пошляк, я говорила. — Автор имел в виду, конечно же, глаза! — вскричал Димыч с хорошо разыгранным возмущением и смешливыми чёртиками в зрачках. — В глазах он её утонул! А вы что подумали? Это вы все пошляки! — Что там было про выразительные глаза? — вдруг вспомнил уже порядком осоловевший Лёха. — Где такое было? — непонимающе нахмурился Димыч. — Ну, там... — Лёха делал неопределённые жесты в воздухе, будто пытаясь в солнечном майском пространстве поймать то, что от него ускользало. — Типа, какие у вас большие... и выразительные глаза! — Не пойму я что-то ни хрена, — сказал Димыч. — Лёх, ты не тормозишь уже? — Это я-то тормозю... торможу? — пьяненько возмутился тот. — Это ты тупишь! Ольга с усмешкой подытожила: — Всё, ребят, кому-то уже хватит пить. А то у одного — тормоз, у другого — тупняк. Тут Алиса спасла положение, грозившее вылиться в спор или перебранку: — По-моему, Лёша имеет в виду анекдот про поручика Ржевского. Делает как-то Ржевский на балу комплимент даме: «Мадам, какие у вас сиськи!» — «Фи, поручик! Если хотите сделать даме приятное и избежать пошлости, нужно говорить о её глазах!» Ржевский: «Какие у вас большие и выразительные глаза, мадам! Но сиськи ещё лучше!» — И это я-то после этого — пошляк, — фыркнул и закатил глаза Димыч, а Лёха просто пожал Алисе руку с видом величайшего удовольствия и счастья. — Слава богу... Хоть один умный человек... Алиса совершила чудо — правильно перевела с пьяного на русский. Наверное, все мы иногда поём песни, за которые бывает неловко. Но иногда это всего лишь песни. Адская жажда привела Ольгу к источнику воды — бочке для полива. И было плевать, что она не кипячёная. Фыркая и расплёскивая брызги, она умывалась. Намочила штаны, наплескала в обувь, а потом окунула голову целиком. Встряхнулась, рыча; мокрые волосы облепили лоб. А когда направилась к столу под навесом, предметы на ногах устроили ей подлость. Мокрые ступни скользили в них, и она растянулась во весь рост на траве. «Наркоз» ещё действовал, и особой боли она не почувствовала, только матюгнулась с испугу, внезапно обнаружив себя на одном уровне с одуванчиками. Саня... А что Саня? Он был с ними. Невидимый, но был. «Давайте так, — сказал ещё трезвый Лёха. — Вспоминаем только хорошее. А грустное и плохое — не будем». И они вспоминали. Смеялись. Уж и забылось, кто именно тогда показал голый зад ментам — Саня или Димыч. Димыч отнекивался, Лёха настаивал: «Нет, это ты! Ты тогда учудил!» Смех рвался из горла Ольги и сейчас — больше похожий на вой, рыдание. Пальцы вцепились в траву, вода с мокрых волос струилась за шиворот, а по щекам — что-то тёплое и солёное. В ушах завывал слащаво-мартовский Серов в исполнении Димыча, любящий до слёз, а из широко разинутого, оскаленного рта рвался безмолвный крик. Она не плакала ни тогда, ни после. Ни разу. За все эти годы. И сейчас её рвало в клочья. Под Серова в голове. Слащавый пафос, душещипательная музыка, но крик из перекошенного рта — настоящий, до небес, которые уже не ответят на вопрос: виновата ли? Она драла себя на лоскуты этим криком, царапая траву и задрав голову к ночному небу. Звала волчьим воем — Бог должен был оглохнуть, если он там был. Крик иссяк, осталась только дрожь в нижней челюсти. Она озиралась испуганно: не перебудила ли всю округу?.. Тишина. На самом деле из горла вырвался только писк. Весь крик был у неё в голове, как и музыка. Опустошённая, полумёртвая, она лежала на траве, вдыхая лунное молчание. Кто-то будто коснулся её головы — то ли лёгкое дуновение, то ли воздушная ладонь скользнула. И слёзы полились снова — тёплые, сладкие и очищающие. То ли ей спьяну померещилось, то ли это и был ответ. Ничьей жалости и сочувствия не хотелось сейчас — лишних, неуместных. Молчаливое небо было лучшим собеседником. Только перед ним и не стыдно. Разум был трезвее тела. Тело запаздывало, неуклюжее и медлительное. Оно кое-как поднялось на четвереньки и поползло в сторону беседки, чуть не опрокинуло стул, но взобралось на него, бросило руки на стол, а на них — мокрую голову. Стало зябко и зыбко, мир тошнотворно вращался. Может быть, прошла вечность, а может — пять минут. — Оль... Плеча коснулась лёгкая ручка. Не то прохладно-небесное прикосновение, а живая, родная Алисина рука. Стало вдруг светлее — голубовато-серебристый отблеск лёг на посуду и пустые бутылки, озарил решётку гриля. Душу Ольги залил возвышенно-нежный, глуповато-влюблённый восторг: пришла — и принесла с собой райский свет, будто ангел... И только потом она сообразила, что в руках у Алисы — телефон с включенным фонариком. Вот и весь «райский свет». — Оль, всё нормально? От звука этого милого голоса хотелось моментально собраться в кучку, стряхнуть остатки «наркоза», но не так-то это оказалось просто. Язык еле ворочался в пересохшем рту, а связки были больны островоспалительным джигурдитом. — Да, маленький. У нас есть водичка, а? А то я уже из бочки готова напиться... — Сейчас... Сейчас принесу, Оль. Не пей из бочки, козлёночком станешь! С серебристым смешком маленький ангел ухромал в дом, унося с собой голубой райский свет. Ольга не успела рассмотреть, что на Алисе было... Не голышом же она?.. Странное впечатление наготы оставило её озадаченной и встревоженной. Алиса вернулась с бутылкой воды, по-прежнему подсвечивая себе дорогу телефоном. Когда она подошла поближе, стало видно, что на ней — пижамные шортики и пижамная футболка с милыми девчачьими бантиками. Всё — телесного цвета в бледно-сиреневый, почти незаметный горошек. Поэтому и казалось, что она голая. «Пш-ш-ш», — соблазнительно, освежающе зашипела бутылка, пузырьки газа устремились к горлышку. Алиса хотела налить воду в стакан, но Ольга выхватила благословенный сосуд и присосалась к нему — без посредников. Несколько жадных глотков щекочущего горло блаженства. — М-м, холодненькая, — причмокнула она. Вот теперь можно было налить в стакан и уже не спеша смаковать, наслаждаясь умиротворяющим зрелищем Алисы в пижамке, такой милой и домашней. Стало вдруг как-то легко, уютно и, несмотря на время суток, светло. Надорванное от немого крика, мокрое от полупьяных слёз сердце разом просохло и успокоилось. И это чудо сотворила Алиса одним своим видом, даже не подозревая об этом. — Лисён, а у тебя есть этот... как его... — Ольга кивком показала на телефон. — Хрен Пердинк? — Кто? — смешливо фыркнула Алиса, потом сообразила. — А! Да, был где-то... — Её тонкие пальчики касались дисплея, перебирая папки с музыкой, отсвет экрана озарял её лицо. — Вот он... Что тебе включить? — Да что угодно. «Tell me when will you be mine, tell me quando, quando, quan-n-ndo» — зазвучало из динамика. «Когда моей ты будешь, детка? Скажи скорее мне, скажи!» Плосковатый звук, совсем не то что в приличных колонках или наушниках, но сейчас хватало и такого. Алиса, шаловливо прикусив губку, заёрзала на стуле под музыку, задвигала плечами. В груди Ольги щекотно ворочалось что-то весёлое, беспокойное, толкалось лапками в рёбра... А потом вырвалось хрипловатым смешком. Она встала, ещё не вполне твёрдо держась на ногах, и потащила Алису со стула. — Ты нас сейчас уронишь! — пискнула Алиса: Ольгу повело. — Спокойно! Без паники на корабле! — Ольга ухватилась рукой за край стола и устояла. Наверно, это была дурацкая затея. Ритм песни мчался вперёд, и ноги Ольги безнадёжно заплелись, запутались, завязались узлом; Алиса практически висела на ней, и они рухнули на землю вместе. Каким-то невероятным чудом Ольга сумела сгруппироваться в полёте и принять на себя весь удар. А Алиса оказалась сверху. Пошатнулся стол, звякнули упавшие бутылки. — Оль, ты живая? — Алиса давилась тихим смешком, уткнувшись Ольге в шею. И сказала голосом мультяшного Пятачка: — Что это так... бумкнуло?.. Не твоя голова об стол? — Тихо! — сказала Ольга, одной рукой щупая голову, а другой обнимая Алису на себе. — У капитана всё под контролем. Нет, это была какая-то другая часть тела. Пока не могу определить, какая. Так, собрались! Приготовиться к подъёму! Песня стояла на повторе. От собственного неуклюжего барахтанья Ольгу разбирал смех, Алиса ей серебристо вторила. — Оль, осторожно, скатерть! Ты сейчас всё стащишь... — Щас мы тут... устроим хореографию, бля! — хрюкая от смеха, пропыхтела Ольга. — Капитан, отставить выражения на корабле! — с шаловливой строгостью сказала Алиса. Им удалось одолеть очень сложный подъём. На стул. — Мы сделали это! — объявила Ольга с такой торжественностью, будто они поднялись по меньшей мере на Джомолунгму. — Объявляется передышка... Я бы сказала — перекур, но я бросила. От усилий её снова одолел приступ сухости во рту, а бешено бьющееся сердце, судя по всему, пыталось выскочить через горло наружу. Слюна казалась вязкой, как клей. Она приникла к горлышку бутылки, а Алиса сидела верхом на её коленях. Она переключила песню, мурлыкая и подпевая. — You’re just too good to be true, сan’t take my eyes off you… «Не могу отвести глаз от тебя», — пела она в сантиметре от поцелуя, с пристально-ласковыми искорками в немигающих глазах. Бархатный баритон у неё, конечно, не получался, но вот эротичное придыхание — вполне. Потом вдруг засмущалась, убавила громкость почти до нуля: — Что-то мы расшумелись посреди ночи... тебе не кажется? — Мне с тобой и в тишине хорошо, — хрипло прошептала Ольга. Обнимать её, сквозь пижаму чувствуя тепло её тела; ощущать щекотное дыхание возле уха и кольцо её обнимающих рук. Но лучше всего — лечь с ней в обнимку и провалиться в уютное блаженство. Сразу стало бы хорошо, легко и спокойно. От Алисы пахло чистотой и свежестью (наверно, приняла душ перед сном), а вот ощущение собственного тела, вспотевшего, липкого, Ольгу смутно раздражало. Хотелось смыть с себя это. Насос среди ночи она включать не стала, чтоб не потревожить Лёху с Димычем — помылась из бочки для полива. Стоя на коврике, она облилась прохладной водой из ковшика, намылилась везде, где смогла достать; Алиса, игриво шагая пальцами по её спине, мурлыкнула: — Спинку потереть? — Давай. — Ольга передала ей мочалку. Алиса уделила внимание не только спине, но и месту непосредственно под ней. Причём, кажется, увлеклась. — Ты мне там до блеска надраиваешь? — усмехнулась Ольга, ощущая энергичные круговые движения мочалки то на одной, то на другой половинке. — Чтоб даже в темноте отсвечивало? Алиса хихикнула. — Ополаскивайся пока, я тапочки принесу. Неудобство предметов на ногах не зря показалось Ольге подозрительным: один из них оказался Лёхиной сандалией, а второй — её собственным шлёпанцем, да ещё и правый с левым перепутались. Лёха с Димычем всё так же похрапывали. Алиса, как выяснилось, постелила себе на чердаке — подальше от них. Наверх вёл люк с крутой лестницей, по которой только трезвый человек мог успешно забраться. Но каково ей самой было карабкаться вверх-вниз? На глазах у Ольги она преодолела подъём довольно ловко. Ольга взяла с собой бутылку с водой и поставила около кровати. Прежде чем лечь, она ещё пару раз вливала в себя спасительную и целебную влагу. Её желание наконец исполнилось: она забралась в Алисину постель. Сделать это, предварительно не помывшись, было бы свинством: от чистого белья пахло какими-то душистыми снадобьями, чем-то цветочно-травяным. И сама Алиса — чистенькая, в своей невинной пижамке с бантиками из атласных ленточек. Прижиматься к ней потным телом — фу. Но вот попробовать стянуть с неё пижамные шортики — это мысль. Тем более, что под ними не оказалось трусиков. Ольга погладила ладонью ногу Алисы, закинула на себя, а своё бедро просунула между. Мягкие влажные складочки коснулись кожи. Алиса немножко потёрлась, устраиваясь поудобнее. Губы соединились, её язычок нырнул внутрь. Зажмурившись от щемяще-острого наслаждения, Ольга сопела, впускала его глубже, ласкала своим. — Лисён, прости... Я, кажется, сегодня нажралась в хлам. — Ну, не такой уж и хлам. Я думала, будет хуже. — Алиса хихикнула. Её смешок превратился в писк, придушенный новым поцелуем. Желание было острым как никогда, пронзало снизу доверху, Ольга впивалась ртом жадно, напористо, получая в ответ удивлённую ласку. Податливая, горячая мягкость ротика, влажная щекотка складочек — ещё горячее. Ольге хотелось встречи с ними — погрузиться языком в их скользящий, упругий жар. Тугие от прилива крови. Кровать была отчаянно скрипучей — старая, зараза такая. Каждое движение, наверно, мужикам слышно. Одна надежда на то, что они как храпели, так и храпят до сих пор. ...