– Ты хоть представляешь, что будет, если Иоанн или Отец застукают тебя за таким нарушением правил?

– У всех есть свои секреты, – хмыкнул Лонни. – У каждого из нас.

Уилл ждал, наблюдая, как Лонни раз за разом прикладывается к бутылке, а потом так и устраивается в своем кресле, что-то бессвязно бормоча себе под нос. Спустя пять минут раздавалось уже лишь сонное сопение.

Постепенно надвигался вечер. Темнело, и лишь немногочисленные насекомые продолжали кружить в последних лучах солнца, в то время как остальные уже разлетелись по своим более важным делам. Уилл еще некоторое время смотрел на них и на лес, а затем поднялся и прошел в дом, через холл в первую спальню.

Войдя в комнату, он сел на кровать и осмотрелся. Его внимание привлекла женская ночная рубашка, висящая на двери. Она была сшита из тонкого белого материала. Короткие рукава и лиф украшала необычная вышивка. Уилл некоторое время всматривался в нее, как будто там крылся ключ к какой-то важной тайне.

Солнце окончательно село, и комната погрузилась во тьму, в которой угадывались очертания большого шкафа и зеркала. В углу стояло кресло, а на нем – корзина для грязного белья, полная мужских и женских вещей.

Взгляд Уилла вновь вернулся к ночной рубашке. Едва ли он отдавал себе отчет в дальнейших действиях, когда поднялся, подошел к двери и снял рубашку с крючка. У его жены была похожая. Он был уверен, что приучил себя не думать ни о ней, ни о дочери, но сейчас ничего не мог с собой поделать.

Подняв рубашку, он прижался к ней лицом. Ткань пахла лавандой, пылью и чем-то похожим на крем от загара. Уилл вернулся к постели и аккуратно положил ее на должное место. Обойдя кровать, он присел на край, мысленно укоряя себя за это безумие, но потом все же вытянулся поверх покрывала. Если бы Иоанн или Отец увидели его сейчас, то поняли бы, что он вовсе не обрел обещанного спасения, как сам некогда утверждал. Тревоги прошлого по-прежнему грызли его душу, и ни церковь, ни Отец не смогли от них избавить.

Когда Уилл проснулся на рассвете, рубашка все еще лежала рядом. Протянув руку, он провел ладонью по мягкой ткани, позволив себе на мгновение представить, что под ней плоть и кровь. Ему вновь вспомнилась женщина, которая была его женой, и жизнь, что он некогда вел. Веки закрылись сами собой. Через мгновение Уилл услышал звук, который можно было бы принять за лай щенка. Но охотник безошибочно узнал медведя.

Лонни так и спал на крыльце. Бутылка выпала из его руки, как раз когда Уилл вышел из дома. Винтовка стояла на прежнем месте. Уилл поднял ее, вскинул к плечу и принялся рассматривать кромку леса в прицел. С проволоки исчез один бобер, а ветки, закрывающие ловушку, были разворошены.

Уилл перехватил винтовку, оттянул затвор, проверяя, на месте ли пуля, снял с предохранителя и быстро вернулся в комнату за патронами и своими вещами. Собрав все, он вышел на залитое рассветным солнцем крыльцо и на всякий случай еще раз осмотрел край леса через прицел винтовки. Ничего не изменилось. Одной тушки все так же не хватало, а ветки были беспорядочно разбросаны.

Звук повторился вновь, и Уилл больше не сомневался, что это не тот огромный гризли, которого он видел во время дождя. Да, это точно был не он. Охотник спустился с крыльца и со всей доступной скоростью и аккуратностью пересек поле в направлении ловушки.

В яму попала медведица, и Уиллу хватило одного взгляда, чтобы понять, почему гигантский гризли спустился с гор в долину. Он был голоден и следовал за самкой и ее детенышем. Медвежонка не было видно, но охотник не сомневался, что тот где-то поблизости. Вокруг было совершенно тихо. Малыш мог сбежать, но скорее всего, просто прятался рядом с ямой, где лежал труп его матери. Сверху можно было видеть колья, пробившие бурую шкуру. Светлая древесина покраснела от крови.

Уилл прошел по краю ямы, пока не увидел в грязи следы. Рядом с теми, что принадлежали медведице, просматривались более мелкие отпечатки лап ее детеныша в том месте, где он метался по краю ямы, пытаясь дозваться мать. Именно этот звук и разбудил Уилла.

Судя по размеру следов, медвежонку было не больше пары месяцев, а их направление подсказало, что он выбрался с поля и направился к дороге.

Уилл прошел немного по следу, но затем вернулся, чтобы забрать оставшихся на проволоке бобров, и лишь после этого продолжил путь, внимательно вглядываясь и вслушиваясь в происходящее вокруг. Он двигался медленно и осторожно – не столько не желая напугать малыша, сколько понимая – на медвежонка охотился не только он, но и огромный гризли.

Заметить место, где медвежонок пересек дорогу, тоже оказалось несложно: цепкие передние и широкие задние лапы заметно разрыли гравий. Уилл тоже перешел на другую сторону и углубился в лес, продолжая идти по следам.

Иногда они терялись на подсохшей земле, иногда проще становилось ориентироваться по примятой траве или клочкам темной шерсти.

Спустя два часа солнце поднялось высоко, в лесу стало душно, а след привел Уилла к зарослям бузины. Он остановился и наконец закинул на плечо винтовку, которую все это время так и нес в руке. Присев на одно колено, охотник коснулся совсем свежего следа медвежонка в грязи. Судя по всему, бузина росла на берегу ручья, которого из-за нее не было видно.

Когда Уилл поднялся, он почти не сомневался, что заметил в кустарнике движение. Даже не думая вновь браться за оружие, он подошел чуть ближе. Отсюда были видны темные мохнатые лапы медвежонка, торчащие из-под веток. Они почти тут же исчезли, но светло-коричневый оттенок летней шубки сложно было с чем-то спутать.