– Оружие против энергетов. И только энергетов.

– Гематры просчитали это раньше других. Просчитали – и приняли меры.

Оружие, думает Гюнтер. Из-за оружия доктор Ван Фрассен закрыла Саркофаг, спасая себя и других. Оружие падало сверху; оружие таилось внутри. Сабли, кинжалы. Лучевики. Бомбы. Плазматоры. Межфазники. Наплевать и забыть. Такого оружия, какое дала бы Ларгитасу разгадка здешней тайны, ещё не знала Ойкумена.

– Но Горакша-натх – энергет! Мой сын – антис. Оба сейчас здесь, под Саркофагом, и не испытывают особых неудобств. Ну, не больше, чем другие.

– Вы прошли сюда под шелухой. Вы уже находились в реальности галлюцинаторного комплекса, когда проходили через Скорлупу. В ней вы и остались – другой здесь просто нет. Скоро у брамайна, у вашего сына – и у криптидов – возникнут проблемы с энергетической подпиткой. Это не смертельно, но весьма неприятно. К нам с вами, как к менталам, это тоже относится в полной мере. Поверьте, я знаю, что говорю! Нахлебалась за двадцать лет, полной ложкой… Берегите силы, не расходуйте их попусту. Мы здесь на голодном пайке, восстанавливаться придётся долго…

– Кстати, о голодном пайке. Надо бы проведать криптидов, – Гюнтер встаёт, разминает затёкшие ноги. – Проведать и покормить.

В ответе доктора Ван Фрассен звучит горечь:

– Чем? Еды не хватает для людей.

– Тем, что они любят больше всего.

– Человечиной?

Годы под Саркофагом окрасили чувство юмора женщины в чёрный цвет.

– Вроде того, – соглашается кавалер Сандерсон. – Идёмте.

Двор был полон тьмой и движением.

Ночь не принесла прохлады.

Они сидели на крыльце: раздетые, в одних трусах. Гай Октавиан Тумидус – в армейских хлопковых, цвета хаки, Лючано Борготта – в семейных, синих в мелкий белый горошек. Единственный в Ойкумене консуляр-трибун Великой Помпиии, в чьём подчинении не было легионов – и завкафедрой инициирующей невропастии в антическом центре "Грядущее", единственном центре Ойкумены, где занимались не индивидуальными антисами, а коллективными.

– Как в старые добрые времена, – сказал Борготта. – Только мы с тобой.

– Добрые, – кивнул Тумидус. – Нашел, о чём напомнить.

– Ну, нашёл.

– Сволочь.

– От сволочи слышу. Рабовладелец.

– Был. Твоими молитвами.

– Вот и славно.

– Тише. Разбудишь.

– Я и так тихо…

Во мраке сновали жёны и дети Папы. Стирали бельё в тазах, взгромоздив ёмкости на шаткие колченогие табуреты. Развешивали постирушку на верёвках, натянутых от забора к дереву, от дерева к карнизам крыши. В земляной печи, зарыт в горячий песок под костром, выпекался арбут – ячменный хлеб с квашеным молоком и топлёным козьим жиром. Девочка лет десяти, шёпотом напевая скабрезные куплеты, чистила гору морских окуньков. Гора уменьшалась со скоростью выхода челнока на орбиту. Рядом рос курган чищеной рыбы, обещая сравняться с первоначальной горой. Разбросанная вокруг чешуя серебрилась в лунном свете. За забором, на улице, играли мальчишки.

Всё происходило в мёртвой тишине. Ну хорошо, не в мёртвой – в живой. Шарканье подошв, кряхтенье, скрип ножа, зацепившего жабры. Удары босых пяток о землю. Бульканье воды. Куплеты. В сравнении с обычным гвалтом, царившим во дворе Папиного дома, эту тишину можно было счесть удивительной. Тиран и деспот, антис и карлик, обожаемый и проклинаемый Папа Лусэро наконец заснул, забылся хрупким тревожным сном – и любой член семьи скорее откусил бы себе язык, чем разбудил бы старика.

– Я вызову мобиль, – сказал Борготта, не двигаясь с места. – Пусть отвезёт меня в отель. Ещё немножко посижу и вызову.

– Не здесь, – предупредил Тумидус.

– Знаю. Я вызову мобиль с соседней улицы. Скажу, чтобы сел на площади, у фонтана. До фонтана три квартала, шум двигуна никого не потревожит. Полетишь со мной?

– Нет.

– Ну да, конечно.

После истории с неудачным взлётом пассколланта, когда тяжеленный Папа едва не угробил своих спасителей, Тумидус покинул отель «Макумба» и переселился в дом Папы Лусэро без объяснения причин. Это оказалось кстати – не прошло и пары дней, как Папа обезножел. С постели он не вставал, ходить не мог, и Тумидус носил карлика на руках – в туалет, на помывку, на двор, подышать свежим воздухом. Лезли жёны, уверяли, что отлично справятся с тщедушным супругом – гнал поганой метлой, не стесняясь в выражениях. Проклинал всех, кто опаздывал на проводы – с точки зрения Тумидуса, Папа обещал уйти с минуты на минуту, а без Рахили и Нейрама, антисов сопровождения, это могло обернуться бедой. Ничего, успокаивал его Папа. Ерунда, всё в порядке. Я здесь, я обожду. Ты уж поверь, белый бвана, без них я и с места не двинусь. Ты и так не двигаешься, ворчал Тумидус. Ты, старый грубиян! Давай, пошли меня по матушке! Зачем, недоумевал Папа. Зачем, передразнивал его Тумидус. Чтобы убедиться: ты живой, обычный. Папа вспоминал почтенную мать Гая Октавиана Тумидуса в неприличном контексте, и консуляр-трибун успокаивался на какое-то время.