Проснулась Ольга, когда солнце уже вовсю лилось в чердачное оконце с юго-восточной стороны дома. Во рту суховато, а в целом — терпимо, мозг «сдулся» и уже не давил изнутри. Она потянулась к бутылке с водой, но хватательная конечность спросонок не справилась со своей функцией. Бутылка укатилась глубоко под кровать. Ольга свесилась с края в надежде дотянуться так, без подъёма ленивого, тяжёлого тела, но не тут-то было. — Да бляха-муха! — прокряхтела она. Ладно, там всё равно мало осталось. Да и тёплая, наверно, уже. Алисы, кстати, в постели не было, зато во дворе слышались голоса. Ольга полезла из люка вниз — к холодильнику. Уже открыв дверцу, она сообразила, что даже не удосужилась накинуть на себя хоть что-нибудь. И тут в дверях появился Лёха: видимо, тоже шёл за холодненькой водичкой. — Ой, бля! — сказал он, увидев Ольгу, и тут же выскочил обратно. — Да ладно, чё ты! — со смешком крикнула она ему вслед. — Тут все свои! — И хмыкнула, окинув своё нагое естество взглядом: — Что, всё так плохо, что ли? Прям-таки «бля»? — И поиграла бицепсами. Достав новую бутылку минералки, Ольга со смачным «пш-ш-ш» откупорила её и направила в свой жаждущий рот бодрящую, холодную струю. Жадно, неаккуратно, облилась вся; зато получилось, как в рекламе. На замедленном показе было бы весьма эффектно: струя, кристально-прозрачная и освежающая уже одним своим видом, лилась в широко открытый рот Ольги, более мелкие струйки бежали по подбородку, по шее, разбивались капельками на груди. Минеральная вода «Любая». Имидж — ничто, сушняк — всё. Лишь напившись вволю, она наконец оделась. Не во вчерашнее, конечно; она даже не помнила, куда бросила вещи. Нашла в шкафу свежее бельё и майку, пропахшие всё теми же Алисиными благовониями; денёк был жаркий, и плотные джинсы натягивать не стала, надела светло-серые спортивные штаны. Глянула бегло в зеркало на дверце шкафа: белая майка эффектно подчёркивала загар. Вид прямо-таки посвежевший. И осветлённые пряди были годной идеей. На запястье, выгодно оттеняя бронзовый оттенок кожи, серебрился браслет-цепочка с крупными звеньями — подарок Алисы. Алиса между тем была за хозяйку: уже напоила гостей кофе и сварганила в мультиварке куриный супчик с вермишелью. После вчерашних возлияний тяжёлой еды не хотелось. — Доброго утречка! А чего это Лёха выскочил из дома, как ошпаренный, будто чупакабру увидел? — поинтересовался Димыч. — Всем привет. Боюсь, это была не чупакабра, а я. Не очень одетая. — Ольга села к столу, поймав смеющийся взгляд Алисы. На сердце сразу заиграли солнечные лучики. — А-а, он увидел твои «выразительные глаза», — сострил Димыч, с дружеской поддёвкой толкая Лёху в бок. Все засмеялись, а Лёха покраснел. — И чё, и чё? Как тебе? — с ехидцей продолжал смущать Лёху Димыч. Тот выкрутился: — Ну... Бицуха — ничё так. Кубики тоже нормуль. — Нормуль, значит, а не «бля»? Ну, спасибо, — хмыкнула Ольга. — Оль, тебе супчику налить? — заботливо спросила Алиса, ловко переключая тему. — Спасибо, Лисён. Не откажусь. Суп Ольга съела вприкуску с поджаренным до хруста ломтиком хлеба. Следом выпила чашку кофе и почувствовала себя значительно лучше. Без баньки отпускать гостей было не по-человечески. Пока топилась банная печь, Алиса подробно и обстоятельно ответила на осторожные вопросы о том, каково ей живётся с её недугом. Потом разговор зашёл на тему здравоохранения в целом; Лёха рассказал, как сыну его начальника, совсем молодому парню, делали операцию в Израиле. Матери Димыча сделали стентирование коронарных артерий в связи с ишемической болезнью сердца, поставили два стента. — Ну и как мамино сердечко — зафурычило? — спросил Лёха. — Получше стало, да, — кивнул Димыч. — Трёх шагов ведь не могла ступить — сразу сердце болело. А сейчас хоть гулять стала на улице. Матери Ольги помочь не успели. Повисла пауза, и Лёха сказал: — Не будем о грустном. Я вот думаю, надо бы нам почаще встречаться. А? Как думаете? — Согласен, — поддержал Димыч. Все посмотрели на Ольгу. — Я буду только рада, ребят, — сказала она. И добавила со смешком: — Но только без попоек. Мне это дело как бы нельзя теперь... Башню мою лучше бы не шатать. Так-то она держится более-менее, но ни к чему судьбу испытывать. На душе стояла ясная, светлая, чуть грустная тишина — вроде бабьего лета. Гроза отгремела, всё прошло не так тяжело, как она опасалась, и теперь было даже немного жаль расставаться, не хотелось отпускать Лёху с Димычем, таких родных. — На рыбалку б как-нибудь съездить, — мечтательно проговорил Лёха. — Эх, на целые выходные, с ночёвочкой на природе! А пить и не обязательно — это само по себе в кайф. Не знаю вот только, как с дачами-то с этими вырваться... Ладно, авось, как-нибудь выкроим время. Самое тяжёлое-то сделано, теперь уж мать с тёщей и сами, если что, управятся. После бани гости часик отдохнули; опохмеляться не стали: Лёхе предстояло садиться за руль. Травяной Алисин чай с лимоном и мёдом зашёл очень хорошо. Договорились созвониться насчёт рыбалки — не «когда-нибудь», а обязательно. Может быть, даже в июне — только Ольге нужно было немного подвинуть свой график, перенеся выходные на удобные дни. — Ну что... Один за всех и все за одного? — улыбнулась она. Они обнялись на прощание все втроём и постояли, уткнувшись головами. Их было трое, но в их сердцах навсегда было отведено место для четвёртого. 4 В июне Ольга выбралась с Лёхой и Димычем на рыбалку, как они и договаривались. Водку не стали брать, только пиво, причём для Ольги — безалкогольное. В августе она дописала второй том «Проклятого Лорда». Они с Алисой решили задержаться на даче и продлили съём ещё на месяц. Ездить оттуда на работу было дальше, но там Ольге отлично спалось и писалось. Небольшой урожай смородины, малины и вишни они съели прямо с веток. Алиса колдовала над огурцами и помидорами в теплице: то рыхлила, то подкармливала, то пасынковала, то подвязывала. Несколько помидорин просто поражали воображение: они получились по восемьсот-девятьсот граммов, и одной такой хватало на большую миску салата. Но как быть с сорока четырьмя килограммами яблок — урожаем, равным по весу Алисе? Хозяйка очень удивилась; по её словам, последние несколько лет больше пятнадцати кило с этого дерева собрать не удавалось. Она сказала, чтобы они забирали половину себе, поскольку ей и двадцать-то некуда девать. Первые главы третьего тома «Проклятого Лорда» Алиса вычитывала и редактировала, снуя между компьютером и кухней, где варилось яблочное повидло. Она порциями загружала яблоки в пароварку, потом превращала их блендером в пюре и доваривала уже с сахаром и корицей. Закатали пятнадцать баночек; остальные яблоки были съедены свежими и в виде пирожков. Здоровенный, как лапоть, румяный и горячий пирожок с молоком — что могло быть вкуснее? Второй том «Проклятого Лорда» закончился гибелью первенца и наследника лорда Гая, Люстана. Сам Гай получил тяжёлое ранение в этом бою и долго лежал при смерти; ему, слабому и больному, не решались сообщить горестную весть — лгали ему, говоря, что Люстан сейчас далеко, воюет. Ухаживал за лордом его личный лекарь — ещё один человек, которому была известна тайна Гая и который под страхом смертной казни хранил её. Лежал он, одр свой проклиная, и смерти грань его манила. И песня старая, чудн'aя, и на щеках его — белила. Белила смерти, гримом такого не добиться. Лекарь — темноглазый, хитрый, что-то в нём было жалостливое. «Милорд, выпейте глоток». В покоях — покой. Тишина. Не потревожить милорда: еле жив. Ждать. Инголинда ждала, как и все; если он умрёт — будет катастрофа. Война без него — как? Он полководец, только он знал, как; мог вдохнуть храбрость, ярость, силу; воины мчались вперёд, слыша его рёв. И побеждали. Покои тихи. Звон тревоги, звон в её ушах. Она ждала: к милорду нельзя. Он в жару, в бреду звал сына: «Люстан! Люстан, дитя моё!» Что-то в глазах лекаря, женственных, с длинными ресницами. Близок к милорду, знал тело его, как своё. Бородка аккуратно подстрижена. «Милорд сегодня плох». Он плох, а ей — ждать, не спать. Сон с явью перепутались. «Ваше величество, вам бы отдохнуть...» Какой отдых, если он!.. Рана глубока. Снова звал Люстана, а того уже нет в живых. Кто-то срубил его голову и унёс как трофей. Тело опознали по доспехам и по кольцу на пальце. Безумная надежда, что не он, но по всем признакам — увы, да. Милорд заснул. Не вечным сном, нет; обычным, приносящим отдых и исцеление. Её измученные глаза тоже закрылись. Инголинда велела поставить свою кровать рядом с его опочивальней, прямо у двери, чтоб слышать и знать всё. Мимо неё и мышь не проскочила бы. Если он затихнет навек — тоже услышать. О, она услышит эту страшную тишину, в которой душа расстаётся с телом, опознает сердцем! «Ваше величество, вам бы в свои покои». Это Рорхам, старший советник, богач и щёголь. Он-то в своих покоях спал, ему-то что. С рябым лицом и кулачищами размером с репу. А ей ни сна, ни покоя толком здесь: проходной двор. Мимо неё все крались на цыпочках, когда дремала. Вдруг стало тихо. Её сморило. «Спи, голубка, отдыхай». Почудилось?.. Будто теплом окутало, и она заснула. И не слышала, что милорд... Нет, не умер, а пришёл в себя и ему лучше. «Почему ты шепчешь, Регус?» — «Её величество изволит почивать за дверью, милорд. Только что заснула». — «Хорошо, пусть отдыхает. Никому её не тревожить». Поднявшись с одра болезни с помощью лекаря Регуса, он смотрел, как королева спит. У всех на глазах, под его дверью, не заботясь о том, что волосы растреплются, что платье изомнётся. Он велел отнести её вместе с кроватью в её гостевые покои — осторожно, дабы не потревожить её сон. Она уснула так крепко, что не почувствовала, как слуги несли её. Чем он заслужил любовь столь прекрасной женщины? Почему он, почему не красавец Стольфгун? Когда Гаю было шестнадцать, одна девица сказала, что он — миленький, как девушка. Волосы до плеч. У других парней уж бороды росли, а у него — нет. Он велел позвать слугу с бритвой, и вскоре его ладонь ощупывала лысый череп. Теперь уже не назовут «миленьким», а боевые шрамы довершат дело. Трансформация: вот миловидное юношеское или, скорее, андрогинное лицо, в котором уже тогда проступали волевые черты (упрямый подбородок, сурово сжатый рот); вот длинные локоны падают с головы, устилая пол у небольших ног в сапогах (Гай носил современный тридцать восьмой размер); отметина за отметиной ложатся на лицо, годы прокладывают морщинки, а войны — шрамы. И вот он — его окончательный нынешний облик, уже далеко не милый. Но ведь что-то же она нашла в нём? Она — королева, чья ножка ещё более миниатюрна и рост достаточно мал, чтобы он чувствовал себя большим. Наконец, когда Гай немного окреп, настало время рассказать ему правду, но никто из его приближённых не решался это сделать. Все боялись его гнева, боялись быть казнёнными за ложь, потому что Гай в любом состоянии предпочёл бы знать правду. Думали-думали и наконец придумали: а пусть грозному лорду о гибели Люстана поведает его любимая женщина и мать его второго сына! Но любимая ли — вот в чём вопрос. Ведь сердце Гая, кажется, окончательно превратилось в кусок льда. «Презренные трусы», — заклеймила Инголинда приближённых Гая, но согласилась на эту опасную и тяжёлую миссию. Она рискнула ещё и взять на себя ответственность за это молчание — как будто бы это она приказала всем ограждать страдающего от раны Гая от страшной правды. «Это я, я велела им молчать, — повторяла она, стоя на коленях перед ложем в опочивальне Гая. — Это моя вина, милорд. Они только исполняли мой приказ. Вы были слабы...» Гай, приподнявшись на локте, тяжко дышал. Его искажённое болью и гневом лицо внушило бы ужас любому, но веки Инголинды были смиренно опущены, она не смотрела на лорда. «Я не слаб! Я никогда не бываю слаб. Это оскорбление!» — Его голос ещё не обрёл полную силу, но звучал грозно. «Милорд, вы могли не перенести», — начала Инголинда. «Молчать!» — оборвал он её грубо. Её глаза гордо сверкнули. «Милорд, простите, но