Фолькер Леппин, исследователь Лютера, говорит, что у нас есть немало причин понимать «клоаку» именно в узком, специфическом смысле. Основной его аргумент связан с еще одним местом из «Застольных бесед», где Лютер беседует с друзьями о чуде музыки. Вот его слова по-немецки: «So unser Herr Gott in diesem Leben in das Scheisshaus solche edlen Gaben gegeben hat, was wird in jenem ewigen Leben geschehen». Леппин переводит это так: «Если в этой жизни Господь наш осыпал этот нужник такими благородными дарами, что же будет в жизни вечной [где все прекрасно и совершенно]?» Однако, отделив «эту жизнь» от «нужника», Леппин огрубил высказывание Лютера. Лучше перевести его так: «Если Господь наш в этой жизни – в этом нужнике – осыпал нас такими благородными дарами, что же будет в жизни вечной, где все прекрасно и совершенно?» «Эта жизнь» и «нужник» – одно и то же: ненавистная, пакостная, попросту дерьмовая жизнь!

В этом все дело. К. С. Льюис выразил ту же мысль более изящно, сказав, что в этом мире мы живем «в стране теней»; но Лютер, вполне предсказуемо, выразился куда прямее и жестче. Наша жизнь – «нужник» в сравнении со славой небес; и Лютер поражается немыслимой щедрости Бога, бросающего в нашу здешнюю грязь славные небесные дары, такие как музыка, – предвестие несравненно более щедрых даров в жизни будущей. Леппин показывает, что Лютер воспринимал нашу здешнюю жизнь как «клоаку» – и, следовательно, говоря о клоаке, говорил, как это у него часто случалось, шутливо и в то же время вполне серьезно. Клоака – это не только башня и даже то место в башне, где располагался нужник, но и сама суть этого мира, мира не просто слегка запачканного, но насквозь пропитанного грехом, дерьмом, болью и смертью. Снизойдя в этот грязнейший из миров, Бог уже проделал большую часть пути в ад. Наш мир – преддверие ада и вечной погибели, и пока мы не позволяем Богу жизни сюда войти – не позволяем Ему и искупить нас. То, что не безнадежно грязно и не мертво, ни искупить, ни воскресить невозможно.

Мощь этого прозрения – «прорыва к Реформации», «опыта в башне» или «опыта клоаки» – невозможно переоценить. Как будто все средневековые горы перевернулись корнями вверх, все потемкинские деревни рухнули и вверглись в море. Ханжество человеческих дел и человеческой праведности открылось раз и навсегда. Отдернулась завеса – и римский понтифик, словно волшебник страны Оз, предстал ловким мошенником, дергающим за церковные рычаги. Обратной дороги не было. Если искать миг рождения будущего, каким мы его знаем, – вот он, этот миг.

Этот «прорыв в Реформацию» гласил, что весь блеск Ватикана, все его золото и мрамор – не более чем памятник попыткам человека стать Богом, то есть, по сути, памятник самому дьяволу в аду. Все это – наши попытки стать «хорошими» без Бога, впечатлить Бога нашей добродетелью и уподобиться Ему без Его помощи. Все это – хуже любых испражнений, ибо выдает себя за нечто доброе, прекрасное, святое и истинное, хотя на деле всему этому полностью противоположно.

И сколь многое следует из этого одного-единственного прозрения! Например, когда мы обращаемся к Марии и другим святым прежде обращения к самому Иисусу, не значит ли это, что мы на деле отрицаем Воплощение? Выходит, мы говорим, что Бог на самом деле не принял плоть, не сошел в наш грязный мир, чтобы быть с нами, любить нас и за нас страдать? Для Лютера любое обращение к Марии и святым, заменяющее обращение к Иисусу, сделалось сатанинским извращением высочайшей и святейшей истины во вселенной. Теперь он понял: это сущее антихристианство, и нет на свете ничего важнее, чем всем открыть на это глаза. В конечном счете, он пришел к мысли, что Святой Церковью овладел дьявол – и именно он, смиренный монах из Виттенберга, каким-то неисповедимым путем призван объявить об этом миру.

