Вечер продолжался, и профессор израсходовал все свои носовые платки и позаимствовал один мой. Но я не мог видеть того, по поводу чего он волновался, потому что было ясно, что Зено был чудом, право на уровне Ласкера, Алехина и Ботвинника.

В каждой игре он вступил в разгул осложнений. Один за другим его противники колебались на острие ножа, и должны были сдаваться. Один за другим пустели столы, и проигравшие собирались вокруг тех, кто все еще боролся. Группы вокруг Бобби Бейкера, Пита Саммерса и Джима Брэдли возрастали с минуту на минуту.

Но к концу второго часа, когда только три чемпиона клуба продолжали бороться, я обратил внимание, что Зено замедлялся.

— Что случилось, профессор?— я прошептал с тревогой.

Он застонал. — На ужин он обычно получает только два маленьких кусочка сыра.

А сегодня вечером Зено съел уже двадцать три! Он стал настолько полным, что едва мог ковылять.

Я также застонал, и подумал о крошечных желудочных насосах.

Мы напряженно наблюдали, как Зено медленно перемещался от стола Джима Брэдли к столу Питера Саммерса. Казалось, ему потребовалось необычно долгое время, чтобы проанализировать позицию на доске Пита. Наконец он сделал свой ход и пополз по направлению стола Бобби Бейкера.

И это случилось там. Подбородок Зено оказался лежащим на основании королевской ладьи Бобби, когда он свернулся в нежную разъедающую дремоту.

Профессор издал почти неслышимый, но душераздирающий стон.

— Только не стойте там! — закричал я. — Разбудите его!

Профессор осторожно подтолкнул маленькое животное своим указательным пальцем. — Миленький, — умолял он, — проснись!

Но Зено только удобно повернулся на спину.

Гробовая тишина опустилась на комнату, и именно из-за этого мы услышали то, что услышали.

Зено начал храпеть.

Казалось, все смотрели в других направлениях, когда профессор поднял маленькое животное и нежно опустил его в морщинистый карман своего пальто.

Серый человек был первым, кто заговорил. — Ну, доктор Шмидт? Никакого контракта?

— Не будьте глупым, — заявил я. — Конечно, он получит тур. Ноттингем, как скоро вы сможете получить письма от других клубов?

— Но я действительно не могу рекомендовать его, — возразил Ноттингем. — В конце концов, он не выполнял трех своих обязательств из 25 игр. Он — только маленький мастер, не то существо, чтобы организовать цикл одновременной игры.

— Что из того, что он не закончил три ничтожные игры? Он — хороший игрок, все равно. Все, что вы должны сделать, сказать ваше слово, и каждый секретарь клуба в Северной Америке назначат дату встречи с ним — по входной плате 5 долларов за игрока. Он захватит страну ураганом!

— Я сожалею, — сказал Ноттингем профессору. — У меня есть определенный стандарт, а ваш приятель просто не прошел квалификацию.

Профессор вздохнул. — Да, я согласен, — пробормотал он на немецком языке.

— Но это, же сумасшествие! Мой голос прозвучал немного громче, чем я намеревался сказать. — Вы, друзья, не соглашаетесь с Ноттингемом, не так ли? Что скажете вы, Джим?

Джим Брэдли пожал плечами. — Трудно просто сказать, насколько хорош Зено. Потребуется неделя для подробного анализа, чтобы сказать определенно, у кого было преимущество в моей игре. У него меньше на одну пешку, но у него замечательная позиция.

— Но Джим, — возразил я. — Это вообще не вопрос. Разве вы не видите это? Подумайте о гласности... играющая в шахматы крыса...!

— Меня не интересует его личная жизнь, — резко ответил Джим.

— Друзья! — сказал я отчаянно. — Действительно ли все вы так полагаете? Разве не можем мы выразить общее мнение, чтобы передать резолюцию клуба, рекомендующую Зено для одновременной игры? Что думаете вы, Бобби?

Бобби почувствовал себя неловко. — Я думаю, что меня ожидает учебный автомобиль. Я предполагаю, что я должен пойти.

— Ну, пойдемте, доктор? — спросил серый человек.

— Да, — ответил доктор Шмидт тяжело. — Добрый вечер, господа.

А я только стоял там, ошеломленный.

— Вот заработок Зено за вечер, профессор, — сказал Ноттингем, заталкивая конверт в его руку. — Я боюсь, что он не очень-то вам поможет, хотя я не чувствую обоснования во взыскивании общепринятой долларовой комиссии.

Профессор кивнул, и в оцепеневшей тишине я наблюдал, как он в сопровождении представителя иммиграционных властей пошел к двери.

Профессор и я против шахматистов. Мы нанесли удары, сшибающие с ног, но даже не поцарапали их гамбит.

Именно тогда Пит Саммерс что-то обнаружил. — Эй, доктор Шмидт! Он держал листок бумаги, покрытый шахматными диаграммами. — Это выпало из вашего кармана, когда вы стояли здесь.

Профессор сказал что-то извиняющееся серому человеку и возвратился. — Спасибо, — сказал он, протягивая руку за бумагой. — Это часть рукописи.