я не ваша подданная, чтоб так со мною разговаривать», — промолвила она негромко, но твёрдо. «Тогда встаньте с колен, ваше величество, — ответил он тихо; даже положение на локте ему давалось непросто. — Не пристало вам их преклонять передо мной». Гай упал на подушки и закрыл глаза. Прошло ещё некоторое время, к Гаю возвращались силы. Послали за слугой-цирюльником: милорд желал привести себя в порядок и придать блеск своему черепу. Но также Гай приказал, чтоб к нему явились его советники и присутствовали при этом. Что-то зловещее было в его повелении... Ингу хотя и не звали, но она пришла сама. И вот заточенное до смертельной остроты лезвие соскребало с головы Гая всё отросшее за время болезни. Слуга трудился, советники молчали, стоя тут же, в опочивальне. Сделав несколько движений, слуга обтирал бритву о полотенце на плече Гая. Уже открылся его лоб почти до темени, когда он вдруг обратился к Рорхаму, своему старшему советнику: «Скажи, Рорхам, кто твой повелитель?» «Вы, милорд», — ответил тот. Глаза Гая полыхнули ледяным огнём — тем самым, которого все так боялись. «Если твой повелитель — я, почему ты исполнял не мой приказ, а приказ королевы Инголинды?» — прогремел он. Выхватив бритву у слуги, он полоснул ею Рорхама... но не по горлу, а только по щекам, оставив два пореза. Вздох ужаса прокатился среди присутствующих. Заструилась кровь, заливая богатые одежды Рорхама. Инголинда стала бледнее мрамора, но даже не подумала падать в обморок, даже не пошатнулась — стояла, как изваяние. Гай хлестнул её ледяной плетью взгляда — она не дрогнула, не моргнула, рот остался недвижим. «Это тебе урок, Рорхам, — сказал Гай. — Ты подчиняешься мне, и ничьих чужих приказов исполнять не должен!» «Да, мой лорд!» — забормотал тот, рухнув на колени и дрожа. Он был потрясён не нанесёнными ему порезами, а тем, что жив. «Ступай вон!» Рорхам уполз на четвереньках, пачкая кровью пол. Гай обтёр окровавленное лезвие о полотенце и хотел протянуть слуге, чтоб тот продолжил бритьё, но слуга лежал без чувств на полу. Гай хмыкнул и велел унести впечатлительного паренька, после чего обвёл насмешливым взглядом остальных: «Кто-нибудь закончит начатое?» Никто не осмелился, все были парализованы ужасом. Только Инголинда сделала шаг к Гаю и протянула руку к бритве: «Позвольте, я это сделаю, милорд». Пальцы Гая стиснули тонкое, хрупкое запястье королевы, подержали и отпустили. «Я лишь хотел убедиться, что у вас не дрожат руки, ваше величество, — усмехнулся Гай. — И вы меня не порежете». Инголинда заняла место слуги и продолжила выполнять его работу, будто всю жизнь служила цирюльником. Её руки, мягкие и спокойные, не дрожали. Кто-то из советников шепнул другому: «Это не женщина, это кремень». — И посмотрел на собственные пальцы, которые ходили ходуном. Единственная женщина под стать Гаю, достойная, а главное — способная стать его супругой. Если бы не заледеневшее сердце лорда... Инголинда орудовала бритвой мягко, нежно, ловко и проворно; осторожно отогнула ухо Гая, чтобы выбрить за ним. Гай порой закрывал глаза, будто испытывая удовольствие. Закончив, Инголинда обтёрла полотенцем голову лорда. Гай велел подать успокаивающую мазь после бритья. «Ваше величество... ещё одна небольшая услуга». Инголинда втёрла мазь в его голову своими мягкими пальчиками. «Благодарю вас, госпожа, — сказал Гай, поднявшись с кресла. — У меня даже возникла мысль выгнать того мальчишку и взять на место цирюльника вас, но, боюсь, такую роскошь я не смогу себе позволить». — С этими словами он поцеловал руку Инголинды. Королева вышла из опочивальни и твёрдым, спокойным шагом направилась в свои гостевые покои. Там, уже в одиночестве, она без чувств упала на ковёр из волчьих шкур. Через несколько минут она пришла в себя, приподнялась на локте, чувствуя себя всё ещё слабой. Затуманенным взором она заметила перед собой сапоги... Его сапоги. «Ваше величество! — проговорил Гай, поднимая её на руки. — Позвольте вам помочь». За то грубое «молчать!» он держал её бережно, почти ласково. Она, обнимая его за шею, стонала: «Милорд, умоляю вас... Не утруждайте себя... Ваша рана! Рана откроется...» Она думала не о себе — беспокоилась о нём. Не любить эту женщину могло только самое чёрствое и ледяное сердце. Но Гай сказал: «Вы считали меня слишком слабым, чтобы вынести известие о гибели моего сына. Теперь вы считаете меня слишком слабым, чтобы поднять вас. Вы ошибаетесь, ваше величество. В обоих случаях». И, тем не менее, ни тени грубости не было в его движениях, когда он опускал её на постель и поправлял под её головой подушки. Он велел позвать слуг, чтоб те подали королеве укрепляющих и бодрящих средств, и сам проследил за исполнением своего поручения. Королева проговорила: «Вы напугали меня, милорд». Он, в почтительной позе стоя у её ложа, ответил: «Рорхам получил свой урок, а вы — свой, ваше величество. Не дарите своё благородство тем, кто его недостоин. Это слишком драгоценное сокровище, чтобы им так щедро разбрасываться». «Вы ведь пощадите Рорхама и остальных, милорд?» — беспокоилась королева. «Уже пощадил», — хмыкнул Гай. «Вы сделали это для меня?» На это Гай уже не ответил, покинув покои Инголинды. Он не звал её больше своей голубкой, своей Ингой. Война за место под потускневшим солнцем продолжалась — уже без Люстана. Гай лишился старшего сына и наследника, но у него оставался младший, рождённый Инголиндой. * Ольга долго не решалась поднять цену подписки на «Проклятого Лорда», до самого конца она оставалась одной и той же. Цены росли на всё: на продукты, на услуги ЖКХ, на бензин, на стройматериалы в магазине, которым Ольга руководила, но подписка по-прежнему стоила семьдесят рублей (двадцать один рубль — комиссия). Перед читателями было почему-то неловко, хотя они сами говорили, что автор очень дёшево отдаёт своё творчество. За семьдесят рублей читатель получал доступ ко всем главам, следующим за ознакомительными. Он платил один раз. Уже давно завершённый первый том остался в платном доступе и стоил всё те же семьдесят рублей, но текст появился в пиратских библиотеках: видно, кто-то из читателей слил. Ольга махнула рукой. А однажды получила такой комментарий: «Дорогой автор! Честно сознаюсь, прочитал первую книгу бесплатно на другом сайте. Мне понравилось. Я перевёл 100 р на ваш электронный кошелёк, *9923 — это мой перевод. Второй том я уже купил здесь, сейчас читаю, очень интересно! Подпишусь на третий, когда начнётся выкладка. Удачи и вдохновения». После долгих раздумий Ольга решила всё же поднять цену, начиная с третьего тома. Аж на целых... пять рублей. Нет, она не гребла деньги лопатой. Если раскинуть выручку от платной подписки на весь год и подсчитать среднее за месяц, получалась лишь неплохая прибавка к зарплате, но не бешеные миллионы. С другой стороны, эта средняя прибавка равнялась целой зарплате некоторых людей. Маленькой, нищенской зарплате. Наверняка среди читателей Ольги были такие люди, и перед ними ей было совестно высоко задирать цену. Странное чувство: переведённое в денежный эквивалент, творчество превращалось в ремесло. Да, это труд, но к нему Ольга относилась иначе, чем к своей основной работе. Это было что-то вроде хобби. Да, затратное по усилиям и времени, но всё-таки хобби. Всё, что продавалось в магазине, являлось товаром. Материальным. Интеллектуальный труд — тоже работа, но в сознании Ольги всё ещё стоял барьер: то, что когда-то началось именно как увлечение, увлечением и оставалось. Монетизировать его, наверно, можно, но... не перешагнёт ли она опасную грань, за которой плоды творчества тоже превратятся в товар? Сложно это всё, неоднозначно. Прекрасно понимая суть товарно-денежных отношений, к своему увлечению «писаниной» Ольга их всерьёз применить не решалась. Тогда уходил из него творческий свободный дух, а приходил оттенок торгашества. Опошлялось всё как-то. — Оль, ну хоть до ста рублей поднять можно, — говорила Алиса. — Ты имеешь полное право. Я видела, есть авторы, которые уже по двести пятьдесят просят. Я почитала парочку из интереса. Нечему там столько стоить — по сравнению с твоими текстами. Там у них и ошибок полно, и сюжеты штампованные, как с конвейера, и герои картонные. И при всём этом они не стесняются просить за свою писанину в три раза больше тебя. — Интересно, и кто-то покупает? — усмехнулась Ольга. — Судя по всему, да, — вздохнула Алиса. — Даже обидно за тебя становится. Я думала над тем, почему так происходит. Скорее всего, просто потому что нетребовательных, непритязательных читателей, которым такое чтиво заходит, тупо больше. Вопрос о цене подписки на третий том оставался открытым. Пока Ольга писала бесплатные главы. В декабре её сон укоротился до трёх часов. При этом она не чувствовала себя усталой, ей хватало такого количества отдыха. У Ольги будто крылья выросли, она успевала переделать кучу дел, уделить внимание Алисе, да ещё и полторы своих стандартных нормы текста сделать. Алиса уже не паниковала, но держалась настороженно. — Оль, похоже, началось. — Не спеши волноваться, пока всё под контролем, — сказала Ольга. А сама торопилась пользоваться этим подъёмом, чтобы написать как можно больше текста. Кто мог знать, сколько это продлится? Неделю, две? Если бы Ольга имела возможность выбирать, она бы предпочла короткие, но интенсивные по симптомам эпизоды, чем вялые и стёртые, но затяжные. Особенно это касалось депрессий. Уж лучше отмучиться диванным кабачком несколько дней, чем чувствовать себя ни рыбой ни мясом целый месяц. Карлик-аналитик внутри неё отмечал: «То, что происходит — не совсем нормально. Но ты укладываешься в приемлемые рамки». Главное — не перескочить эти рамки. Ольга добавила себе одну тренировку в неделю. Количество сна не падало ниже трёх часов. Алиса серьёзно паниковала при полутора часах, но Ольга пока не приблизилась к этому опасному рубежу. — Оль, если ты не чувствуешь усталость, это не значит, что твой организм не устаёт. Он устаёт, изнашивается в таком режиме, — говорила Алиса. — Просто ты этого не замечаешь. — Родная, мы всё равно все умрём, — засмеялась Ольга. — Просто кто-то — чуть раньше, кто-то — чуть позже. В глазах Алисы заблестела влага. — Оля... — Тш-ш... — Ольга чмокнула её в носик, прижала к себе. — Маленький, не расстраивайся. Полностью снять это всё равно невозможно. Ну, вот такой у меня организм упрямый и противный: какое-то количество лекарства принимает, а сверх того количества — ему уже пофиг. Хоть об стену бейся — хрен там. Ну... Видимо, он сам берёт, сколько ему надо. И лишнее ему не впихнёшь. На третьей неделе длительность сна увеличилась до четырёх часов. Настроение было даже не особо приподнятое, ближе к обычному, работоспособность и энергичность — немного выше средней, без проблем с концентрацией внимания. На пятой неделе она спала уже по пять часов, а показатели настроения и работоспособности стали обычными. Ольга убрала четвёртую тренировку, и длительность сна сразу откатилась к четырём часам. Пришлось вернуть, и постепенно сон удлинился до шести с половиной — семи часов. Это было похоже на тот вариант, которого Ольге не очень хотелось — уменьшение выраженности симптомов с увеличением продолжительности эпизода. Означало ли это, что следовало ожидать такой же недо-депрессии — вялотекущей, когда вроде и не кабачок, и на работу кое-как ходить можно, и даже худо-бедно справляться, но общее состояние — паршивое? Серая, тягомотная маета. В таком состоянии о творчестве абсолютно точно придётся забыть. Значит, следовало сейчас написать побольше, но не выкладывать всё, а придержать немного текста в запасе, чтобы было что дать читателям в период застоя. Обычно Ольга делала три-четыре главы за месяц; на случай длительного молчания можно было снизить норму выдачи «проды» до двух глав. В основной массе читатели отнеслись к снижению авторской производительности («продо-выдачи») с пониманием, но пара-тройка голосов всё-таки раздалась: «Аффтор, ты что-то реже проду стал выкладывать. Раньше стабильно по главе в неделю было, а теперь от силы две в месяц». «Ребят, аффтырь загружен на основной работе, — ответила Ольга. — Если бы писанина приносила мне стабильно высокий доход, то я, понятное дело, уволился бы нафиг