Итак, в «опыте клоаки» Лютер получил угли с небесного Престола; но когда и как из этих углей возгорится пламя? Что станет топливом для небесного огня?

Долго задаваться этим вопросом нам не придется. Тут же, словно по заказу, въезжает на тележке в нашу историю сладкоречивый торговец индульгенциями по имени Иоганн Тетцель.

Иоганн Тетцель принадлежал к доминиканскому ордену. Был он лет шестидесяти, полноват и лысоват, однако обладал необычайным даром красноречия и умел собирать вокруг себя толпы народа. Поэтому папа Лев X, все более нуждавшийся в звонкой монете, поставил Тетцеля на должность главного распространителя индульгенций в Германии, особенно в Магдебурге и Хальберштадте. Папа стремился заработать, в нынешнем эквиваленте, миллиарды долларов торговлей вразнос; и Тетцель был именно тем, кто ему нужен. Верно, зачастую он говорил – как бы помягче выразиться? – вещи, далекие от строгой богословской истины: но, пока его речи подогревали желание верующих расстаться с деньгами, церковные власти на это смотрели снисходительно. В конце концов, бизнес есть бизнес. Рим постоянно нуждался в деньгах – и стремился заработать их любыми возможными способами; чем больше выкачивал он из верующих, тем сильнее возрастали его аппетиты; так что, поистине, лишь необыкновенный человек мог встать на пути у этой безжалостной, неумолимой силы и сказать ей: «Стой!»

Доминиканский священник Иоганн Тетцель, чья красноречивая реклама индульгенций вызвала к жизни «Девяносто пять тезисов» Лютера

Итак, Тетцель приехал в Ютербог, всего в двадцати пяти милях от Виттенберга, и начал, с благословения папы, проводить там свои шарлатанские шоу. В сравнении с тем, чем торговал он, все чудодейственные снадобья из змеиного жира выглядели безобидными овощами и фруктами. Слава о нем разнеслась по Германии, и люди приходили и приезжали за много миль, чтобы послушать Тетцеля – и не только послушать, но и оставить у него в карманах свои денежки. Да и как иначе? – ведь он продавал места в раю! Кто откажется купить себе небесное блаженство такой недорогой ценой, если верит, что такая сделка действенна? А верили в это все поголовно. Ведь за этой торговлей стоит сам папа: вон папские инсигнии висят у Тетцеля за спиной, так что любой покупатель может их разглядеть и убедиться!

Посредником в торговле индульгенциями выступал Альбрехт, архиепископ Майнцский, чья церковная казна тоже нуждалась в пополнении. Как повелось, Рим уделял ему часть дохода. Основная причина, по которой Тетцель не поехал в Виттенберг, состояла в том, что Фридрих, курфюрст Саксонский, видел в торговле индульгенциями прямую конкуренцию собственному священному бизнесу – демонстрации реликвий. Индульгенции оказались угрозой для доходов Саксонии – и его личных доходов. Были и другие причины. Однако многие верующие из Виттенберга, услыхав о чудесной возможности смыть с себя все грехи за умеренную плату и о том, что Тетцель ведет свои торговые операции в Ютербоге и Цербсте – двух городках примерно на равном расстоянии от Виттенберга – устремились туда. Да и какой дурак останется дома, когда прямо тут, по соседству, продают билеты в рай?

Лютер, как местный священник и наставник верующих, слишком хорошо понимал, что происходит – и всерьез тревожился за души своей паствы. Он понимал, что вся торговля индульгенциями – не что иное, как игра на невежестве и наивности верующих, и уже много лет осуждал эту практику; однако ни разу еще это зло не подходило к нему так близко, ни разу его цинизм не представал в такой неприглядной, отталкивающей наготе. Чем дальше, тем больше: вот уже и собственные прихожане Лютера входят в исповедальню, сияя от простодушной гордости, и протягивают отцу Мартину письменную индульгенцию, ожидая, что теперь он назначит куда менее суровую епитимью, – ведь за те грехи, о которых сейчас расскажут, они уже расплатились! Кто не верит – пожалуйста, вот документ! Правда, сами они не слишком-то грамотны и плохо понимают, что там написано – но отец Мартин у нас ученый, он разберет!