Лорелей Кларк думала, что ее будущее связано с обучением музыке, пока ее отец не погибает трагически. Разбитая его смертью, она робко принимает приглашение загадочной тети посетить ее дом у океана. Она быстро раскрывает, что ее тетя и две женщины, что живут с ней, скрывают жуткую тайну, что они — сирены, пугающие мифические существа, что пением губили моряков. И, как оказывается, Лорелей одна из них.
В новом мире, где вода оживает от ее прикосновения, а древняя сила пульсирует под волнами, Лорелей важно запомнить, что сирены не вмешиваются в судьбу. Когда она нарушает правило, спасая красивого моряка, который должен был умереть в море, сирены заявляют, что она должна закончить работу, или последствия будут печальными. Но Лорелей влечет к нему, и ей приходиться биться, чтобы уберечь его от остальных, даже рискуя в процессе своей жизнью и своим сердцем.
Эмили Кибел
Серенада
Перевод: Kuromiya Ren
Моим сестрам, моим сиренам, моему вдохновению
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Лорелей вышла на сцену и прищурилась из-за света слепящих прожекторов. После пары секунд ее глаза привыкли, и она смутно различила лица четырех силуэтов, сидящих за столом в конце концертного зала. Проще не становилось. Хмурые лица, поджатые губы, они постоянно делали записи, и ей хотелось кричать: «Вы не можете отвлечься хоть на миг и хотя бы сделать вид, что вы цените то, что я пытаюсь здесь делать?». Каждый раз одно и то же. Ее каблуки стучали по деревянному полу, листы нот в ее ладони стали влажными. Лорелей сглотнула ком в горле, отдала страницы аккомпаниатору.
«Ты сто раз так делала. Не переживай», — она поправила юбку, и это было последней попыткой задержать неминуемое.
— Лорелей Кларк, сопрано. Я спою «Gretchen am Spinnrade» Шуберта.
Громкий щелчок, и прожектор потускнел. Пианино заиграло безумную повторяющуюся мелодию, от которой представлялось гипнотизирующее колесо прялки, в честь которой и была названа песня. Ее увлекла песня, с губ полились слова на немецком:
Мой утерян покой, и его уж мне не обрести,
Без него света нет, только горечь могу ощутить,
Разум сводит с ума, разрывает на части его.
Мой утерян покой, и его уж мне не обрести.
Ее тон был ясным, переливался, слова звучали четко. Техника была простой частью. Другим делом была связь с текстом. Хуже всего было изображать влюбленность, а еще сложнее — пытаться передать любовь и отчаяние. Она кривила лицо, играя тоску, страдания. Казалось, что ее пытали. Она старалась, но не могла отточить это. Наконец, музыка остановилась, и Лорелей глубоко вдохнула и расправила плечи.
— Вторая часть — «Деревья на горе» из «Сусанны» Карлайла Флойда, — на миг повисла тишина, и Лорелей закрыла глаза на миг, и аккомпаниатор заиграл:
Деревья на горе холодные, нагие,
Лето ушло и бросило их такими,
Как жестокий любовник, такой, как и мой,
Заставил влюбиться и после ушел.
Она выдыхала арию, ее тело было сосудом музыки. Она с отточенной грацией перешла к последней ноте, мягко спела ее, и ее голос замерцал легким вибрато:
— Вернись… вернись… вернись…
Ее голос утих, в зале осталось эхо. Единственная женщина за столом жюри кивала и делала записи на листке бумаги. Профессор по вокалу не выглядел потрясенно. Он поправил очки на носу, посмотрел на нее и сказал:
— Благодарю, — даже Мария Каллас, одно из лучших сопрано всего времени, не смогла бы добиться от него ответа бодрее.
Лорелей забрала у пианиста свои ноты, напряженно улыбнулась и ушла за занавес. Она чуть не столкнулась с тенором, расхаживающим по коридору, репетируя «Песнь генерал-майора». Худая девочка из ее класса по музыкальной истории делала странные упражнения на дыхание у фонтана. Лорелей прислонилась к стене, чтобы успокоить нервы.
— Ты выжила, — соседка Лорелей по комнате, Брианна Мэттьюз, сидела у дверей закулисья с книгой, открытой на коленях. Темные глаза выглядывали из-под черной челки.
— Наверное, — сказала Лорелей. — Профессор Нильсен не был впечатлен.
— Он странный. Как по мне, ты звучала прекрасно. Шуберт — это нечто.
— Спасибо, — Лорелей сделала глоток воды. — Дальше ты?
— Я после Джослин, — ответила Брианна. Лорелей взглянула на девушку, которая искажала лицо в серии упражнений и издавала высокие звуки носом. Некоторые тщательно готовились ко всему. — Эй, ты будешь с нами вечером? Мы хотели выбраться на пиццу.
— Я бы с радостью, но папа должен скоро прибыть, и мне нужно показать ему город. Его самолет должен был сесть в четыре, он будет тут примерно через час.
— Вот как… бросаешь друзей ради папы, — сказала Брианна. Лорелей закатила глаза. — Ты же знаешь, что я шучу. Повеселитесь. А мы придумаем девичник, когда ты вернешься.
— Звучит неплохо. Увидимся на следующей неделе.
Лорелей вышла на улицу, ветер подхватил ее волосы, бросил ей в лицо.
«Дурацкий ветер», — подумала она, сняла резинку с запястья и собрала волосы в неряшливый хвост. Деревья покрывали двор калейдоскопом красного и оранжевого цвета. Осенние краски вызывали воспоминания о времени, когда отец брал ее с мамой в горы посмотреть, как осины меняют цвет. Она в таких поездках спала на заднем сидении машины, но потом папа тащил ее в горы для их ежегодного ритуала похода, несмотря на ее возражения.
Она поднялась по холму, ведущему к крыльцу ее общежития. Камни придавали зданию старший вид, ведь всему студенческому городку пытались придать древний вид, но тут не хватало следов времени, увитого плющом кирпича, как всегда было на зданиях многих колледжей Восточного побережья. Она открыла ключом свою спальню. Внутри были разбросаны мятые вещи на двух кроватях, пол усеивал мелкий мусор. Она взяла мусорный мешок из выдвижного ящика стола и спешно запихала в него вещи и книги, что были разбросаны, сунула мешок в шкаф и закрыла его. Недоеденный бутерброд и несколько пустых банок от содовой она бросила в урну. Если она хотя бы скроет бардак, может, удастся убедить отца, что они с Брианной не живут в хаосе. Теперь было видно пол, и Лорелей переоделась в удобные джинсы, зеленую футболку со слоном, которую ей дала кузина перед тем, как она уехала из дому, и поношенные кроссовки. Она взяла чемодан с антресоли над шкафом и собрала вещи для недели.