и посвятил бы себя литературному труду. Но я не уверен, что смогу прокормиться только им». «Автор, дык подними цену! Ну что такое эти 70 рэ за вычетом комиссии? Это ж чистая благотворительность. Мы, твои преданные читатели, готовы больше платить, потому что твоя писанина того стоит. Это не халтура, а качественная работа». «Не говорите за всех, — ответила Ольга. — Доходы у всех разные. Кто-то готов раскошеливаться на чтиво, а кого-то взлёт цены отпугнёт, и можно потерять подписчиков. Так что... не так всё просто на самом деле. Скажу коротко: на данном этапе я пока не готов полностью переходить на литературный труд. Поэтому пишу потихоньку — столько, сколько физически могу». Когда началась выкладка платных глав третьего тома, Ольга всё же подняла цену до восьмидесяти пяти рублей. Количество подписчиков не уменьшилось, напротив — росло хорошими темпами. В марте началось то, чего Ольга опасалась — вялая депрессия. По своему опыту она уже знала, что от повышения дозы лекарств толку особого нет: странный, упёртый организм не реагировал. А вот физическая нагрузка вызывала у него неплохой отклик. Сцепив зубы, Ольга добавила пятую тренировку. Она тащила себя в зал по выходным, просто брала за шкирку и тащила, хотя порой хотелось выть на луну. И всё бросить к чертям. Вернуться с полдороги, зайти домой и плюхнуться на диван. И лежать долго-долго, думая о том, какой она никчёмный работник и бездарный автор. Да и человек дерьмовый, тряпка и слабак. Не место такому среди людей... Кто-то в депрессии ест, а у Ольги аппетит будто отрезало. Кто-то руки себе резал в стремлении себя «наказать», а она — морила голодом. Приходилось ещё и еду в себя пихать. Зато сон удлинился до девяти часов. В выходные могла и все десять продрыхнуть. — Оль, не насилуй так себя, — тревожилась Алиса. — Так ведь можно и перегнуть палку. — Либо оно меня сломает, либо я его в асфальт закатаю, одно из двух, — сквозь зубы процедила Ольга, утыкаясь лицом в подушку. В какой-то миг стало совсем темно. Ехать на работу, делать что-то? Одна мысль об этом вызывала тошноту. Ехать в спортзал, делать осточертевшие движения? Ещё тошнотнее. Всё, капец, финиш. Но карлик-аналитик внутри подсказывал: если взять отгул и лечь на диван, вот тогда и будет капец. — Оль, тебе нужен отдых, ты себя загонишь, — сказала Алиса. А потом уткнулась в Ольгу и завсхлипывала. Алиса паниковала. Её страх дошёл до критической точки. Ольга как-то пропустила этот момент, замкнувшись в своей борьбе со слизнеобразным, бесформенно-серым, удушающим противником. — Лисёныш, нет, — вздохнула она, обнимая её. — Я чувствую, что мне не ложиться на диван надо, а именно давить дальше. Пока я эту сволочь не дожму. Это звиздец как тяжело. Лучше б я неделю провалялась, как кабачок — и всё, отстрелялась, а не вот так... Но моя болячка, похоже, сменила тактику. Она захотела войны — она её получит. Эта «битва титанов» продолжалась четыре недели. Или, вернее сказать, противостояние двух баранов, упёршихся друг в друга рогами: кто кого сдвинет. На пятой неделе враг не выдержал. Бесформенный серый слизень уполз. Это был месяц, полностью потерянный для творчества, но Ольга выложила две главы из своих запасов. Оставалось ещё две, но неизвестно было, сколько времени потребует восстановление, как скоро придёт в себя «творческий мускул». Как бы то ни было, следовало пошевеливаться. Раскачиваться, приводить себя в чувство. Она вернулась к четырём тренировкам в неделю: две — кардио, две — силовые. В плане «железа» она занималась уже с неплохими весами, на уровне мужчин. К концу шестой недели Ольга почувствовала себя готовой снова взяться за творчество. Наверное, все авторы иногда пишут текст, а утром просыпаются и морщатся от стыда: в каком хмельном бреду я это написал? С какого бодуна? Вычеркнуть, сократить, переписать. Никуда не годно. Хрень. Сомнения в себе — признак гения? А железная уверенность — удел графоманствующей серости? Творческий мускул поначалу подрагивал, съёживался, ныл крепатурой. Ольге активно не нравилось то, что выходило из-под клавиатуры. Грустно, кисло, пошло. Слабо. У. Смыслов выдохся? Или он просто болен и болячка понемногу разрушает мозг? Впрочем, на МРТ тяжёлых патологий не выявилось. 5 Близился май. Алисе так понравилось в прошлом году жить летом на даче, что она уже в апреле показала Ольге несколько приемлемых вариантов. Дачу, которую они снимали в прошлый раз, уже заняли, но в том же садоводческом товариществе сдавалась другая. Подороже, но более комфортабельная — с туалетом и душем в доме, с более просторной и удобной кухней, да и интерьеры комнат посимпатичнее. Под крышей — уютная мансарда с двумя спальными местами, во дворе — беседка с грилем. Электричество, газ, два водонагревателя — кухонный и душевой. Вода — из скважины. Но без бани. Участок — шесть соток, две яблони, груша, вишня, малина, смородина и крыжовник, теплица, площадь под грядки. То, что жильцы посадят сами, могут также сами и собирать, а урожай с плодовых деревьев — пополам с хозяином. Алиса уже поговорила с ним по телефону. Обычно дачей занималась мама владельца, но в прошлом году она умерла, а ему было некогда ухаживать за садом-огородом, да и не любил он это дело. Продать же — жалко. Он уезжал в командировку, вернуться собирался только в двадцатых числах августа. Ягодный сезон к тому времени уже практически закончится, так что урожай с кустов достанется жильцам, хозяин — не успевает застать. Стиральная машинка в доме имелась, а вот холодильник предстояло привезти свой. Как и прочую кухонную технику, а также посуду. Благо, пространства для её размещения было достаточно — не то, что на предыдущей даче. Там кухонька была просто микроскопическая. Алисе понравилась эта дача, она была настроена на неё, это чувствовалось. Она волновалась, не опередят ли их другие желающие. К объявлению о сдаче владелец приложил много фотографий: вид из окна мансарды (речка, лесок вдалеке), вид участка с крыши дома, несколько ракурсов с земли, снимки дома снаружи и изнутри. Даже погреб был сфотографирован отдельно. В общем, основательный подход. — Оль, давай, решайся, — упрашивала она. — Вошла во вкус, дачница? — усмехнулась Ольга. На сей раз отпуск у неё намечался в июне — тоже две недели. Она встретилась с хозяином лично, посмотрела участок и дом, обговорила все условия. Владелец сказал, что гостей приглашать можно, но соблюдая тишину вечером и ночью. На случай шума и непорядка соседи располагали его номером телефона. Также на участке был гараж, тогда как в прошлом году Ольге приходилось оставлять машину под открытым небом. Участок был уже убран, очищен от прошлогодней листвы, даже стволы деревьев побелены. Предварительно Ольга внесла плату за четыре месяца — с мая по август. Но если возникнет необходимость, сказал хозяин, можно и продлить проживание. Тридцатого апреля они с Алисой въехали на дачу. С собой взяли холодильник и всю кухонную утварь и технику, включая кофемашину, которой Ольге в прошлый раз очень не хватало. В теплицу Алиса снова посадила помидоры с огурцами. Место для парника хозяевами было выбрано с умом — хорошо освещённое, без тени от соседних посадок или построек. — Вы мои хорошие помидорки, — ласково приговаривала Алиса, бережно опуская каждое растеньице в лунку. Перед глазами Ольги моментально вспыхнула картинка-воспоминание: грушевидная Лидия Сергеевна с её «помидороньками». Она хохотнула, а Алиса вскинула недоумевающий взгляд: — Ты чего? — Прости, вспомнила, как Лёхина тёща с рассадой вот так же разговаривала. — Ольга присела рядом на корточки, помогая Алисе подвязывать помидорный кустик джутовым шпагатом. — «А хто у меня тут такие халёсенькие помидороньки?» И ты вот сейчас так же... Даже интонации те же! Как будто она тебя... укусила и заразила! О! Как тебе идея для рассказа: укус тёщи-вампира превращает любую женщину в тёщу! Даже если она никогда не была замужем и не имеет детей! — И Ольга затряслась от смеха, а потом, охваченная дурашливым вдохновением, принялась воодушевлённо разворачивать сюжет: — Признаки заражения: укушенная начинает много готовить, резко поправляться, её фигура напоминает грушу с целлюлитом. Она стремится всюду посадить рассаду и разговаривать с ней, откликается на обращение «мама». Мужчинам лучше от неё бежать, роняя тапки: загрызёт и высосет всю кровь! Разражается эпидемия, и в мире наступает тёщеапокалипсис! Всюду бродят тёщи и ищут жертв — «зятьёв»! Иногда в их поведении возникают сбои: они путают «зятьёв» с «помидороньками» и гоняются за мужчинами с лейками и ласковыми словами. Это безобиднее, но иногда они пытаются подвязать их верёвочкой за шейку, что уже весьма опасно. Или запихивают жертве в рот удобрения. Учёные ищут анти-тёщевую сыворотку и таки изобретают её, но... сыворотка оказывается заражена вирусом «СВЕКРУ-1-ХА-1». Исцеление наступает ненадолго, а потом женщина превращается уже в другого монстра! — О Господи! Жестокий автор! Бедный, несчастный мир! — засмеялась Алиса. — Но шутки шутками, а я и правда прочитала, что с растениями нужно разговаривать. Тогда они лучше растут. В тот же вечер, пока Алиса отдыхала в шезлонге под яблоней, Ольга написала небольшой забавный рассказ «Укус тёщи». Без жести не обошлось: имелись и трупики подвешенных за шею «помидоронек», и загрызенные, обескровленные жертвы. Это был бы просто не У. Смыслов, если б всё вышло бескровно и по-доброму. Текст Ольга после вычитки его Алисой выложила в бесплатном доступе. Лёха опять работал на тёщиной даче. Уж если что и стабильно в этом мире, так это его ударный труд на участке; если Лёха пашет на даче, значит — всё нормально, планета вертится. К слову, родилась дочка, как он и хотел; Ольга поздравляла их с Ириной и на страничке в соцсети, и потом, чуть позже — лично, по телефону. Димыч был в командировке, и Ольга с Лёхой встретились без него. В августе он приехал, и они снова собрались вместе. * А жителям мира «Проклятого Лорда» автор приготовил новое испытание: мало того, что у них там ледниковый период шарахнул и война разразилась, так ещё и извержение вулкана произошло. Частицы вулканического выброса образовали в атмосфере экран, который отражал солнечный свет. Стало ещё холоднее, даже в относительно благополучных землях королевы Инголинды случились серьёзные заморозки. Если всё оставить как есть и просто ждать, когда атмосфера сама очистится, последствия могли быть катастрофическими. Но как очистить небо над головой? На такие мощные вмешательства в природу был способен только ныне покойный маг Отец Фуно... да ещё, пожалуй, его давний враг волхв Бледа, пребывавший теперь в изгнании. Тот самый Бледа, который изуродовал тело Гая, сделав из него мужчину и женщину «в одном флаконе». Трудность была в том, что все письменные упоминания о Бледе были изъяты и уничтожены по приказу Отца Фуно. Старый маг даже головы людей почистил, разослав всюду «заряженные» магией забвения свитки, прицельно уничтожающие память о Бледе. Только Гай кое-что помнил, потому что Бледа поставил ему магическую защиту от вмешательств в его голову. С этой защитой Отец Фуно до конца справиться не смог. Но Гай помнил не всё. Однако знал, что где-то есть маг — единственный, кто мог помочь сейчас. Гай отправился на поиски Бледы, попутно восстанавливая в памяти обрывки. Он бы долго блуждал вслепую, если бы не понял, что остатки магической защиты, поставленной ему Бледой — это зацепка, ключ к поиску её создателя. В ней Бледа оставил частицу себя, и эта частица откликалась на зов, давая Гаю подсказки. Проехав много сотен миль, Гай нашёл Бледу. Тот прятался, ускользал от Гая, но с сокращением расстояния между ними остатки защиты «заговорили» в полный голос. Волхв был близко. Гай шёл по следу, как гончая, и настиг-таки того, кто сделал его носителем телесной аномалии... Он сорвал капюшон и увидел длинные серебряные волосы. И лицо... Перед ним была женщина. Старуха. Бледа — не он. Она. «Почему я должна помогать тебе, духовный сын моего врага? Или... дочь?» — насмешливо кривя губы, хмыкнула старуха. Гай еле сдержал рык за стиснутыми зубами. «Не мне. В помощи нуждается множество людей. Очень многие погибнут». «А мне плевать! — расхохоталась Бледа. — Ты не можешь