— Все в порядке, Юрий Григорьевич. Билеты взял. На двадцать один ноль-ноль. Вы поедете провожать или мне одному?

— Поезжайте один. У меня тут еще кое-какие дела. — Он и в самом деле был занят, но выкроить час на проводы жены мог. И ему стало стыдно за свою черствость, он хотел уже сказать, что поедет, но тут же представилось печальное лицо жены, ее нежелание уезжать, оставлять его одного, и он промолчал: так будет лучше — без тяжелых вздохов, без грустных расставаний. Вечером он, разумеется, заскочит домой, поцелует Таю на прощание, и пусть едет, отдыхает, лечится. — Я вот по какому вопросу вас, Марат Владимирович, пригласил: как дела у Арефьева?

— Хорошие дела у Арефьева, Юрий Григорьевич. По утрам по аллее бегает, на турнике солнце крутит, на батуте всякие сальто-мортале вытворяет, — весело ответил Измайлов.

— Значит, можно его на испытание планировать?

— Э-э, — закрутил головой Измайлов, — на испытание лучше пока не надо.

— Почему?

— Видите ли… Поясница — штука серьезная. Ко всему, у него на снимке на одном позвонке трещинка обнаружена. Надо подождать.

— Трещинка? — удивился Веденин и усомнился: Измайлов и раньше отличался чрезмерной осторожностью, при малейшем заболевании испытателей не допускал их к полетам. — А как же он с трещинкой сальто-мортале крутит?

— Ну это ж Арефьев! — усмехнулся Измайлов. — Он и с переломанной спиной будет прыгать, лишь бы допустили его к испытаниям.

— Но из госпиталя-то его выписали и никаких запретов не дали.

— Их дело подлечить. А я еще посмотрю, может, на комиссию его направлю.

— А там, в госпитале, не додумались? Ох, и перестраховщик вы, Марат Владимирович, — с усмешкой пожурил врача Веденин, хотя в душе был на него сердит. Молодой капитан, крепкий здоровяк, напористый, энергичный, когда дело касается личного, но на службе особенно не надорвется, десять раз прикинет, семь переспросит у старших, пока не заручится их поддержкой, лишь после этого примет решение.

— В нашем деле лучше перестраховаться, чем рубить сплеча. Врач, как и сапер, ошибается однажды. Только погибает не сам, а губит доверившегося ему человека. А это, поверьте, не легче.

— Что-то все стали себя с саперами равнять, даже вы, эскулапы. А уж вам-то, Марат Владимирович, здесь, в центре, меньше всех приходится рисковать… В общем, посмотрите Арефьева еще раз, поговорите с ним; если надо, направьте на комиссию. Мне он очень нужен.

— Коль вы просите, Юрий Григорьевич… — Измайлов понимающе улыбнулся, кивнул. — Будет сделано.

Он удалился своей раскачивающейся походкой, как бы подчеркивая несоответствие одетой на него формы с его предназначением, оставив в душе Веденина неприятный осадок. Вроде бы и хороший врач, и человек услужливый, но что-то в нем настораживало. Сдружился со Скоросветовым, который, похоже, на новом посту начальника снабжения окончательно стал дельцом и предпринимателем, частенько на своих машинах мотают по окрестным селам, магазинам, что-то достают, меняют. Хуже того, в свою компанию втянули и Алексеева, по существу еще мальчишку, прибывшего в центр полтора года назад после окончания МАИ, талантливого инженера, на которого Ведении возлагал большие надежды: доверил ему группу из пяти человек по разработке нового скафандра для летчиков и космонавтов — оригинальная дипломная работа, привлекшая внимание Веденина, приглашенного в МАИ прочитать ряд лекций. Появление в центре Студента, как сразу окрестили Алексеева местные острословы, вызвало немало криво-толков и открытого недовольства: что, своих талантов нет? Свои таланты, разумеется, были, и Веденин мог бы не одному своему подопечному доверить создание аппаратов посложнее скафандра, но он был твердо уверен, по себе знал — та искра обладает силой и энергией, способной разжечь пламя, которая аккумулирована собственным зарядом, а не та, которую высекают принудительно; в изобретательстве открытия делают не те, кого посылают на поиски, а те, кто ищет по велению сердца сам. Скафандр Алексеева, как и катапульта Веденина, отличался от своих собратьев простотой изготовления, дешевизной и оригинальностью: он был легче, удобнее, снабжен автоматическим клапаном, регулирующим подачу воздуха и кислорода. И это изобретение родилось в голове двадцатилетнего юноши, мало искушенного авиакосмическими проблемами, потому и обещало его автору больших и светлых высот.

Нравился Алексеев Веденину и своей скромностью, этакой зрелой степенностью, присущей людям вдумчивым, рассудительным: неделю назад Веденин спросил у Алексеева, как идут дела и не нуждается ли он в помощи, на что молодой изобретатель ответил: «Спасибо, Юрий Григорьевич, дела идут не очень здорово и не так плохо, чтобы отчаиваться; в общем, как и должны идти у начинающего инженера (он не назвал себя изобретателем), что же касается помощи, то у вас своих забот невпроворот, да и самому хочется разобраться, на что способен».

— Скоросветов и Измайлов вам не мешают?

— Что вы, наоборот, помогают. Это мои подручные. Особенно Скоросветов — из-под земли достанет нужный материал…

И Веденин оставил молодого конструктора в покое: пусть действительно сам во всем разберется; и неудачи — а их и опытным изобретателям не удается избежать, если он настоящий первопроходец, — только закалят его, научат настойчивости, глубокой аналитичности.

Как у него теперь со скафандром? Обещал к испытанию «Супер-Фортуны» изготовить пробный экземпляр. Пора бы уже и доложить.

Веденин хотел было позвонить Алексееву, но передумал: не стоит торопить, не успеет, пошлем в старом скафандре. А вот поговорить с ним, чтобы не особенно доверялся начальнику снабжения, надо: Скоросветов ничего просто так не делает и из дружбы с молодым конструктором, если не извлекает сейчас, то надеется извлечь свою выгоду. Какую? Козловский рассказывал, что и Скоросветов и Измайлов с помощью Алексеева мастерят к своим легковым машинам какое-то уникальное противоугонное устройство. Если только это, беды большой нет…