Этот новый взгляд также отвечает на некоторые основные загадки человеческой эволюции. С шимпанзе и бонобо у нас почти все гены общие; в нашем восхождении на пути от общего предка случилось гораздо меньше генетических изменений, чем можно было бы подумать. А вид Homo sapiens обособился лишь несколько сотен тысяч лет назад – мгновение на часах эволюции. Каким-то образом крошечные генетические отличия привели к гигантским различиям в нашем мышлении, поступках и образе жизни.

Есть и еще одна загадка. Люди, современные с анатомической точки зрения – с такими же скелетами, как у нас, – появились примерно двести тысяч лет назад. Но люди, современные с психологической точки зрения – то есть с таким же поведением, как у нас (хоронившие своих покойников, умевшие расписывать пещеры, делать швейные иглы и метать копья, пользовавшиеся косметикой и клеем), – в полной мере сформировались лишь около пятидесяти тысяч лет назад.

Можно подумать, что причиной этого стала какая-то тонкая генетическая мутация, случайное появление какого-то нового лезвия в швейцарском ноже. Но недавние исследования показывают, что причина, возможно, была в ином. Многие характерные именно для человека культурные нововведения, например использование красящих пигментов и погребение покойников, уже возникали (и исчезали) в истории человечества – но лишь в отдельных местах и нерегулярно [47] . Эти нововведения словно бы не могли пустить корни и “привились” лишь пятьдесят тысяч лет назад.

Обе эти странности кажутся вполне логичными, если допустить, что эволюция человека, как биологическая, так и культурная, включает в себя своего рода динамические петли обратной связи, которые я только что описала. Маленькие изменения способны привести к большим отличиям, и если условия подходящие, то эти изменения превращаются в качественный скачок и ведут к еще более глобальным переменам.

Что же запустило механизм стремительных изменений, которые и составляют суть эволюции рода человеческого? К чему, собственно, мы пытались приспособиться, столь стремительно меняясь? Причиной, по которой нам пришлось меняться, были сами перемены [48] .

Во-первых, изменился климат. Дело не просто в том, что погода стала более жаркой или более холодной, более влажной или более сухой. Климат в принципе стал более разнообразным и непредсказуемым; труднее стало предугадать, какой будет погода – как в пределах одного поколения, так и в течение многих поколений. Изменения климата стали менять людей задолго до того, как сами люди стали причиной климатических изменений.

Вторым источником вариабельности стал наш кочевой образ жизни. С самого начала люди были бродягами. Наши человекообразные родственники-обезьяны до сих пор живут примерно в тех же местах, где они появились изначально. Но люди расселились по всей Земле – от лесов до саванны, от полярной тундры до пустынь, переплыли океаны и моря и прошли через горы. Охота к перемене мест, жажда странствий, похоже, встроена в наши гены. Кочевой образ жизни означал, что мы постоянно сталкивались с новыми видами среды обитания.

Все более разнообразной становилась и наша социальная среда. Одна из сильных сторон человечества состоит в том, что мы способны создавать различные типы социальной организации, подходящие для различных обстоятельств. Изобретение сельского хозяйства радикально изменило структуру человеческого общества. Люди стали переходить к оседлому образу жизни на одном и том же месте и накапливать ресурсы, вместо того чтобы передвигаться с места на место и питаться тем, что удалось добыть в течение дня. Оседлый образ жизни преобразил тех же самых людей, с той же самой ДНК, до такой степени, что они стали выглядеть практически как другой вид. Вскоре люди, которые раньше жили относительно небольшими эгалитарными группами, стали жить в городах со строгой иерархией и радикальным неравенством с точки зрения обладания властью. А индустриализация преобразила наш образ жизни еще сильнее.

Как справиться с разнообразием и переменами? Математические модели (и здравый смысл) советуют отвечать на разнообразие разнообразием. Если поощрять разнообразие в развитии и мышлении детей, в том, чему они учатся у окружающих, у этих детей появляется больше шансов выжить в эпоху перемен. В результате мы можем ожидать, что и в темпераменте и развитии детей, и в поведении взрослых проявится множество случайных, на первый взгляд, вариаций.

Поскольку о ребенке в человеческом обществе заботится сразу много разных людей, у детей есть доступ к самой разнообразной информации и разным моделям поведения. Разнообразие темпераментов, способностей и индивидуальных путей освоения навыков, приемов и знаний у каждого конкретного ребенка добавляет дополнительное измерение сложности и неопределенности. А вариативность исторического развития и перемен еще более усугубляет эту сложность. Каждое поколение людей и взрослеет в несколько ином мире, и создает несколько иной мир в сравнении с тем, в котором жило предыдущее поколение. Это хаос – но полезный хаос, который позволяет людям процветать в условиях ошеломляющего разнообразия и бесконечной изменчивости.

Теперь читателю уже должно быть очевидно, почему с эволюционной точки зрения родительство не назовешь хорошей моделью для родителей и детей. Заботиться о детях, воспитывать их, инвестировать в них – вот абсолютно необходимое условие для процветания человечества. Конечно, учить детей и эксплицитно, и имплицитно очень важно. Но с точки зрения эволюции попытки сознательно вылепить из ребенка определенный тип взрослого – занятие бесплодное и обреченное на провал.

Даже если мы, люди, были бы способны формировать поведение детей так, чтобы оно в точности отвечало нашим целям и идеалам, это все равно было бы контрпродуктивно. Нам не дано заранее знать, с какими непредсказуемыми переменами наши дети столкнутся в будущем. Если мы будем лепить их по своему образу и подобию или в соответствии с нашими сегодняшними идеалами, то в будущем это может сильно ослабить их способность адаптироваться к переменам.

Возможно, вы возразите: “Ну зачем же обязательно смотреть на все это в эволюционной перспективе?” Даже если определенного типа отношения между родителями и детьми хорошо работали в эпоху плейстоцена и даже если этим отношениям наш вид обязан своим эволюционным успехом, все равно нет никаких оснований думать, что так же будет продолжаться и дальше. Многие адаптации, которые у нас выработались в древности – например, тяга к сладкому и животным жирам, – совершенно не нужны нам в современной среде обитания.