меня заставить». «Хорошо. Что ты хочешь взамен?» — спросил Гай. «Я хочу восстановления справедливости!» Когда-то Бледа вызвала Отца Фуно на магический поединок. Силы были равными, но Фуно использовал нечестные методы для своей победы — пустил в ход любовные чары, воздействуя на женское естество Бледы. Тем самым он ослабил её, и в решающем состязании она проиграла. Доказать мошенничество противника ей не удалось, Отец Фуно искусно подчистил за собой, убедив магическое сообщество в том, что чувства Бледы были не наведёнными, а естественными. Сама захотела, сама полюбила, а он тут ни при чём. По условиям поединка Бледа обязана была отправиться в изгнание. В отместку она и наложила на Гая уродующее проклятие. А также защиту, из-за которой Фуно не смог до конца вытравить из памяти лорда сведения о Бледе, лишь сумел их исказить. Юный Гай успел кое-что о ней узнать, перед тем как Отец Фуно начал планомерно уничтожать все следы Бледы — даже память людей о ней. Гаю было три года, и о Бледе ему рассказала служанка... Но впоследствии, после массовой «чистки», сама забыла. Не в силах полностью сломать созданную своей бывшей соперницей защиту памяти у Гая, Отец Фуно поведал ему лишь часть правды — о том, что некий волхв Бледа сделал его таким, но что за история за всем этим стояла, Фуно умолчал. И Гай от всего сердца разделил его стремление уничтожить память о Бледе среди людей. «Я не верю тебе... Отец Фуно не мог!» — крикнул Гай. И схватился за голову, сдавленную обручем пульсирующей боли. Осколки этой боли, вонзаясь, кричали ему: «Это правда! Правда!» А Бледа сжимала руку в кулак. Остатки защиты отзывались, проникали в душу Гая... И он видел картинки — то, как всё на самом деле происходило. Коварство Отца Фуно, его нечестная игра, боль, горечь и негодование проигравшей Бледы — всё Гай увидел и пережил за какие-то несколько мгновений этого показа. Многое, очень многое в его душе перевернулось. «Я хочу восстановления справедливости, — повторила Бледа. — Хочу возвращения всего, чего была лишена». «Всё будет тебе возвращено, — пообещал Гай. — Почёт, уважение, должность, которую занимал прежде Отец Фуно». «Ты готов переступить через то, что я с тобой сделала, — проговорила Бледа со странной, горьковатой улыбкой. — Переступить, но не простить. Это невозможно...» «Нет ничего невозможного, так Отец Фуно говорил», — глухо промолвил Гай. «Забавно, — усмехнулась Бледа. — Когда-то он говорил эти слова мне... И теперь ты возвращаешь мне их». «Я гарантирую тебе восстановление справедливости, — сказал Гай твёрдо. — Клянусь честью». «Я тебя умоляю! — засмеялась Бледа, и в её старческом голосе зазвенели удивительные, молодые нотки — как призрак былой весны; чем-то этот голос напомнил лорду голос королевы Инголинды. — Какая честь у тебя, о чём ты говоришь — ты, проливший столько крови, совершивший столько жестокостей? Поклянись чем-то более значимым. Например, жизнью своего ребёнка и своей любимой женщины». «Она не моя...» — начал было Гай, но на груди у него ёкнул подаренный Инголиндой медальон. Та рана была хоть и тяжёлой, но он остался жив. Чудом. Значит, любовь и правда берегла... «Брось, кого ты хочешь обмануть? — Бледа рассыпала вокруг блёстки уже совершенно молодого смеха, на глазах преображаясь. Морщины разглаживались на её лице. — Любовь — если она истинная — не может иссякнуть. Твоему пересохшему источнику было нужно лишь время, чтобы вода в него вернулась!» — И Бледа, уже с молодым лицом, сиренево-голубыми глазами, но по-прежнему с серебром в волосах, легонько ткнула Гая пальцем в грудь, напротив сердца. «Но Отец Фуно сказал...» — пробормотал тот. «Твой досточтимый Фуно был силён во всём, кроме любви. В этом он был полный кретин. Это я как женщина говорю». — Бледа усмехнулась уголком губ. «Клянусь», — сказал Гай. «Хорошо, — кивнула Бледа. — Но служить я буду не тебе, а королеве Инголинде. И стану зваться Матерью Бледой — в противовес Отцу Фуно». А тем временем, пока Гай был в отъезде, Владыка Стольфгун похитил Инголинду и увёз в свои владения. Он уговаривал её выйти за него замуж, но та, как и прежде, снова и снова говорила «нет». Кроме своего сердечного нерасположения, она боялась за сына: Стольфгун не даст процветать семени Гая, будет стремиться посеять своё. От уговоров он перешёл к угрозам: не выйдешь за меня, подошлю убийц к Гаю. Бледа мощным заклинанием очистила небо от вулканических частиц. Также она подстегнула течение Байстрём, но с солнцем она в одиночку ничего сделать не могла. Будь жив Отец Фуно, объединёнными силами они, может, и смогли бы повлиять на светило, но теперь этому уже не суждено было случиться. Но и то, что ей удалось сделать, обещало скорейшие изменения погоды к лучшему. Войско лорда Гая стояло под стенами резиденции Владыки Стольфгуна. «Стольфгун!» — раскатами гремел голос Гая. А перед этим его войско мечом прорубило себе дорогу по владениям похитителя Инголинды. И это — на фоне вторжения иноземных войск. Оставив командование на своих полководцев, которые из последних сил сдерживали противника близ границ, Стольфгун занимался устройством своей личной жизни. Подходящее время нашёл, нечего сказать. Ну и, что греха таить, хотел присоединить земли Инголинды к своим с помощью брака с ней. А маленького Ингрина, сына Гая, ждала бы печальная участь. Какой-нибудь несчастный случай: няньки не уследили за ребёнком. К чему Стольфгуну чужой отпрыск, чужая кровь? Инголинда высунулась из окна и успела крикнуть, но слуга зажал ей рот и оттащил, закрыл окно. Гай увидел, услышал, этого было довольно. Его зубы блеснули в зверском оскале. Начался штурм резиденции Стольфгуна. Гай взобрался по приставной лестнице, тяжёлой булавой разбил окно и вскочил в покои, где держали Инголинду. Вооружённые слуги бросились на него, но он одолевал одного за другим. Медальон Инги на его груди раскалился, но он не чувствовал жара — бил и рубил. Шмяк — и от удара булавы лицо противника превращалось в кровавое месиво, а лицо лорда покрывалось брызгами. Воины Гая тоже наступали. По лестницам дворца струились ручьи крови. Гай ворвался в комнату, где держали Инголинду. Она кинулась ему навстречу простоволосая, в одной сорочке, с криком: «Гай!» — но её отдёрнула назад рука, облачённая в дорогие латы. Сам Стольфгун оборонял свою добычу от соперника. На его лице виднелись свежие следы от ногтей, прокушенная губа потемнела и распухла. Значит, мерзавец пытался посягнуть на Инголинду. Но преуспел ли?.. Они схлестнулись. Гай был уже утомлён предыдущими схватками, Стольфгун — свеж и бодр. В его золотисто-рыжеватой бороде сверкал яростный оскал зубов. Рослый, упитанный, холеный, почти двухметровый здоровяк, и Гай — едва ли метр семьдесят, бритоголовый, с сухой, стройной фигурой, но железными мышцами. Стольфгун — бугай, откормленный аристократ, его противник — мелкий, но очень вёрткий, мускулы и нервы. Стольфгун задел Гая несколько раз. К шрамам на его лице прибавились новые кровавые полосы. Вдруг Гай ощутил прилив сил — жар в груди. Медальон раскалился так, что жёг ладонь, а Инголинда сникла на постель, её распущенные волосы разметались, обильно блестя нитями седины. Так вот какой силой она берегла Гая... Своей, жизненной. Отдавала ему себя по капле. Придавала бодрости в бою, хранила от гибели. Сносящим всё на своём пути смерчем бросился Гай на Стольфгуна. Несколькими ударами он поверг его, здоровенного лося, на пол, обезоружил, выбил добрую половину зубов. Тот выплюнул их, ощерив окровавленный рот, на бороду текла розовая слюна. «Ваш повелитель захвачен!» — прокатился громовой крик. Гай вёл Стольфгуна со связанными руками, держа кинжал у его бычьей шеи. Инголинда шагала следом — босая, в сорочке, кутаясь в золотой с серебряными прожилками плащ волос. Толчок — и Стольфгун позорно скатился по ступенькам. Гай, неспешно спустившись, поставил на него сапог. «Ни ты, ни твои земли мне не нужны. Мне нужна лишь моя женщина, за ней я пришёл, с ней и уйду». А чтобы ни сам побеждённый Владыка, ни его войско не посмели рыпнуться, прибывшая вместе с Гаем Мать Бледа заключила столицу земель Стольфгуна в магический круг, из которого нельзя было выбраться несколько суток. Погода улучшалась, но иногда лили дожди. На привалах в пути Гай с Ингой ночевали в разных шатрах, но однажды невысокая тень с круглой головой скользнула в шатёр королевы. Завидев фигуру лысого воина со шрамами и грозным сверкающим взглядом, служанки зажали ладонями вскрик, и получился писк. Вошедший властным движением сероватого от щетины черепа велел им проваливать из шатра. Где им спать — ему плевать, он хотел остаться наедине с королевой. Служанки, охая и всхлипывая, мыкались под дождём, ища себе другое пристанище и кутаясь в одеяла, пока их не принял под своё крыло повар — упитанный добряк. Ещё и еды им перепало в утешение за неудобства. Инголинда сидела на ложе из подушек, завернувшись в одеяло. Волосы, струясь серебряно-золотыми волнами, окутывали всю её фигуру. Гай, постояв несколько мгновений, подошёл и опустился на колени. Взяв одну из прядей, поцеловал, потом вторую. Из дерзкого нарушителя ночного покоя королевы он превратился в странника, который в конце долгого пути припал к своей святыне. Он целовал седину в её волосах, поклонялся ей. Её губы оставались сомкнутыми. «Это не женщина, это кремень», — сказал один из советников Гая когда-то. Тогда она была изваянием. Сейчас её глаза наполнились слезами. Гай, увидев этот влажный блеск, впитывал его жадным немигающим взглядом. Он распахнул на ней одеяло и созерцал её грудь в глубоком вырезе тонкой сорочки. Его кожа была более смуглая, руки на фоне её нежно-фарфоровой груди казались тёмными. Она, как бы защищаясь, пыталась отвести их, снять с себя, в устремлённых на Гая глазах застыла влажная пристальность. Нет, она не защищалась. Она терзала его руки лаской. Он завладел ими, сжал в своих. Заскользил ладонями вверх к хрупким плечам. По её телу прошёл трепет. Стоило Инге поднять руки в приглашении к объятиям — и он немедленно сгрёб её, прижал к себе. «Он надругался над тобой?» В глазах Гая распахнулась холодная тьма, рот сжался, и лицо приобрело выражение той ледяной, беспощадной жестокости, которая приводила всех в ужас; это было что-то физически ощутимое — мощная волна, способная сбить с ног, задушить, сдавить и остановить биение сердца в груди... Даже самых стойких смельчаков, самых бесстрашных воинов пробирал мороз по коже от этого взгляда; самые хитрые царедворцы теряли свои маски под этим ледяным огнём. Одна лишь Инголинда выстояла, когда все думали, что Гай полоснёт бритвой по горлу Рорхама, а он лишь порезал ему щёки — не за то, что молчал о смерти Люстана, а за то, что трусливо спрятался за спину женщины, позволяя ей прикрыть его слабость и страх. Всех трясло тогда, а Инголинда и глазом не моргнула. Ни единого пореза не оставила на голове Гая — так спокойны и тверды были её руки. Единственная, кто мог выдержать Гая, выстоять перед ним, вызвать в нём восхищение и уважение. Потому он так долго не связывал себя узами брака — не было подходящих кандидаток. Все робели, тряслись, падали в обморок, блеяли, как овцы, тупели и немели. Лишь Инголинда, тогда совсем юная пятнадцатилетняя принцесса, не дрогнула перед ним на роскошном приёме, устроенном её матерью-королевой. Посмотрела своими ясными глазами и спокойно улыбнулась. А потом достойно вела беседу, не теряясь и не заикаясь, демонстрируя свой ум и образованность, прекрасную речь и манеры. Понятное дело, что все прочие дамы, охваченные страхом перед грозным лордом Гайенерилом, выглядели круглыми дурами по сравнению с ней. И сейчас она не блеяла, как овца, которую ведут на заклание, а смотрела гордо, с достоинством, не опуская глаз. Тронул ли её Стольфгун? Она ответила: «Нет, милорд, этого не было, клянусь. Ему не удалось». Но Гай чувствовал холод её пальцев. Правду ли она говорила? Обмануть Гая не мог никто. Он читал в её душе, как в открытой книге, и видел: она не лгала. Прижав её пальцы к губам и согревая их своим дыханием, он проговорил: «Отчего твои руки так холодны? Неужели ты думаешь, что я способен причинить тебе зло?» Он, когда-то отдавший свою жизнь для её спасения — конечно, не мог. Но оттаяло ли его сердце, которое после воскрешения из мёртвых снова забилось уже холодным — вот тот вопрос, что мерцал в глубине глаз Инголинды. Бледа со смехом ткнула ему пальцем в грудь: «Дурак, никуда твоя любовь не делась». И от этого тычка сердце ёкнуло, застучало. «Ты слышала, что я сказал? Ты — моя женщина. Единственная, созданная для меня. Никакая другая не может быть рядом со мной». На губах Инголинды задрожала улыбка, на глазах подрагивали слёзы. Белые изящные руки обвили его плечи. Снаружи, над шатром — шелест небесной влаги. На его плечах — капли дождя. От него пахло схваткой, кровью, потом. Бурые, запёкшиеся ссадины на скулах. Её ладонь скользнула на его щетинистый затылок. «Цирюльник плохо следит за вашей головой, милорд». «Я бы рад взять нового, но, боюсь, для этого мне придётся сначала жениться на нём». Он рванул сорочку и обнажил её грудь. Смуглые руки легли сверху чашечками, накрыли. «Милорд, вы обращаетесь со мной, как с наложницей». — В её словах было притворное негодование, а глаза звали: да, сделай это. Возьми. «Моя женщина — что хочу, то и делаю», — сказал Гай. Его рот влажно приник к её коже. Пробовал на вкус тёплую молочную белизну, скользил по шее вверх, к запрокинутому подбородку, остановился над губами. Те уже ждали, приоткрытые, обдавали жарким дыханием; он накрыл их своими — неторопливо, обстоятельно, нежно. Его суровый, даже свирепый облик не вязался с этой нежностью. Рот с виду казался твёрдым, жёстким, но сейчас ласкал Инголинду атласной мягкостью искусного поцелуя. Она ждала бурного натиска, дерзкого вторжения, даже грубости, но её будто щекотали крылышки бабочки. Так нежно, что к глазам подступали слёзы. Хотелось распахнуть себя навстречу. Эти сильные руки не сделают больно. Она отвечала, поцелуй набирал глубину и страсть. Невозможно было им насытиться, напиться. Завязки штанов Гая распустились. Он устроился между её раздвинутых бёдер, но ещё не входил. Она не знала его тайны. Сейчас не время пугать её. В потёмках не разглядит «сюрприз», только почувствует то, чему надлежит войти. А Инга наслаждалась поцелуями, прижималась обнажённой грудью, обнимала. Ждала, звала взглядом, недоумевала, почему он медлит. Что королева, что наложница — телесной разницы не было. Разница была в её глазах. Когда-то он так любил, что отдал свою жизнь. Потом была пустота и холод. А потом — её мягкие руки, ловко орудовавшие бритвой и втиравшие мазь. И её обморочно-слабое, встревоженное «не утруждайте себя, рана откроется». И жар раскалённого медальона. И седина. И беспомощная, хрупкая, зовущая нежность в глазах. «Сейчас, моя голубка. Сейчас...» В её глазах — и слёзы, и радость. Он снова назвал её так... В ту ночь в шатре королевы слышалось бурное дыхание, поцелуи. Её величество вцепилась зубами в руку, чтобы сдержать крик. Во вторую ночь Гай выскользнул молча, бледный, со сжатыми губами, а она осталась сидеть неподвижная, потрясённая. Утром путь продолжился; Гай был сдержан, собран и молчалив, ехал верхом. Поравнявшись с повозкой королевы, нагнулся к дверце и учтиво осведомился, удобно ли её величеству, не нужно ли чего. Она ответила еле слышно: «Всё хорошо, благодарю, милорд». Он чуть поклонился и пришпорил коня, а она провожала взглядом его ладную фигуру, стройную и точёную, но сильную. Тёмные суровые брови, длинные ресницы. Так вот почему у него не было и намёка на щетину, несмотря на зрелые годы. Интересно, какие у него волосы: волнистые, мягкие или, наоборот, непослушные и жёсткие, как грива? Может, иногда он и отпускал их, но Инголинда не видела, не застала этого ни разу. Чаще он бывал или с гладко выбритым черепом, которому особая мазь придавала зеркальный блеск, или с отрастающей щетиной. С такой «причёской» в милорде не заподозришь миледи. Вернее, и то, и другое... На третью ночь он не приходил к ней, а ей не позволяло самой идти в его шатёр её королевское достоинство. Наконец она написала записочку и отправила ему со служанкой. Он был нетрезв, но хмель сразу почти прошёл. Опустившись перед её походным ложем на колени, он пристально смотрел и ждал её слов. В её глазах не было ужаса и неприязни, но звенела и мерцала какая-то новая горькая нотка. Её рука легла на его пустое чрево. «Так Люстан... вышел отсюда?» Его ресницы не дрогнули, взгляд оставался устремлён прямо на неё. «Ты угадала, голубка». На её щеках блестели мокрые дорожки. Прижимая пальцы к губам, она смотрела на него и плакала — проливала слёзы, которые не выплакал он. Кому как не ей, матери юного Ингрина, было знать, что значит такая связь? Ей, выносившей дитя в своём чреве, была понятна эта боль. Она захлёстывала её душу, будто своя собственная. Все считали лорда Гайенерила отцом Люстана. Даже сам Люстан так думал. Но тот был больше чем отец. Её руки протянулись к нему. Он не сразу шевельнулся, но потом медленно подал ей раскрытые ладони, и она вложила в них свои. «Прости меня...» «За что?» — двинулись его губы. «За то, что я вчера... испугалась». — Инголинда придвинулась ближе, прильнула к Гаю, обняла за шею. Он казался деревянным, неподатливым, но она прижалась так ласково, смотрела с такой нежностью, что он сдался. Его руки обняли её в ответ — сперва неуверенно, как бы спрашивая, можно ли сжать крепче, а потом, получив одобрение и тёплый отклик во взгляде королевы, сомкнули объятия в полную силу. «Я хочу только одного: стать наконец твоей женой», — сказала она. «Ты уже моя жена», — был его ответ. Утром весь лагерь узнал, что лорд Гай, заядлый холостяк, в скором времени берёт в супруги королеву Инголинду. Инголинда была возвращена в её собственные земли с большим триумфом. Теперь у неё на службе состояла Мать Бледа. Война продолжалась ещё несколько месяцев, но вторжение удалось остановить, пусть и ценой большого кровопролития. Существовал такой обычай: кто первый встанет на свадебный коврик, тот и главный. Ни Гай, ни Инголинда не решались опередить друг друга. Наконец Гай, подхватив невесту на руки, поставил её на коврик, а сам опустился перед ней на колено. «Ваше величество, вы единственная моя госпожа и повелительница. Больше никого надо мной нет и быть не может». Пышный свадебный наряд королевы прятал уже заметный живот. Спустя три месяца родилась принцесса Ингерда — любимица Гая, сокровище его сердца. Статус земель Инголинды после свадьбы долго решался; их жители были хоть и благодарны армии Гая за защиту от захватчиков, но не хотели его в качестве своего повелителя. В итоге было решено: новой королевой станет принцесса Ингерда, а пока она мала, регентшей при ней останется Инголинда. А Ингрин становился новым наследником Гая. Свою ненаглядную дочурку Гай так обожал, что Инголинде было впору ревновать. Объятия её маленьких ручек смягчали его жестокость, а от одного поцелуя сложенных розовым бутончиком губ сердце таяло. Однажды Гай был застукан своими подданными за небывалым занятием: он — о ужас! — катал дочку на себе верхом. Подданные были потрясены. Из столбняка их вывела брошенная лордом подушка. Все бросились наутёк, будто это была не подушка, а копьё. Вслед им доносился звонкий детский смех. В следующий за окончанием войны год удалось собрать урожай. Стольфгун ещё долго устраивал Гаю мелкие пакости в виде приграничных стычек и грабежа купцов на торговых дорогах: не мог смириться с потерей Инголинды, да и то позорное падение с лестницы на глазах у подданных и кратковременное пребывание под сапогом Гая здорово задело его гордость. В последующие годы Инголинда принесла Гаю целый цветник дочерей. Шесть принцесс родилось у них, не считая старшей; Ингерда пошла светлой мастью в Инголинду и внешне была её точной копией, у всех прочих девочек волосы были разных оттенков — от средне-русого до тёмно-каштанового. Злые языки — а такие всегда найдутся где угодно — поговаривали, что Ингерда не похожа на Гая. Остальные-то его дочки гораздо темнее, а вот Владыка Стольфгун тоже вроде светловолос. Это был грязный намёк на пребывание королевы Инголинды в плену у её неудачливого воздыхателя. Но Ингерда обладала признаком, который был способен заткнуть всем злоречивым сплетникам рты — кривыми мизинчиками на руках. Точно такие же мизинцы были у самого Гая, и остальным своим детям он передал эту особенность. Незначительное искривление пальцев не мешало ему ни в быту, ни в бою, зато было очень характерным, передавалось по наследству и служило наглядным доказательством кровного родства. Гай не мог стерпеть того, что честь его жены порочат, говоря, будто бы она предавалась утехам со Стольфгуном и что теперь Гай воспитывает не свою дочь; кроме того, эта болтовня дошла до ушей ребёнка, и Ингерда рыдала: неужели папа — вовсе не её папа? Она прибежала к Гаю вся в слезах. «Доченька, счастье моё! Не верь злым людям, — сказал ей Гай. Положил свою руку рядом с её ручкой. — Смотри, самый маленький пальчик у тебя загнут. У меня — такой же. И у твоего братца Ингрина он есть, и у сестриц. Это значит, что все вы — мои дети, моя родная кровь. А глупых и злых людей не слушай! Им просто нравится злословить». Ингерда утёрла слёзы и улыбнулась. Её счастливая улыбка, как в зеркале, отразилась на суровом лице Гая. Девочка обняла его за шею, и он, поднявшись с нею на руках, подошёл к окну. Из него была видна светлица королевы; Инголинда сидела там за рукоделием, озарённая солнцем. Словно почувствовав их взгляды, она вскинула глаза и улыбнулась. Слёз своей дочери Гай не мог простить сплетникам. Он провёл расследование, дабы выявить источник распространения грязных слухов. Было учинено множество допросов, виновники изобличены. Их Гай приговорил к усекновению языка наполовину, а всем прочим, кто повторял их недостойные слова, присудил выплатить крупный штраф в государственную казну. Обошлось без казней. 6 Пальцы Ольги ворошили прядки Алисиных волос, на столе в коконе из полотенца стоял заварочный чайник, а в окне серело тёмное, хмурое небо. В стекло скрёбся дождь, под порывами ветра с яблонь слетали листья. Алиса дочитала последнюю главу третьего тома, но за редактирование пока не бралась. Ей требовалось время, чтобы эмоции улеглись. — Автор обещал торжество «любовной любви» — автор сделал, — сказала Ольга. — Ну, дорогой читатель доволен финалом? — Да... Сцена ночью в шатре очень... сильная, — мурлыкнула Алиса, уютно свернувшись в объятиях Ольги. — Восемь детей — хватит? — хмыкнула та. — Или, может, ещё добавить? — Хватит, хватит, — засмеялась Алиса. Под конец августа зачастили дожди, совсем запахло осенью, надежда на тёплое и приятное бабье лето стала крайне призрачной. Ольга с Алисой решили не оставаться на даче ещё и на сентябрь. Впрочем, на лице Алисы отражались раздумья. Даже одна весьма конкретная мысль. — Оль, что ты думаешь насчёт покупки своей дачи? Я тут смотрела объявления о продаже — есть дешёвые варианты... Но там домики реально убогонькие, старые и убитые — ни удобств, ничего. Развалюхи. Ещё и в ремонт с благоустройством придётся вкладываться. Есть подороже — там получше ситуация, но всё равно что-то немного доделать придётся. Мне так хочется свою дачу! Съёмная — это съёмная, а своя — совсем другое. Ольга обещала подумать. В те времена, когда у неё было своё дело, она могла бы позволить себе такую покупку без проблем; сейчас — сложнее. Повышение на работе ей не светило. Устроиться туда ей помогло личное знакомство и неплохие отношения с хозяином; он отнёсся к ней по-людски. Вошёл в положение, выручил. О диагнозе её он знал. Более того — у его племянника были схожие проблемы, поэтому он имел понятие о том, что это такое. Ольга доказала, что работе её хворь не мешает, но о том, чтобы забраться выше, не приходилось и мечтать. Опять же — из-за диагноза. Приходилось довольствоваться тем, что есть, и держаться за это. Но не стоило забывать и о том, что любая работа — не вечна. Можно и эту потерять. Полностью полагаться только на лояльное отношение хозяина, наверно, наивно... Дружба дружбой, а выгода выгодой. «Ничего личного, только бизнес». Придёт кто-нибудь моложе, энергичнее, а главное, здоровее — и ей помашут ручкой. С другой стороны, с заработками на литературном творчестве ситуация складывалась довольно благоприятно, Ольга сама не ожидала, что эта схема действительно будет работать. Во многом так вышло благодаря уже сформированной популярности и многочисленной читательской аудитории, которую Убийца Смысла сумел завоевать ещё до введения системы денежного вознаграждения для авторов на сайте. Читатели согласились поддержать автора деньгами, и их поддержка выходила вовсе не копеечной. Получалось что-то вроде подработки, компенсировавшей отсутствие перспектив на основной работе. Но тут всё зависело от наличия идей. Будут идеи — будут книги. Однако творчество не поставишь на поток: в гонке за количеством может пострадать качество. Все эти соображения Ольга оставила при себе. Она могла сказать: «Лисён, я не могу быть на сто процентов уверенной в будущем. Пока на работе всё нормально, но хрен его знает... Ну, допустим, возьмём мы кредит. А меня через год попросят с работы. Нет, хозяин, конечно, мужик нормальный, и он это доказал, поддержав меня, когда я была в полной жопе. Не побоялся взять на работу не совсем здорового на голову человека. И я всеми силами стараюсь оправдывать оказанное мне доверие и доказывать, что он не напрасно рискнул со мной. Нет, если серьёзно, это маловероятно, что он меня выставит — после того, что уже сделал. Если только я сама не накосячу, конечно... Я стараюсь не косячить. Но случиться может что угодно. Есть некоторая вероятность — небольшая, но есть — что мне однажды придётся искать другую работу. С меньшей зарплатой, потому что сейчас — это мой потолок, наверх мне дороги нет, только вниз. И не факт, что нормальная работа найдётся. Я не молодею, родная. А работодатели... Всем, сука, подавай двадцатипятилетних. И желательно уже с десятилетним опытом... И мы с тобой можем оказаться в жопе. Я, конечно, постараюсь такого не допустить. И сделаю для этого всё возможное и невозможное. В общем, Алис, я не знаю, что тебе ответить». Но она этого не сказала. Вместо этого она стала искать новые идеи для книг. А когда что-то усиленно ищешь, оно не спешит находиться. Всё годное, интересное, яркое приходит вдруг. «Само». Впрочем, была одна стоящая зацепочка. Мир «Проклятого Лорда» оказался довольно обширен и интересен. В трилогии было много героев, чьи истории прошли перед читателем вскользь, сжато, без подробностей. А персонажи между тем стоили внимания. Например, та же история Бледы и Отца Фуно, юные годы лорда Гая, его становление как правителя. Но если каждого интересного персонажа раскрывать во всей полноте, получилась бы не трилогия, а... неизвестно-скольки-логия. Пробежавшись глазами по всем книгам, Ольга насчитала как минимум пятнадцать таких ответвлений; из некоторых можно было сделать крупный рассказ или повесть, а некоторые таили в себе потенциал целого романа. Она спросила Алису: о каких героях та хотела бы почитать поподробнее? Та дополнила список ещё пятью возможными ответвлениями, «вбоквелами». Особенно её интересовала история Инголинды и её королевства, которым по древнему обычаю правили женщины. А потом пришли на выручку старые добрые кошмарные сны. Давненько, кстати, они Ольге уже не снились. Сон был о группе первопроходцев, которые отправились исследовать какую-то новую землю. Сначала отряд был большой, человек двадцать пять — тридцать, но постепенно редел при встречах с фантастическими чудовищами и загадочными аномалиями. В Ущелье Кошмаров их психику испытывали жуткие видения, до того реалистичные, что они даже дрались с ними и гибли (погибшие во сне просто не проснулись). Потом им встретился отряд очень странных людей, похожих на них самих, но диких и не очень-то дружелюбных. Они пошли дальше вместе, но начались конфликты. Некоторые друг друга поубивали. А потом им встретилась очередная НЁХ. Эти существа умели принимать облик людей, которые путешественникам были дороги, после чего, подманив жертву поближе таким образом, подсаживали ей свою личинку в мозг. Взрослая особь вылуплялась через три дня. И стремилась размножиться тем же способом. «Нафига они вообще туда попёрлись?» — возникал закономерный вопрос. Но во сне ответа не было. Тут уже нужно было додумывать, дорабатывать истории персонажей и причину, по которой они отправились к чёрту на кулички. Зачем нужны новые земли? Новые земли — штука хорошая и полезная сама по себе. Земля — это и сельхозугодья, и природные ресурсы. Да и просто территория для жизни. Куда они придут? Что увидят? Сколько их останется в живых после всех передряг? Всё это тоже требовалось додумывать. Но тема выживания в тяжёлых условиях Ольгу чрезвычайно интересовала, как и тема климатических катастроф. Но эта задумка — не только о приключениях. Это — о людях. Человеческие судьбы, людские драмы. Но это требовало большой и серьёзной проработки персонажей. Интересная история могла получиться, если сделать героев живыми, чтобы читателю были любопытны их мысли, мотивы поступков, сами поступки. Сложные, напряжённые межличностные отношения в группе, багаж прошлого у каждого из них. То есть, всё то, что делает героев настоящими, а не картонными фигурками. Смерть картонной фигурки не трогает. Гибель же героя, уже ставшего близким и родным читателю, трогает ещё как. Или попадание героя в беду. За него переживаешь, ему сочувствуешь. Если же персонаж отталкивающий, он раздражает. Но тоже не оставляет читателя равнодушным. Вызывает эмоции, пусть и отрицательные. Первые наброски Ольга сделала уже в новом блокноте. В процессе всплывали детали, иногда совершенно неожиданные, как будто выныривая из каких-то недр её памяти... Или некого информационного пространства? Чем больше она записывала, тем подробнее проступал сюжет. Даже первые кадры «фильма в голове» мелькали. Удивительно: стоило начать думать, углубляться в эту историю — и новые подробности сыпались, как из рога изобилия. Как будто их кто-то подбрасывал ей. Получалась смесь ужасов, приключений и психологического триллера. Ещё у Ольги родилась идея написать книгу об авторе, страдающем тем же недугом, что у неё. Многое она планировала списать с себя, но при этом изрядно разбавив автобиографию художественным вымыслом. А пока она собиралась взяться за самое близкое и очевидное — первый «вбоквел» к трилогии о Проклятом Лорде. Если история о первопроходцах возникла с нуля, то здесь были уже накопленные мысли и идеи, готовый продуманный мир, уже знакомые герои — словом, кое-какая основа. — Ты, кстати, что-то давно ничего не писала, — сказала она Алисе. В профиле Алисы Зазеркальцевой уже года два, а то и три не появлялись новые рассказы. Она опубликовала лишь несколько критических и обзорных статей да штук пять-шесть стихотворений. — Оль, пусть каждый занимается тем, что он хорошо умеет, — вздохнула она с улыбкой. — Хорошо я умею только редактировать. Как там в басне Крылова? «Беда, коль пироги начнет печи сапожник, А сапоги тачать пирожник, И дело не пойдет на лад...» Автор должен писать, а бета — бетить. Ты не думай, что я как бы у тебя в тени... Мне в радость редактировать твои тексты. Я люблю это делать. Мне приносит удовольствие мысль, что я вношу свой вклад в твои работы, делаю их причёсанными, вычитанными. И читатель получает не небрежный черновик, а качественный текст, который приятно читать. Она, грамотнейший, первоклассный специалист, получала за свою работу совсем скромные деньги — притом, что качество её вычитки было сравнимо с этим параметром у книг советской эпохи. В ней чувствовалась «старая школа». Когда Алиса бралась за дело, она казалась реинкарнацией какого-нибудь советского корректора, что выглядело чудом: ведь школу она окончила на исходе 2000-х, а университет — и того позже. Хмурым октябрьским вечером Ольга выложила первую главу повести о Бледе и Отце Фуно. Ещё в эту книгу она собиралась поместить несколько больших рассказов о других персонажах трилогии; общий заголовок тома был — «Проклятый Лорд. Повести о минувшем, нынешнем и грядущем». Алиса вычитывала первую главу книги «Огнём очищенное злато» — той самой, о первопроходцах. «Злато» — это ценности: человеческие, духовные, моральные, какие угодно, которые выдерживают тяжёлые испытания. То, на чём держится людской облик. Герои показывают своё истинное нутро перед лицом страшных трудностей. Ну и тема золотоискательства в буквальном смысле тоже присутствовала (привет Джеку Лондону). Ольга заварила чай — зелёный, с жасмином; пока он настаивался, присела на подоконник и смотрела в дождливый осенний сумрак. Бабьего лета было всего несколько деньков, а потом погода впала в депрессию. Ольга — пока нет. Если осенью не будет — значит, весной. Но ещё не вечер — ноябрь впереди. Она налила чай в кружку, где предварительно раздавила ломтик лимона, чтоб вышел сок. Принесла в комнату, поставила на стол рядом с клавиатурой. — Спасибо, Оль, — отозвалась Алиса, погружённая в работу. Её взгляд бегал по строчкам, режим записи изменений был включен. — Всё-таки будешь две книги параллельно писать? Не тяжело? — Просто помедленнее будет процесс идти, и всё. Пару глав одной вещи, пару глав второй... Куда вдохновение повернёт. — Ольга тихонько коснулась губами Алисиной макушки, поцеловала. — Оль, вот этот абзац, смотри... Здоровенный просто, Лев Толстой отдыхает. — Алиса выделила текст. — Большие массивы текста зрительно тяжело воспринимаются — давят, что ли. — Бей на два, — кивнула Ольга. Она доверяла текстовому чутью Алисы на сто процентов. Та плохого не подскажет. — Его по-хорошему на три бы разбить, — засмеялась Алиса. — Делай, как считаешь правильным, Лисён. Я тебе верю даже больше, чем себе. Чай вот пей, а то остынет... — Да-да, спасибо... Алиса разбила абзац и сделала глоток чая, потом снова утонула взглядом в тексте. Ольга расслабленно прилегла на диван, закинув ногу на спинку, а руку — за голову. — Оль... Меду мне принеси, пожалуйста. Пару-тройку ложечек в розетку, — попросила Алиса, не отрывая взгляда от экрана. — Ой, ты уже легла... — Сейчас. Ничего, не соломенная, не переломлюсь, — усмехнулась Ольга. Она захлопала дверцами кухонных шкафчиков в поисках баночки с мёдом. Из комнаты послышался голос Алисы: — В самом крайнем шкафчике у окна, на нижней полочке! — Бинго! — Распахнув названную дверцу, Ольга обнаружила искомое. После выполнения Алисиной просьбы она снова направилась было к дивану, но настроение полежать прошло, и её ноги свернули к компьютеру. Она заглянула в «Курилку» на странице У. Смыслова, почитала болтовню, ответила на пару комментариев. В личных сообщениях горела единичка. Её приглашали на традиционный конкурс мрачного рассказа, приуроченный к Хэллоуину. Условия обычные для этого конкурса: объём до тридцати тысяч знаков, текст — ранее нигде не публиковавшийся. А вот рейтинг понизили: максимум — NC-17. Раньше принимали до 21. — Поздновато вы приглашения рассылаете, товарищи, — промычала Ольга, глянув на календарь. — Чего там? — раздался голос Алисы. — Да конкурс мрачняка опять, — пояснила Ольга. — Хэллоуин и всё такое. Приём работ заканчивается через неделю. Текст нужен новый, а у меня даже идей на примете нет. Пропущу на сей раз, наверно. — Ну, зачем пропускать? — Алиса повернулась к ней, слизнула с ложечки мёд. — А идея... Один автор попадает в свой собственный рассказ, причём в героя, которого должна постигнуть страшненькая смертушка. Автор-герой, зная сюжет наперёд, пытается сделать всё, чтобы направить события по другому пути, ан нет — не получается у него нифига! Всё равно всё складывается так, что уже написанный конец неотвратим. То есть, немножко по-другому, но всё равно идёт к тому же самому итогу. Юлит автор, юлит, как уж на сковородке, а смертушка всё ближе! Идёт он с горя в бар, чтобы там напиться, и вдруг к нему подсаживается какой-то перец — типа наркодилера. Только торгует он не дурью, а судьбами. На флешке у него — рассказ автора, в котором они сейчас находятся, и в него можно внести правки, тем самым изменив ход событий. Автор-герой понимает, что такого не писал. Не было этого торговца судьбами в тексте! Ох, чует он задницей, что тут какой-то подвох! Но шанс на спасение надо использовать: жить-то хочется. И он покупает флешку, открывает рассказ, а там... Та-дам! Предупреждение: «Уважаемый пользователь! Вы имеете право изменить только одно слово! Прочие попытки правок будут заблокированы». Вот засада так засада! Да ещё и таймер включается: «Время на редактирование: 5:00 минут. 4:59, 4:58…» Тикают часики, автор психует, трясущимися руками листает текст, лихорадочно думает, какое бы слово исправить. Осталось несколько секунд. И — вот оно!!! В тексте написано: «Раздался взрыв...» Наш гениальный автор решает ударить абсурдом по кошмару — написать «взрыв смеха». Вот только он или впопыхах, или от стресса не заметил, что курсор-то стоял в другом месте, и ввёл слово в соседнюю строчку. Там получилось: «Его голову выбросило из окна ударной волной смеха». «ПРАВКА ПРИНЯТА», — выскакивает диалоговое окошко на экране. Автор хватается за голову: катастрофа! И в следующий миг оказывается в том эпизоде, где он должен умереть. Он сидит, привязанный к стулу, рядом с ним — бомба с таймером. Бабах! Голова автора вылетает из окна под оглушительный хохот. Ну, хотя бы умер весело. И тут автор просыпается у себя дома лицом на клавиатуре, а на экране посреди текста какая-то длинная бессмыслица — оттого, что он щекой нажал клавиши. «Фух, приснится же такое!» — с облегчением вздыхает автор. Задал он себе работы: теперь удалять кучу страниц бессмысленных символов, которые успели набежать, пока он спал. Он отыскивает начало ввода и долго-долго выделяет то, что подлежит удалению. Щёлкает кнопочку Delete — готово! И читает получившееся предложение: «Прекрасным майским утром Имярек НЕ проснулся». Оказывается, после удаления всё-таки остались два лишних символа. Но едва автор заносит над этим «не» указатель мыши, как на экране выскакивает окошко: «ПРАВКА ПРИНЯТА». Наш автор переносится в свою кроватку. За окном сияет солнышко, поют птички, но авторское личико уже покрыто пятнышками, а его дверь вскрывает полиция, вызванная соседями из-за запаха. Конец. — Закончив, Алиса со смущённой улыбкой спросила: — Ну что, дорогие мои детишечки, достаточно мрачненькая сказочка? Ольга, слушавшая всё это с возрастающим интересом, развернула кресло вместе с Алисой к себе и притянула поближе. С весёлыми огоньками в глазах спросила: — Это ты прямо сейчас придумала? — Нет, конечно... Так... размышляла на досуге. — Алиса, изучая рисунок на обоях, водила пальцем вдоль края стола. — И вся такая стесняшка-скромняшка, — мурлыкнула Ольга. — Слушай, ты где такого нахваталась-то? Алиса фыркнула. — С кем поведёшься, от того и наберёшься. — Ну да... Логичненько. — Ольга почесала в затылке. И вспыхнула мыслью: — Лисён, может, сама напишешь и поучаствуешь? Это будет бомбическая бомба! Алиса Зазеркальцева — и в таком амплуа! — Да ну... Не, — отмахнулась Алиса. — Почему нет-то? — Ольга выхватила её из кресла. Алиса весело взвизгнула, оказавшись у неё на руках. Ольга покружила её, и они вдвоём упали на диван. — Давай, Лисён, попробуй, — уговаривала Ольга, обнимая и тиская Алису у себя на коленях. — Не, — опять отказалась Алиса. — Понимаешь, одной идеи мало. Нужно исполнение соответствующее. Стиль нужен. Такой, как у тебя. А я так не умею. — Родная, сколько ты редактируешь мои тексты? Хрен знает сколько времени уже! Ты уже так изучила мой стиль, что могла бы запросто меня... спародировать. — Ольга потёрлась носом об Алисину щёку. — Не, Оль, пиши ты, — упёрлась Алиса. Обняла, уткнулась в плечо. — Не сумею я. Дарю тебе этот сюжет. — А давай вместе, а? В соавторстве, — не сдавалась Ольга. — Какие-то жёсткие моменты я могу взять на себя, а ты пиши то, что полегче. Надо ещё придумать сам рассказ этого автора... — Не знаю, — сомневалась Алиса. — В общем, так: я напишу все жёсткие сцены, а то, что между ними, оставлю тебе, — сказала Ольга. — Просто пустые пространства, а в них — кратенький пересказ того, что пропущено. Ну а про торговца судьбами и всё дальнейшее — твоё. Ну и ещё про оторванную голову из окна и сине-зелёный трупик в постели тоже могу написать. Но можешь и сама, если хочешь. — Фу, нет, про голову и трупик ты пиши, — засмеялась Алиса. — Ну так что — договорились? Вместе пишем? — Ольга прижала её к себе, переплетая с её пальцами свои. — Ну ладно, давай попробуем, — неуверенно кивнула Алиса. Ольга набросала свои сцены за три подхода. Потом за дело взялась Алиса, но у неё процесс шёл туговато. Она сердилась, расстраивалась, ей не нравилось написанное. Ольга, прочитав, сказала: — Всё у тебя нормально получается, маленький. — Оль, ну это совсем на тебя не похоже, невооружённым глазом видно разницу — где ты писала, где я! — воскликнула Алиса в отчаянии, махнула рукой и отвернулась от экрана, крутанувшись в кресле. — Лисёночек, это может быть видно только ОЧЕНЬ вооружённому глазу, — засмеялась Ольга, присаживаясь перед ней на корточки и беря за руки. — Только специалисту — убийцесмысловеду! Да и то не каждому, а очень-очень опытному. Такому, как ты. Ладно, я гляну ещё раз — может, что-нибудь подрихтую. Она устроилась с ноутбуком на диване, а Алиса, закутавшись в плед, превратила себя в кокон, который забился в противоположный конец дивана. В общем, окуклилась, только нос наружу торчал. Ольга перечитала снова, подправляя отдельные слова, предложения. У Алисы на самом деле неплохо получилось сымитировать её стиль, но местами чувствовалась робость, неуверенность, что ли. Не хватало жёсткой руки. Ольга чуть заострила скруглённые углы, добавила резкости в некоторых местах — буквально несколько штрихов, немного изменила речь персонажей. — Ты чего там? — спросила она, глянув на кокон из пледа на другом конце дивана. — Нормально, работай... — Голос Алисы прозвучал тихо и совсем уж как-то убито. — Солнышко, всё супер, не вздумай расстраиваться, — сказала Ольга, сосредоточенно сдвинув брови и танцуя пальцами на клавиатуре. Закончив, она передала ноутбук Алисе. Та прочла, вздохнула. Ольга обняла её и чмокнула в висок. — Лисёныш, да расслабься ты. Круто же — мы написали рассказ вместе! Помнишь, как ты меня стихи писать учила? Это тоже было здорово. Не знаю, как тебе, а мне понравилось. Это — наше, совместное, твоё и моё. Детище прямо! «Детище» отправилось бороться за победу в последний день приёма работ. Конкурс был анонимный, авторы выступали под специально придуманными по случаю никами. У рассказа «Две буквы» были два автора — Психованный Кабачок и Лисёнок Леопольд. Видимо, Алиса устала переживать и приняла Ольгину слегка расслабленно-пофигистичную позицию: победит так победит, нет так нет. Соревнование проходило в три этапа: на первом авторы, разбитые на группы, оценивали друг друга (первая группа читала вторую, вторая — третью, третья — четвёртую... последняя — первую), и тексты-лидеры проходили в следующий этап, где их снова разбивали на группы для оценки первой командой жюри. После этого отбора образовывался финальный шорт-лист, и победителей выбирала вторая судейская команда — издающиеся авторы, и известные, и не очень. В качестве дополнительного арбитра на случай спорных результатов был приглашён один маститый мэтр. Потом анонимность раскрывалась, победители размещали рассказы на своих страницах, и в качестве награды ссылки на тексты вывешивались на главной странице сайта и красовались там неделю, привлекая читателей. Разумеется, раздавались значки-медальки: золотая, серебряная, бронзовая. Они оставались возле заголовков рассказов уже насовсем. «Я контролирую своё тело. Я контролирую свой разум». Ритмично дыша, Ольга бежала по кварталу. Дождевая морось оседала на спортивной куртке, ноги в кроссовках отталкивались от мокрого асфальта: специальная не скользящая подошва для сцепления с влажными поверхностями. Три счёта — вдох через нос, четыре счёта — выдох через рот. Интервалы: десять минут на умеренной скорости, полторы минуты — почти спринтерский бег. Четыре раза по десять, три раза по полторы. Пять минут ходьбы — заминка. Мокрый город, серый асфальт, серые здания. Машины. Голые деревья, давящий сумрак. «Солнце — внутри. Моя жизнь в моей власти. Моё настроение — в моих руках». Она заставляла тело работать, гнала его вперёд сквозь серую непогоду, сквозь плёнку микроскопической мороси. Мышцы горели, сердце качало кровь по жилам. В наушниках — агрессивный метал, руки легли на гриф штанги, привычно обхватили. Не для того, чтобы стать похожей на накачанного мужика, а для того, чтобы вся эта биохимия работала и действовала на мозги. После тренировки приходило умиротворение и уверенность — спокойная, без чрезмерной эйфории. «Внутри меня всё работает как надо». Мышцы двигались под кожей, проступали жилы, на майке расплывались пятна влаги. В кровь выбрасывались гормоны, происходили химические реакции. По вискам стекали ручейки пота, голова под волосами — вся мокрая. Мы перестали бегать за мамонтами, обленились. Только в случае Ольги «мамонт» был — хорошее самочувствие, здравый рассудок и нормальное настроение. Чтобы жить и работать. Среди людей с её недугом безработица достигала семидесяти пяти процентов. Чтобы не примкнуть к ним, не стать очередным потерянным человеком, циферкой в печальной статистике... Бежать! За воображаемым мамонтом, за здоровьем, к нормальной себе. И прочь — от себя больной. По первому снегу, в лёгкий морозец, выдыхая клубы седого тумана. Алиса снова проходила курс массажа, и Ольга возила её в обед всё в тот же ТРЦ. Обычно на работу она брала ланчбокс с домашней едой, но в кафе со своими продуктами — нельзя, и она выходила из здания, садилась на скамейку и ела свои куриные котлеты с гречкой и винегретом. Или блинчики с мясом. Или гуляш — смотря что было приготовлено накануне, но что-то мясное обязательно присутствовало. О, эти блинчики! За них душу можно было продать. Обжаренного с луком фарша в них было много, а сами они — тончайшие, узорчато-румяные. Теста минимум, начинки максимум — как Ольга и любила. Фарш — говядина, индейка, курица в равных частях, иногда вместо мяса — печень с луком. Потом везла Алису домой и ехала на работу; иногда ей там удавалось выкроить несколько минут на кофейный перерыв. Рассказ «Две буквы» прошёл все этапы и попал в финальный шорт-лист. Обозревать рассказы других участников на сей раз Ольге было некогда, всё свободное время отнимало творчество. За этот месяц она написала две главы повести «Изгнанная» — об истории Бледы и Отца Фуно, а также о юных годах Гая, и одну главу «Огнём очищенного злата». А вот Алиса небольшую обзорную статью всё-таки опубликовала — по рассказам группы, которая им досталась для оценки. В неё вошли всего десять текстов, но их Алиса проанализировала весьма основательно. Результаты оказались спорными: несколько рассказов набрали одинаковое количество баллов, и организаторы привлекли-таки маститого мэтра, дабы он выбрал победителей на своё усмотрение. «Двум буквам» специальный арбитр присудил утешительное четвёртое место, кратко прокомментировав: «Что-то в этом есть». Отрыв от бронзового призёра был минимален — всего несколько десятых балла. Книги этого мэтра Алиса, кстати, в своих литературных обзорах оценивала довольно высоко, хотя и не называла шедеврами. Она вообще была сдержанной на похвалу. Прочитав результаты, Алиса откинула голову на спинку кресла со вздохом-смешком. Ольга чмокнула её в макушку. — Ты не расстроилась? — Да нет... — Алиса подняла руку, её пальцы скользнули по щеке Ольги, погладили. — Для первого раза — неплохо. Но это для меня, а У. Смыслов, конечно, заслуживает места повыше. Участники сняли маски анонимности, победители по традиции произнесли слова благодарности. Рассказ «Две буквы» был выложен на странице У. Смыслова в соавторстве с Алисой Зазеркальцевой. Примечание гласило: «Основной замысел — моей жены. Я его лишь немного дополнил. Писали мы вместе. Уважаемые знатоки! Внимание, вопрос: сможете ли вы определить, какие куски текста писал я, а какие — Алиса? Ждём ваших догадок в комментариях». Гнетущая серость за окном наконец посветлела: город выбелило снегом. Ещё не очень уверенным, влажным, с тёмными прогалинами мокрого асфальта, но стало чище и свежее. Алиса заваривала на кухне зелёный чай с жасмином, а Ольга чистила мандарин. По комнате распространился новогодний аромат; большая тарелка с солнечно-яркими, душистыми шариками стояла на столике у дивана. — Оль, на тебя заваривать? «Ты же знаешь, я не любитель. Моя страсть — кофе. Но ты — крепче любого кофе». — Ладно, так и быть, давай. март 2019 г.